Врата ночи - Татьяна Степанова

— Чудненько, — сказал Колосов. — Чудненько, Сережа, свиделись.

Мещерский смотрел в пол. В тоне Никиты ему послышалась издевка. Неужели он не понимает? Он — его друг? Издеваться над ним — сейчас? В такую минуту?!

— За каким чертом тебя туда понесло? — загремел Колосов на весь ИВС. — Ты тоже свихнулся, что ли? Офонарел вконец? Как ты там оказался ночью? Отвечай, когда я с тобой разговариваю!

Мещерский дернулся, точно его ужалили. Орать? Вот так он, наверное, и орет на своих подследственных в таких вот глухих каменных мешках. Орет, ругается матом, а быть может, даже... Разве мы не знаем, что про ментов рассказывают? Он почувствовал вскипающий гнев. Да как он смеет так со мной обращаться? «Отвечай, когда я с тобой разговариваю...»

Впился негодующим взглядом в Колосова и... «Когда я с тобой разговариваю — я, Никита, твой друг!»

Это было у Колосова на лице. Мещерский прочел это, как по открытой книге. По глазам. А крик, ругань были лишь защитной реакцией, запоздалой реакцией тревоги, нервов, сердечной боли. Колосов устало опустился рядом с Мещерским. Тот подвинулся, давая другу место. Так они и сидели на нарах.

— Никита, я ни в чем не виноват. Клянусь тебе. Я хотел... — Мещерский чувствовал, что никак не может подобрать нужные слова. — Я хотел все сам. Я сейчас расскажу то, о чем умолчал в объяснении. Я...

Это было похоже на прорыв плотины. Мещерский ничего не мог поделать с собой. Он был готов умереть от стыда и за эти свои жалкие, бессвязные оправдания, и за слезы, душившие его. Комом подкатывавшие к горлу, едва он вспоминал, как увидел сквозь пленку его лицо, как предательски струсил и там, на озере, и потом, когда услышал милицейскую сирену. Он рассказывал, вспоминая мельчайшие детали, спешил, торопился выплеснуть из себя все. Однако слова подбирались медленно и туго. Язык плохо повиновался. Руки дрожали.

Никита его ни разу не перебил. Даже когда Мещерский надолго умолкал в поисках слов. Никита терпеливо ждал, Мещерский был ему благодарен. Ведь исповедь — чистосердечная исповедь — всегда лучше, чем допрос.

— Дай мне записку, — сказал Колосов, когда Мещерский наконец выдохся.

— У меня ее нет, Никита.

— А где ж она? В офисе осталась? В машине?

— Нет... Она была у меня. Здесь, — Мещерский судорожно дернулся, указывая на карман измазанного землей и глиной пиджака. — Была. Но я ее потерял, Никита.

Колосов смотрел на него...

— Я ее потерял. Не знаю где. Наверное, там, на озере, или же в лесу... Ну не знаю где! Тут, уже в камере, спохватился, начал искать, а ее нет.

Никита встал.

— Так, — сказал он. — Приплыли.

Затем открыл дверь камеры и попросил, чтобы конвой... принес мыло. Мещерский с изумлением следил за ним. После пережитого потрясения он еще плохо понимал окружающую действительность.

— Ты грязный как чушка. Сейчас умоешься, приведешь себя в порядок, — сказал Колосов.

Мыло принесли. Мещерского вывели из камеры. Колосов отослал конвой. О чем-то говорил с начальником ИВС, пока Мещерский умывался в туалете, тщетно пытаясь оттереть черные от земли руки. Разговор постепенно становился все более громким, эмоциональным. Никита позвонил дежурному следователю.

— Он задержан на трое суток... — трубку взял начальник ИВС. — Ну да, есть все основания... Он же на месте преступления задержан! И улики против него...

Мещерский прислонился к холодной кафельной стене. Закрыл глаза. Вот оно, значит, как. Вот оно как бывает. От тюрьмы и от сумы...

— Товарищ майор, это... да это настоящее самоуправство!

— Ну, скажите еще — бандитизм.

— Я буду жаловаться на вас в главк! В прокуратуру областную! Сейчас же вам русским языком дежурный -следователь сказал... Зачем... Зачем вы протокол задержания берете? Это же...

Мещерский вышел в коридор ИВС. Конвоя не было. Зато у дежурного пульта напротив друг друга лоб в лоб стояли Колосов и начальник ИВС. Последний — багрово-сизый от возмущения, растерянности и негодования.

— Это самоуправство! Превышение служебных полномочий. Это нарушение закона! — прошипел он.

— Сергей, чего застыл? Проходи. Там моя машина, стоит у отдела. Вот ключи.

Мещерский слушал Никиту и ушам своим не верил. Под ногами — белые бумажные клочки. Все, что осталось от протокола его задержания по 122-й...

— Это грубейшее беззаконие! — выкрикнул начальник ИВС. — На вину подозреваемого указывают неопровержимые улики. И я... да я сейчас приказ отдам сотрудникам! Вы не имеете права его вот так увозить!

