И опять Пожарский. Тетралогия (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

– Якоб! Вели закладывать карету. Я еду к лекарю ван Бодлю.

Ван Бодль был учеником самого Амбруаза Паре. Он прочитал письмо маркиза три раза и вопросительно уставился на Рубенса.

– Как ты думаешь, Антуан, – прервал переглядывание Рубенс, – Всё, что там написано это правда.

– Джироламо Меркуриалис много лет назад в своём трактате о гигиене придерживался схожих позиций. Луиджи Корнаро из Падуи, проживший почти сто лет, говорил, что правильное питание и активный образ жизни ведут к долголетию и сохранению здоровья. Но великий Парацельс совсем по-другому трактует причины болезней. Планеты и звёзды управляют болезнями, а не маленькие звери.

– А если, как советует этот маркиз взглянуть на каплю, воды в телескоп? – поинтересовался художник.

– Где же взять этот телескоп, в нашем городе нет ни одного астронома, – пожал плечами лекарь.

– Нет ли поблизости города, где есть астрологи?

– В Ансбахе живёт известный медик и астроном Симон Майр. У него-то точно есть телескоп, – вспомнил ван Бодль.

– Ансбах. Это очень далеко.

– Возможно, в Дюнкерке у моряков есть хорошие подзорные трубы? – предположил лекарь. Я, пожалуй, напишу Симону Майру в Ансбах, чтобы он проделал этот опыт и попрошу прислать мне из Дюнкерка лучшую подзорную трубу. Не оставишь ли ты мне, Питер, письмо этого московита, чтобы я снял копию для господина Майра? А почему оно со следами огня?

– Я хотел его сжечь, но передумал, бросился в камин спасать, даже руку обжёг.

Доктор осмотрел руку Рубенса, смазал мазью и забинтовал.

– Может, это письмо и стоит того, чтобы за ним бросались в огонь, – сказал он художнику на прощанье.

Событие шестьдесят пятое

К Уфе добрались на десятый день плавания по Белой. Река петляла так, что иногда казалось, будто они заблудились и плывут назад. Весна, наконец, догнала путешественников. По берегам зазеленела трава, и прибрежные ивы окутались золотыми серёжками. Красота. Они несколько раз останавливались на ночь возле летних стойбищ башкир. Те пасли своих овец и коней и ничего другое их не волновало. Они и про смуту-то ничего не знают, не то, что про её окончание, подумал Пётр.

Он расспрашивал башкир с помощью князя о земляном масле, но всегда получал отрицательный ответ. Вопрос о продажи шерсти осенью тоже зависал. Они кочуют по степям и как встретиться для обмена шерсти на деньги. Загадка.

Сама Уфа на миллионный город, столицу нефтедобычи, тоже не тянула. Деревянный кремль с двумя деревянными же башнями и Смоленская соборная церковь внутри кремля, да небольшой посад, домов в пятьдесят. Правильно, Уфа пока была пока лишь уездным городом и подчинялась Казани.

Встречать флотилию из пяти судов (не частое зрелище в захолустье) вышел сам воевода князь Григорий Григорьевич Пушкин, присланный сюда осенью прошлого года на трёхлетний срок. Воевода был не молод, ему уже стукнул шестой десяток. Весь седой от макушки до кончика бороды и с весёлыми молодыми глазами.

– Здрав будь, Григорий Григорьевич, – приветствовал Пожарский воеводу, – Я сын старший князя Дмитрия Михайловича Пожарского, Пётр. А это князь татарский Баюш Разгильдеев. Проездом мы, на день всего остановимся. Идём мы по указу Государя на Урал камень, разведку руд произвести, да дороги лучшие прознать, – Пётр протянул воеводе царёву грамоту.

– Что ж, Пётр Дмитриевич, дело это хорошее, чем смогу подсоблю. С отцом твоим перевидиться не пришлось, в те лихие времена в Вологде был воеводой, от казаков город боронил. А потом в Ярославле воеводой сидел. Но знаю, много пользы отечеству князь Пожарский принёс. Ты, я смотрю хоть и молод, а по стопам его пошёл, тоже на месте усидеть не можешь, – усмехнулся старый вояка.

– Григорий Григорьевич, а нет ли у тебя человека, что сможет проводить нас до истока Белой, – спросил княжич Пушкина после ужина.

– Отчего же не быть, сейчас прям и пошлю за ним. Татарин местный, он плоты с лесом с верховьев Белой гоняет. Лучше него почитай реку никто и не знает. Звать его Иркен, да мы по своему Игорем кличем, – обрадовался князь, что может чем-то помочь Пожарскому.

