Повести и рассказы - Николай Михин

Других случаев не было, чтобы дедушка (тем паче, бабушка) физически наказывали своего любимца.

Вообще-то Колька рос самостоятельно. Так и всю последующую жизнь старался ни от кого не зависеть. Дед научил его грамоте, купил все необходимое первоклашке, в том числе новенький портфель, на зависть всем другим школьникам, большинство из которых ходили в школу с холщовыми сумками через плечо.

А вот в школу Колька пошел не сразу. Пришел как-то к нему Славка Сигитов (он уже учился в четвертом классе) и сказал, что Кольке надо ходить в школу, что уже полмесяца, ка все учатся. Колька передал эти слова бабушке. Бабушка все приготовила ему к школе. Утром он умылся, оделся, позавтракал и пошел первый раз в первый класс. Но пришел поздно. Когда подходил к двери класса, тетя Оля Захарова давала последний звонок: занятия закончились. Александра Федоровна объяснила мальчугану, что надо вставать не в девять часов, а в семь, чтобы в половине девятого уже быть в школе. На следующий день бабушка разбудила его рано. Так начались его школьные занятия.

В летнее время на Маленьком порядочке у Кольки появлялся еще один приятель. Приезжал к своим бабушке с дедушкой из города мальчик Витя. Дом Витиных деда с бабкой соседствовал с Похлебкиным, то есть, после слома ее домика их дом стал первым по Маленькому порядочку. И вообще, он простоял на Маленьком порядочке дольше всех. Когда Николай Иванович с женой и внуками переезжал к дочери в Питер, ( она обосновалась там с маленькой Ольгой и звала всех к себе), на порядочке оставались три дома: два последних (тетки Гани и тетки Клаши) и этот дом. Через пять лет он стоял уже в гордом одиночестве. Старики доживали свой век на старом месте. Его звали дедом Степаном или Степаном Петровичем, ее - бабкой Игнатьевной. Она была немного туговата на ухо, но глаз был зорок, как у молодой. Их взрослые дети жили в разных местах и приезжали со своим потомством навестить родителей. Витька был старший сын их дочери Раи. Витькина и Колькина матери дружили. Колька помнит, когда был еще совсем маленьким, мать брала его с собой к подруге, где они слушали патефон, говорили о чем-то своем, танцевали... Пробовали научить ребятишек, но ничего не получалось. Они еще не улавливали мелодий и ритмов.

Любимым занятием мальчишек летом было кататься на лошадях верхом или присутствовать на сенокосе. К одиннадцати годам уже каждый из них не только ловко орудовал граблями, но и мог запрягать и распрягать лошадь, под присмотром стпршего ходить за плугом, молотить цепом зерно, косить. Правда, в ряд с другими косарями их бы никто и не подумал поставить, быстро пятки обрежут, но подкашивать у кустиков, в ложбинках, на склонах давали в основном им. Отрадную картину представлял обед во время сенокоса. Его устраивали в самое жаркое время дня. Вытирали травой и прятали в тень косы. Бабы убирали грабли и расстилали широкие платки или скатерти тоже где-либо в тенечке. Подкреплялись тем, что приготовили дома. Обязательно присутствовал квас. Раскладывали на скатерти хлеб, мясо, лук, соль, огурцы, помидоры, картошку...

Мужики подшучивали над Егором Наумовым, который всегда к обеду приносил яйца, сваренные вкрутую.

- Что-то ты, Егор, одни яйца таскаешь. Ты че ж, ничем другим не питаешься что ли? Ни мяса не принесешь, ни сала, ни курятинки...

Укора в бедности боялись больше всего. Никто не хотел выглядеть бедным. При существующей советско-крепостнической системе люди продолжали тянуться к достатку; не достигали его, но тянулись. Так было заведено испокон веков, их предками. Тянулись из последних сил до

конца пятидесятых, когда у них вышибли эту тягу вместе с крестьянским духом.

- Не все знают, - отвечал Наумов. - Ученые пишут, я в календаре читал, что одно яйцо заменяет собой двести пятьдесят граммов мяса...

- Ну, это какое яйцо. Яйцо яйцу рознь. Взять, к примеру, деда Евсева, так у него и килограмм заменит. - Это кто-то из Бояровых, к ним на язычок лучше не попадаться.

Все знали: у деда Евсева была кила. Смеялись от души, но

беззлобно. Коров пасти было тоже хорошо, когда не один, а человек

пять ребят, погода хорошая: сухо, но не жарко. Если жарынь, то слепни заедят и коров, и пастухов. Особенно, коров. Когда коровы расстроятся от жары да от надоедливых слепней, с ними не очень-то справишься. Нервы попортят. А в хорошую погоду можно искупаться, сходить за арбузами на бахчи, поиграть в карты, просто поболтать или повозиться друг с другом на травке.

Конечно, не все дни были безоблачными в смысле ребячьего настроения. Летом в погожие дни прямо около дома на Маленьком порядочке варили варенье, а иногда и готовили пищу прямо на улице, пристроив чугунки и кастрюли на таганы.