Колосов молча смотрел на своего оппонента. Так, помнится, смотрел неповторимый Лино Вентура, когда играл в фильме полицейского комиссара. Давил, что называется, собой. Потом он кивнул Мещерскому: мол, что же ты снова в ступор впал? Давай шевелись. А то этот крикун сейчас и вправду конвой кликнет, и поставят нас с тобой под автоматы.

— Мещерский — наш главный свидетель, — сказал он начальнику ИВС внятно и громко, точно глухому. — Не подозреваемый он, а участник операции, которой руковожу лично я. Вам ясно? И мне, и моему руководству нужен он немедленно, и не в этом вашем клоповнике. Мы работаем по делу о серийных убийствах. Мы с ним. Ясно вам? Руководство главка полностью в курсе. И я его забираю в Москву. Так и передайте дежурному следователю: надо в людях лучше разбираться.

В машине Мещерский молчал, потом робко спросил:

— Никита, зря ты так. Ну ничего бы со мной не случилось, посидел бы я там. Потом все бы выяснилось. А так.... так тебе влетит за меня. Даже это слабо сказано — влетит...

Никита завел мотор.

— Если бы я тебя сейчас не забрал, ты бы оттуда... — Он покосился на приятеля. — Вряд ли бы ты оттуда вообще вышел в ближайшие полгода. Этот капитан из подземелья прав на все сто: улик на тебя, Серега, до черта.

— Каких улик?

Колосов только хмыкнул: великие пираты, наивняк. Он громко посигналил. Через несколько минут из здания ОВД вышел судмедэксперт Грачкин. Колосов забирал и его с собой в Москву. Тело Алагирова уже увезли.

— Ну хоть сейчас скажешь мне, зачем ты поперся туда на озеро один? — спросил Колосов, следя за Грачкиным.

— Я хотел... я хотел его убить.

Мещерский смотрел на приборную панель: часы на ней показывали половину пятого. Утро наступило, а он и не заметил. И дождь давно кончился. Над землей плыл теплый молочный туман.

— Кретин, — Колосов скрипнул зубами. — Чистоплюй. Интеллигент, мать твою... И я кретин, что с тобой, таким малахольным, связался.

Грачкин шумно сел в машину.

— Кофейком меня ребята в ЭКО напоили, — доложил он бодро. Покосился на Мещерского, кашлянул. — Мда... Хлопотная ночка выдалась. Для всех. Кстати, Никита, я забрал вещдок. Очень странный предмет. Прелюбопытный. Ты прав оказался. Но пусть он у тебя побудет, пока прокуратура его не затребовала. Мне же в лаборатории и так на сегодня работы хватит. Завтра заеду, распакуем, вместе осмотрим, обсудим. — Он достал из своего объемистого портфеля пластиковый опечатанный пакет с...

Колосов положил его на сиденье рядом с собой. Мещерский покосился на предмет.

— Ты этой вещи касался? — спросил Колосов. Мещерский кивнул. Рассказал, что ЭТО было у тела Алагирова, он наступил на это. Нагнулся и поднял, как камень.

— Что это такое, Никита? — спросил он.

Но Колосов только газу прибавил — по пустому утреннему шоссе ехать — милое дело.

— Как сейчас в главк приедем, — сказал он чуть погодя, — сиди у меня в кабинете. Я с начальством буду объясняться. Потом она тебя заберет. Я ей сам скажу.

Мещерский смотрел в окно. Чувствовал во всем теле слабость, изнеможение и боль. И вместе с тем странное облегчение. Он не спросил, кого Никита подразумевает, говоря «она». Это было просто лишнее — спрашивать.

Глава 31

ПРЕДМЕТ

О событиях ночи Катя узнала ровно в девять утра. Никита пришел и сказал. И Катя медленно опустилась на стул.

— Где-нибудь минут через тридцать зайди. Мы с Сережкой кое-что обсудим, и ты его заберешь. Его тачку пока осматривают, я вам дежурную дам. Отвезешь его домой. — Никита хмыкнул. — Уберешь его с глаз моих, иначе я за себя не ручаюсь. Поняла?

— Да, — прошептала потрясенная Катя. — Поняла.

— И еще одно... Твой муж, Сережкин приятель... Где он был вчера в промежутке между половиной десятого и половиной одиннадцатого?

Катя молча смотрела на Колосова.

— Дома. Со мной, — сказала она. — И позже тоже.

Всю ночь.

Никита тяжело вздохнул. Катя не поняла: то ли ответ ее его категорически не устраивал, то ли... Она солгала: Кравченко дежурил сутки при особе своего работодателя. О происшествии он еще ничего не знал.

— Ладно, выяснили. — Никита двинулся к двери. — На конституции клясться не надо.

Ушел. А Катя точно прилипла к стулу. Новости снова обрушились, как кирпич на голову. Сережка, бедный... Что он пережил... Какой ужас... Нет, но надо же так безумно, глупо, по-мальчишески, так безответственно себя вести! Да он просто ненормальный! А если бы...