Оливия Киттеридж - Элизабет Страут

Автобус в Бостон останавливается у магазина Муди в одиннадцать тридцать; Джули должна быть еще там — наверно, старается не попадаться никому на глаза, может, сидит на траве за магазином. Они могут поехать на машине и ее забрать. Она станет плакать, будет страшная ссора, кому-то придется дать ей таблетку, но они все еще могли бы успеть это сделать. Она пока еще здесь.

— Виннифрид! — снова позвала Анита.

Винни сняла воскресное платье, развязала «конский хвост», чтобы волосы падали ей на лицо.

— Ты в порядке? — спросила мама.

— У меня голова болит.

Винни нагнулась и достала несколько картофелин из коробки в нижнем ящике буфета.

— Просто твой желудок требует кормежки, — сказала мама. — А где твоя сестра? Я-то надеялась, что она займется картошкой. — Анита уложила воскресный стейк на бройлерную сковородку.

Винни вымыла картошку и принялась ее чистить. Наполнила водой кастрюлю и стала резать картофелины; они шлепались в воду. Вини посмотрела на часы над плитой.

— Так где же она? — спросила Анита.

— Пошла прогуляться, я думаю, — ответила Винни.

— Но мы же есть собираемся, — сказала мама, и тут Винни чуть не расплакалась.

Дядя Кайл как-то рассказывал историю о том, как он ехал в поезде и поезд задавил девочку-подростка. Дядя сказал, он не может забыть, как сидел в поезде и глядел в окно, пока все они ждали полицию, а он думал о родителях этой девочки, которые оставались дома, смотрели телевизор или мыли посуду и даже не знали, что их дочь погибла, а он сидел в этом поезде и знал.

— Пойду поищу ее, — сказала Винни. Она ополоснула и вытерла руки.

Анита взглянула на часы и перевернула стейк.

— Ты просто покричи ей, — сказала она. — У леса, за домом.

Винни открыла дверь черного хода и вышла из дому. Наплывали тучи. В воздухе похолодало и запахло океаном. На заднее крыльцо вышел отец.

— Садимся есть, Винни. — Винни подергала куст восковницы за листья. — Ты кажешься такой одинокой тут, за домом, — сказал Джим.

На кухне зазвонил телефон. Отец вошел в дом, и Винни последовала за ним, но осталась наблюдать из прихожей.

— Да. Привет, Кайл, — сказала в трубку мама.

Ближе к вечеру пошел дождь. В доме потемнело, дождь барабанил по крыше и в стекла большого окна в гостиной. Винни сидела в кресле, глядя на океан, взбаламученный и серый. Дядя Кайл днем ходил в магазин Муди за газетой и увидел в автобусе Джули, сидящую почти в самом конце салона, как раз когда автобус отходил от остановки. Анита бросилась в комнату девочек, разрывая все, что попадалось ей под руку. Дорожная сумка Джули исчезла, как и большая часть ее белья, и ее косметика тоже исчезла. Анита нашла записку, которую Джули оставила сестре.

— Ты знала! — сказала она Винни, и Винни поняла, что теперь что-то изменилось навсегда, что-то гораздо большее, чем бегство Джули.

Заходил дядя Кайл, но сейчас его уже здесь не было.

Винни сидела в гостиной с отцом. Она все время думала о Джули, едущей в автобусе сквозь этот дождь, глядящей в окно на бегущее прочь шоссе. Она думала, что папа, наверно, тоже представляет себе это, может быть даже воображает, что слышит звук дворников, двигающихся по ветровому стеклу туда-сюда.

— Что ты станешь делать, когда закончишь лодку? — спросила Винни.

Отец удивленно взглянул на нее.

— Ну, — произнес он, — не знаю. Думаю, поеду прокатиться.

Винни улыбнулась — просто чтобы сделать ему приятное, так как она не думала, что он вообще куда-нибудь поедет.

— Это будет здорово, — сказала она.

К вечеру дождь перестал. Анита так и не выходила из своей комнаты. Винни попыталась представить себе, доехала Джули до места или еще нет; она не знала, сколько времени занимает поездка в Бостон, знала только, что ехать надо долго.

— Хотелось бы знать, есть ли у нее с собой деньги, — проговорил отец.

Винни не ответила — она не знала.

Дождевые капли падали со ската крыши и с ветвей деревьев. Она думала о тех морских звездах, которые положила сохнуть на камне, — все они теперь промокли под дождем. Через некоторое время отец поднялся и подошел к окну.

— Вовсе не рассчитывал, что дела вот так обернутся, — сказал он, а Винни вдруг подумала о нем в день его собственной свадьбы. В отличие от Аниты, Джим не был прежде женат. Анита не стала венчаться в белом платье — из-за Джули: «Белое надевают только один раз», — объяснила она тогда. Не было свадебных фотографий — во всяком случае, насколько Винни было известно — фотографий ее родителей в день их свадьбы.

