Заказанная расправа - Эльмира Нетесова

— Небось, баба не выдержала? — посочувствовал Костин.

— Это твоя не стерпела б! Вмиг бы вышвырнула! Моя умница, она и такого продолжала любить и жалеть. Потому что понимала, где корень зла зарыт. И не упрекала, не ругалась. Бывало, утром приготовит мне завтрак, сама рядом сядет. Молча вздыхает. То плечо погладит, то голову. Поцелует в щеку. Обнимет за плечи. И без слов, без укоров… Так стыдно становилось! Ну хоть в собственную задницу головой влезь. И прячься в ней навсегда. А ведь так три года длилось. Пока жена не пошла на хитрость, решив отвадить меня от мужиков. Возвращаюсь домой, а моя на шею прыгает, билеты в театр купила. И просит: «Уж сколько лет там не были, пойдем!»

То в парк потащит — там на эстраде рок-группа концерт дает. То на стадионе тоже какое-то мероприятие. В цирк, в кино, куда угодно, лишь бы вместе побыть, чтоб не напился. Я понимал ее. И однажды, когда возвращались домой, сказал ей, что дешевле нам было бы свою квартиру купить или эту разменять. Самим жить, чтоб сохранить семью. А жена и говорит: «Матери уже немало лет. Скоро за нею уход потребуется. Изболелась вся. Не могу я ее оставить. Даже говорить о таком совестно. Она родная мне. Самой мне тяжело. Все вижу, знаю. Оттого больней, чем вам, что я обоих вас люблю».

«Милая девочка моя! — отвечаю. — Но выбор тебе все ж придется сделать. Сама все видишь. Ведь не железный я, когда-то терпенье осечку может дать. Далеко ли до беды? Зачем доводить, испытывать меня? Пойми, нас ни годы, ни жизнь не примирят. Живя под одной крышей, мы убиваем друг друга морально, сокращаем жизнь. Разве это лучший выход? Я уже давно на пределе и держусь из последних сил. Развязка может случиться в любой миг. Самая непредсказуемая. Она ударит по всем. Почему, любя мать, ты не думаешь обо мне? Давай отделимся от нее. На расстоянии все станет лучше и проще. Я перестану выпивать, даю слово».

«Не могу! — говорит. — Она всю свою жизнь отдала мне. У нее никого не осталось. Она не сможет одна. Да и я не зверь, чтобы бросить старую. Язык не повернется предложить такое. Она не переживет, и я до конца дней стану мучиться, винить себя и тебя за случившееся. Пойми меня правильно. Ведь ты сам отец!»

— Так как же вы поладили? — не выдержал участковый. Ему порядком надоели затянувшиеся стенанья бомжа. Он слишком часто слышал подобное от мужиков, когда работал в городе на своем участке. Те мало говорили, много пили. И никого не уговаривали. Разуверившись, возненавидев всех и вся, покинули семьи, навсегда закрыв за собой двери. Они ни о чем не жалели. И, оказавшись на улице, считали себя счастливыми.

— Дочка ускорила! — выдохнул Богдан.

— Как? При чем ребенок?

— Вернулся как-то с работы. И мурло в мурло столкнулся с тещей. Она в прихожей прибирала. Рыло свое перекосила во все стороны и говорит: «Принесли тебя черти!»

Я куртку с плеч и к мужикам в подъезд. Только по стакану выпили. Я за огурец взялся. Глядь, дочка бежит и зовет: «Папка! Иди домой! А то бабушка говорит, что опять в постели обоссышься. Надоело ей твою пьяную вонь отмывать». Чуть огурцом не подавился!

Мужики хохот подняли. Тут дочка торопит. А меня стыд и злоба сжигают. Понял — старая кадушка научила ребенка, как меня испозорить. Мужики, хрен с ними. А вот дочь! Закипело все внутри. В голове помутилось. Я вскочил, побежал домой на рысях. Влетаю, теща на кухне. Как хватил ее, долбанул об стену. И только за горло взял, тут жена на руках повисла, не своим голосом взвыла: «Уйди! Оставь нас!»

Дал я теще в рыло, так что ее челюсть в пыль разлетелась. А тут дочка кричит: «Папка! Зачем бабулю бьешь? Она хорошая, а ты пьяница пропащий!»

Глянул я на всех и понял — лишним жил, чужим. Снял свою куртку и ушел из дому. Никто не остановил, не позвал вернуться. Да и куда, зачем?

Поначалу на бойне жил. Но один раз не рассчитал силенок. Перебрал ночью. А закусить было нечем. Тут стадо быков загнали на забой. И один, черт его возьми, изловчился, да как саданул мне в бок. Все пробил. Куртку и рубаху насквозь. Я на полу корчусь червяком. А этот зверюга ко мне. Поддел на рога и через себя перекинул. Потом того хуже, топтаться на мне вздумал. Другие бойцы, всяк своими быками заняты, не сразу приметили. Когда увидели, подскочили оравой, завалили быка. Меня в больницу. Врачи сразу установили, что я был пьяным, сообщили на работу. И… прощай мясокомбинат. В тот же день уволили. А меня заштопали, отмыли, вылечили. Но зачем? Ведь еле выжил, сами говорили. В реанимации две недели провалялся.