Однажды, таким вот хорошим летним утром Колька был в прекрасном расположении духа. Во-первых, из Ленинграда в отпуск приехала мать с Ольгой и тетя Аня (дочь бабки Натальи) с дочкой Наташей. Во-вторых, он предвкушал обед не в избе, а на свежем воздухе. Ольга сидела возле дома на травке и занималась игрушками. А Наташка с Юлькой бегали, резвились, прыгали через скакалочку. Потом стали пускать бумажных голубей. Колька как-то научил Юльку, а она, повидимому, Наташку. В эту их игру он тоже включился. Подправлял неумело сделанных птиц, показывал, как надо их правильно запускать. Девчонки увлеклись игрой. К Колькиным ногам, когда он сидел на маленьком стульчике и ел вкусный мятник (картофельное пюре), опустился пущенный кем-то из девчонок очередной голубок. Он поднял его и, подправив, хотел пустить дальше, но вдруг его взгляд уловил очень уж знакомые строчки на этом голубке, сделанном из книжного листа. Колька расправил листок... Точно. Листок был наглым образом вырван из недавно купленной им книги "Герой нашего времени", книжный листок рассказывал о Максиме Максимыче. Слезы навернулись на Колькины глаза, обида охватила его с головы до пят. Он поставил миску на стол и с ложкой в руке побежал к резвящимся в стороне девчонкам. Он хотел их поколотить, но передумал, вспомнив, как они в подобных ситуациях визжат и жалуются, а от матери ему потом попадает на все сто. В его маленьком сердце поселилось большое черное зло. Он решил отомстить девчонкам за порванную книжку. О, книжками он дорожил!..

Он подошел к девчонкам и доверительным тоном предложил им новую игру - кататься в бочке. Пустая полурассохшаяся бочка стояла неподалеку от дома, у края рытвины. Повалили ее на бок. Девчонки залезли внутрь и выглядели в бочке, как царица с князем Гвидоном из "Сказки о царе Салтане". Колька хотел покатать их немного по проезжей части порядочка, пусть бы поверещали, перекатываясь в бочке... Пусть знают, как книги рвать. Он начал катить бочку. Девчонки действительно заверещали, запищали и, вероятно, сделали попытку вылезти из бочки, в результате чего она вдруг малость изменила направление и покатилась под углом в рытвину, все ускоряя ход и подпрыгивая на кочках. А в рытвине был вырыт запасной колодец для хранения там молока, сметаны, масла. Бочка прошла колодец стороной и, пркатившись еще метра три, остановилась в небольшой ямке. Девчонки орали так, что Колькина мать, занимавшаяся в это время в избе глажкой белья, испуганно выскочила со скалкой и рубелем в руках. За ней выбежала тетя Аня. Девчонки уже стояли около бочки и ревели от испуга. В таких случаях причина рева обычно не выясняется. И так все ясно: девчонки дружно ревели, испуганный "мститель" стоял в стороне, с опаской поглядывая на мать. Вот мать и побежала за ним, чтобы дать взбучку. Но виновник происшествия, интуитивно догадавшись, что взбучка будет не обычной, а особенной, стал убегать от рассерженной родительницы. Мать быстро отстала, пригрозила ему, приказав немедленно вернуться, в сердцах

бросила вдогонку скалку, но скалка не долетела. Рубель она и бросать не стала, он был слишком тяжел.

А Колька остановился, когда уже, сделав крюк, прибежал на зады своего огорода. Остановившись, стал обмозговывать, что же ему делать. На душе - сквернее не бывает. Домой решил было не возвращаться, но стоило представить, что он ночует, где придется, питается, чем придется... Он уже чувствовал свое одиночество и голод. Он ведь так и не доел свой мятник. Вот и ложка в руке осталась ложку он оставил в кустах, а сам босиком, в трусах и майке поплелся через луг в сторону Второго Маленького порядочка. Там, на его окраине росла старая дикая груша (дуля, как ее звали местные). Плодов на ней было много, но были они кислые и терпкие даже осенью, а было еще лето. "Голодному и такие будут вкусны," - подумал беглец и набрал в майку штук десять диких и неспелых плодов. Потом и их спрятал, как ложку, так как ходить с ними за пазухой было неудобно. Мальчишка ходил по лугу, ходил вдоль берега реки, пока ноги сами не понесли его за Нахаловку, где на колхозном току работал его дед.

На току работа кипела. К двум большим горам зерна то и дело подъезжали машины с грузом и отъезжали уже пустые. Множество женщин перелопачивали на открытой площадке рожь. Неподалеку от тока, на краю начинающегося поля стояли скирды соломы, а чуть в стороне от них тарахтела веялка. Там провевали вику или чечевику, а может быть и горох. В риге под навесом было прохладней. И там все забито зерном. Оттуда его грузили в кузова машин и через весы везли в город - сдавать урожай государству. Через каждые полчаса отправлялась новая машина. Дед был весь в хлопотах. Он, увидев внука, обрадовался, махнул ему рукой, затем угостил яблоком... Колька лазал по зерну, зарывался в него с головой, зерно набивалось в рот и уши, застревало в трусах и майке... Выпачкался, как поросенок. А тут дед подошел, предложил ему приехать в город на машине, но когда он увидел, какой он грязный, передумал. А в город поехать хотелось. Колька мигом выскочил из-под навеса, снял майку, а затем и трусы, поочередно выбил их об угол риги, затем телешом (то есть, голым) пробежал несколько метров до пожарного водоема, где вымыл голову, ноги, руки и туловище по пояс. Через минуту он предстал перед дедом пай-мальчиком. Дед взял его с собой!..