Отец повернулся к ней от окна.

— Блинчики? — спросил он.

Блинчиков Винни не хотелось.

— Конечно, — ответила она.

Безопасность

Был май, и Оливия Киттеридж направлялась в Нью-Йорк. За все прожитые ею семьдесят два года ее нога не ступала в пределы этого города, хотя дважды, много лет тому назад, она сидела в машине, проезжавшей мимо него (за рулем был Генри, озабоченный тем, какой съезд с шоссе следует выбрать то в одном месте, то в другом), и видела вдали линию горизонта, изрезанную силуэтами зданий — зданий на фоне других зданий, серых на фоне серого неба. Он казался ей городом из научной фантастики, построенным на Луне. В нем не было для нее ничего привлекательного — ни тогда, ни сейчас… Хотя некоторое время тому назад, когда те самолеты врезались в башни-близнецы, Оливия сидела у себя в комнате и рыдала как дитя — не из-за всей страны, а из-за самого этого города, который тогда вдруг показался ей вовсе не чужим, безжалостным местом, а таким же хрупким и уязвимым, как группа ребятишек в детском саду, храбрых в охватившем их ужасе. Выпрыгивали из окон — от этого у нее больно сжималось сердце, и она чувствовала тайный, болезненный стыд из-за того, что два темноволосых угонщика, в молчаливом возбуждении от сознания собственной праведности, прибыли через Канаду и прошли через аэропорт не где-нибудь, а в Портленде, на пути к своему ужасающему разрушительному акту. (В то утро она вполне могла проезжать мимо них, кто знает?!)

Впрочем, шло время — время всегда идет, — и Нью-Йорк, во всяком случае, если смотреть, как Оливия, издалека, постепенно снова становился самим собой, то есть местом, куда Оливии вовсе не хотелось ехать, хотя теперь туда перебрался ее единственный сын. Он завел себе новую жену и двух детишек — не его собственных. Его новая жена, Энн, если верить единственной фотографии, которую пришлось загружать целую вечность, — высокая и крупная, как мужчина, теперь ждала ребенка от Кристофера, и из характерно краткого и-мейла Криса, где никакого внимания не уделялось ни пунктуации, ни заглавным буквам, следовало, что Энн устает и ее «часто тошнит». Вдобавок ко всему Теодор, по-видимому, устраивал скандал каждое утро, перед тем как идти в дошкольную группу. Оливию призвали на помощь.

Просьба, однако, не была выражена так прямо. После электронной записки Кристофер позвонил с работы и сказал: «Мы с Энн надеялись, ты приедешь погостить у нас пару недель». Для Оливии это означало, что им нужна ее помощь. Слишком много лет прошло с тех пор, как она проводила пару недель в обществе своего сына. «Три дня, — сказала Оливия. — Если дольше, я заваниваюсь, как рыба». — «Тогда неделю, — возразил Крис и добавил: — Ты могла бы отводить Теодора в дошкольную группу. Школа — за углом, в квартале от нас».

«Как же, разбежалась», — подумала Оливия. А ее тюльпаны? Вон они, видны из окна столовой, праздничные, ликующие головки, желтые и красные, — все они увянут к ее возвращению.

«Дай мне несколько дней на сборы, надо тут кое о чем договориться», — сказала она. Сборы и договоры заняли двадцать минут. Оливия позвонила на почту Эмили Бак и попросила сохранять ее корреспонденцию.

«Ну, Оливия, вам там будет хорошо», — сказала Эмили. «Угу, — согласилась Оливия. — Не сомневаюсь».

Потом она позвонила Дейзи, которая жила выше по их же дороге, и попросила ее поливать сад. Той самой Дейзи, которая вообразила себе — у Оливии не было на этот счет никаких сомнений, — что она проживет годы своего вдовства с Генри Киттериджем, если только Оливия умрет раньше его. Дейзи сказала: «Генри был всегда так добр, если я просила его поливать мой сад, когда я к маме уезжала». И добавила: «Вам там будет хорошо, Оливия. Вам будет повеселее».

Повеселее? Оливия не надеялась, что теперь это вообще для нее возможно.

После полудня она поехала в инвалидный дом и объяснила Генри, что собирается сделать, а он неподвижно сидел в своем кресле на колесах, все с тем же выражением растерянной вежливости, которое так часто у него бывало, будто ему на колени положили что-то такое, чего понять он не мог, но это требовало от него вежливого выражения благодарности. Был ли он глух или нет — все еще оставалось под вопросом. Оливии не верилось, что он не слышит, не верила этому и Синди — единственная симпатичная медсестра в отделении. Оливия дала ей номер телефона в Нью-Йорке.