— Домой твоим сообщили? — спросил Жора.

— Не знаю. В больнице никто меня не навещал.

— Не может быть, чтоб семья не знала. С работы обязаны были предупредить. Там домашний адрес каждого имеется, — вспомнил Жора.

— Да и в больницу адрес сообщают кадровики, — подтвердил Семен Степанович.

— А и хрен со мной! Сам во всем виноват. И не ждал никого. Из больницы свалил в бомжи. Вот и все на том. Меня теща с быком отовсюду выкинули. Из семьи и с работы. Хотя, если честно сказать, я на бойню и сам не вернулся б. После случившегося стал бояться скота. И запах крови не переношу.

Как-то наши бомжи принесли кровяную колбасу, я съел кусок, а потом до ночи блевал. Думал, свою требуху выроню. А вот сегодня, смех да и только, от своей крови мутит. Будто по бухой, посеяв мозги, из общественного туалета закусил. Мимо бойни я даже не ходил. Вонь ее за версту чую. Хотя слышал, будто всех бойцов сократили. Скотину уже не люди, а ток убивает. Враз наповал. Так что и тут все перекрыто. А другого ничего не умею. Везде лишний, ненужный стал.

И вы меня зря спасаете. Не старайтесь. Жизнь везде поставила шлагбаум на пути. Значит, так надо. Время пришло. Зажился, задержался, пора честь знать. Вот даже исповедаться успел. Одно смешно, перед легавым, — выдохнул кровавый пузырь.

Костин снова попытался напоить бомжа зверобоем. Тот замотал головой:

— Сгинь! Оставь! — зло откинул руку.

Жора смотрел на мужика с сочувствием:

— Не тронь его. Сам видишь, не помогает.

Участковый удивленно посмотрел на Казанцева, тот взглядом попросил его присесть.

— Сколько бомжуешь? — спросил Семен Степанович Богдана.

— Какая разница? Я с этой судьбой появился на свет.

— Своих встречал в городе?

— Нет. Обходил все места, где столкнуться могли. Сам себя откидывал за шиворот. Чтоб не будить память. Она, стерва, живучей тещи оказалась. И каждый раз во сне вижу жену и дочку. Зовут меня. Так ласково, нежно, что хоть среди ночи срывайся и беги к ним. Но утром, когда просыпался, понимал — нельзя верить снам. Это не их просьбы, то мое сердце кричит. И подкидывает в сны пустую мечту…

Бомж умолк. Смотрел в потолок невидящим взглядом. На лбу выступили крупные капли пота. Человек пересиливал боль, рвущуюся нещадно изнутри. Закусил почерневшие губы.

— Не сдерживай дыхание! — услышал Богдан над самым ухом. Но не ответил. Смотрел в потолок. И видел лица жены и дочки. Они улыбались ему… Как много отдал бы он теперь, чтобы въявь встретиться с ними. Увидеть самых любимых людей. Золотистые кудряшки дочки, голубые глаза жены. Как он соскучился по ним, как истосковался, как осиротел без них и одичал.

«Может, стоило вернуться, попросить прощенья. Любимых прощают, им не поминают обид. Не они бросили тебя. Ты сам ушел, хлопнув дверью». Он говорил это сам себе много раз. Но никогда так и не осмелился вернуться.

…А лица улыбались так отчетливо. Видения ли это или явь? Вон как заботливо поправляет жена подушку под головой. Дочка берет его руку, зовет гулять в парк. Там когда-то он объяснился в любви ее матери. На этой же скамье сделал ей предложение. Она согласилась тогда. Зачем же теперь уходит? Куда? Ведь он любит ее. О! Как много готов отдать за то, чтобы вернуть былое! Но что отдать? У него нет ничего. Он все потерял, даже свое единственное…

Человек выдохнул в последний раз и улыбнулся дочке — та бежала к нему вприпрыжку, по-заячьи. Но не успела. Он упал. И девчушка заплакала. Утешить ее он уже не смог…

Он не услышал, как участковый, отпустив его руку, сказал осипшим голосом:

— Все кончено. Умер…

Жора, закрыв лицо руками, сказал тихо:

— Прости, Богдан! Я ошибся. Все мы бываем неправы когда-то…

Костин и Казанцев тихо вышли из дома. На востоке занималось новое утро. Для Богдана оно стало последним. Говорить не хотелось. Тяжесть пережитой ночи лежала на душе комом.

Ночь уже ушла. Но тьма не растворялась…

Глава 8. Садист

Вячеслав Рогачев, конечно, не обошелся без неприятного разговора с начальником. Тот не стал намекать, а сказал впрямую, мол, если Славик самостоятельно не может справиться с порученным делом, придется не только передать его другому следователю, но и поставить вопрос о целесообразности работы Рогачева в милиции.

Славик вышел из кабинета начальника, почти ничего не соображая. Придя к себе, он вновь и вновь пересматривал все материалы, имеющиеся в деле, но они ничего не давали. Был лишь голый факт. Над ним уже начинали подтрунивать коллеги. А он так и не знал, где искать убийцу…