Плотогонец прибыл по зову воеводы через час. За это время Пётр успел обсудить с Григорием Григоровичем две важные темы. Не слышал ли князь про земляное масло и о покупке у местных овечьей шерсти. Про нефть Пушкин ничего не слышал, так ведь недавно только приехал. А с шерстью князь обещал поспособствовать, кликнуть местным родам о приёмке шерсти в Уфе.

– А осенью можно будет её на кораблях до Нижнего и доставить, – старичок был боевой, с радостью брался за любое дело, что на благо Руси.

Пётр объяснил ему, что хочет затеять ткацкий заводик, чтоб сукно делать не хуже английского.

– Ох, и горяч ты отрок, за всё берёшься. Осилишь ли? – хлопнул себя по коленям Пушкин.

– Сам нет, люди помогут, вот, ты Григорий Григорьевич поможешь с шерстью, другой со станками, третий с красками. Это под лежачий камень вода не течёт, а если камни шевелить, столько раков из-под них повылазит, только успевай хватать, – улыбнулся в ответ Пожарский.

Воевода рассмеялся.

– Стало быть, рак я замшелый! – он опять засмеялся, – А и то верно, молодым-то только камни и ворочать, подсоблю тебе с шерстью.

Подошёл Иркен-Игорь. Татарин был кряжист, и сила в руках чувствовалась немереная. Узнав о путешествии в верховья Белой, Иркен посмурнел.

– Я через неделю собирался с родичами лес заготавливать, что же теперь?

– Так ты сына старшего за себя оставь, доведёшь царёвых разведчиков, докуда сможете подняться по Белой, и назад возвращайся, как раз и к началу сплава леса возвернёшься.

– Я тебе за беспокойство, Иркен, пять рублёв жалования положу, – попытался заинтересовать проводника Пётр.

– Ну, ежели так, то по рукам, княжич, – он протянул Пожарскому руку, – Завтра с утра и выходим.

Событие шестьдесят шестое

Иоганн Кеплер метался по комнате, как лев по клетке. За окном этой комнаты, по черепичным крышам Линца, барабанил первый весенний дождь. Но Кеплер не слышал этого дождя. Он слышал только голос в своей голове. Он просто маленькая масайская девочка. Вот, что твердил этот голос. Когда Галилей в свой новый хороший телескоп открыл спутники Юпитера, то Иоганн не поверил ему и даже поиздевался: "зачем нужны спутники Юпитера, если с Юпитера на них некому любоваться"? Но потом и у него появился, более мощный телескоп и он тоже обнаружил эти спутники. Сейчас издевались над ним. В то, о чём написал этот маркиз из варварской Московии, нельзя было поверить. Это выходило за рамки мировоззрения королевского астролога. Но он не маленькая масайская девочка, он один из лучших астрономов в Европе, и он понимал, что в письме, сейчас лежащим на столе, написана правда. И что тогда. То на что он потратил всю жизнь, знал мальчишка из "Тартарии". Просто знал, потому, что астрономы Московии на столетия опередили Европу. Невозможно даже представить, какой нужен телескоп, чтобы увидеть спутники этого самого Нептуна. Да, черт с ней астрономией! Пятый и шестой материки! И ведь они на самом деле находятся там, где написал маркиз Пожарский. На что он потратил жизнь? Можно было приехать в какое-то Вершилово, где-то в снегах Московии, и просто прочитать обо всех достижениях европейских учёных в пыльных никому не нужных книгах на верхней полке редко посещаемой хозяином библиотеки.

Деньги! Ему вечно не хватало денег. Не хватало на приборы и бумагу, не хватало на хорошую одежду, не хватало на еду, в конце концов. Этот маркиз обещает платить в два раза больше и вперёд. Человек, который передал ему письмо, сказал, что если Иоганн соберётся переехать в Московию, то ему дадут денег на дорогу столько, сколько он попросит. Можете взять всю семью, всех учеников и вообще всех кого посчитаете нужным, хоть служанок и кормилиц с мужьями и детьми. Им безвозмездно предоставят денег на переезд и помогут с переездом. И это говорил еврей. Он же передал Кеплеру волшебную вещь, которая называлась "перьевая ручка", её по договору с этим маркизом Пожарским теперь для отсталой Европы будут делать евреи. Здесь-то придумать эту ручку некому, тут одни маленькие масайские девочки с десятью пальцами на руках. Зачем им "перьевые ручки", если есть гуси с их перьями. Но как, же хорошо пишет эта ручка. А бумага, на которой написано письмо. Она была белоснежной и гладкой. Еврей предложил посмотреть её на свет. И там проступила надпись на неизвестном языке. Колдовство. Если эту бумагу найдут у него, его сожгут на костре. Никому не объяснить, что это наука, а не волшба. Дикая отсталая Европа со своими дикими инквизиторами. Как сейчас он ненавидел её.