Солнце красно поутру... - Леонид Фомин

Вытянув удилище, Рыбак попытался обвести рыбину вокруг кормы. Но что такое — она не подается ни взад, ни вперед! Дернул леску раз, другой и обморочным голосом сообщил:

— Привязалась…

— Как привязалась?! — забило и меня мелкой дрожью.

— К веревке… с грузом…

Я перегнулся через борт — и перед самыми глазами увидел плашмя лежащего с лопату шириной леща. Уже сморенный борьбой, он слабо колыхался, и от него расходились в стороны блики.

Я снова запустил сачок, склонился за борт еще ниже и, изловчившись, зачерпнул рыбину. Захлестнул мотню, оборвал леску…

Мы так и плюхнулись оба на дно лодки от внезапной усталости и нервного напряжения. Перед нами, запеленатый в сачке, лежал лещ. Немного успокоившись, Рыбак соскреб ногтями прилипшую к доске чешуйку, протянул мне. Чешуйка была не меньше трехкопеечной монеты…

— Вот она, Расея-матерь! — со значением сказал Рыбак. — Привалит же такое счастье! — Он расстегнул воротник рубахи, зачерпнул ладошкой воды и плеснул на грудь. — Нет ли у тебя какой таблетки? Дух что-то запирает…

Больше поклевок не было. Лещ, лениво раздувая полумесяцы-жабры, стоял в просторном садке, и мы то и дело поглядывали на него. Казалось бы, какая уж невидаль, просто рыба, да еще лещ, а душа ликовала и пела, будто мы и в самом деле стали обладателями невесть какого сокровища.

Так оно, пожалуй, бывает у всех рыбаков.

Вечером мы долго сидели у костра. Солнце опустилось за горы, и широкая, во весь горизонт, заря яркой киноварью высветила небосклон. На пригорке, словно врубленные в зарю, монументально высились сосны. Зоревой свет, казалось, струился из-за гор, алой, нежной акварелью подрисовывая извилистые контуры далеких, как бы отодвинувшихся берегов, остров Вороний и парус знакомой яхты, теперь весь розовый, неподвижно застывший на синей мерцающей глади.

Было тихо. Лишь изредка откуда-то нехотя набегала волна, и тогда по всему берегу поднималось легкое шипение и шлепанье — это вода перегоняла песок и целовала борта лодок.

Соседи наши тоже сидели у костра. Один из них в вязаной шапочке с затейливой пампушкой, свисавшей к уху, — его звали Валера, — довольно неплохо, а главное, без дурацкой лихости играл на гитаре, остальные негромко пели. Выделялись голоса девушек:

Подожди тогда еще немножко,Посиди с товарищами                              у костра…

— Ить вот все бы такие были, — опять Рыбак похвалил ребят, потягивая из кружки чай, прислушиваясь к песне. — И ведут себя как люди, и песни хорошие поют. Даже этому розовому вечеру не мешают. А то ведь иные такой поднимут трезвон, навключают в магнитофонах таких воплей да так начнут кривляться у огня — хоть голову в мешок суй! Думают, раз на природу приехали, так тут все можно. А эти — нет, эти вовсе не такие…

Розовый вечер. Как хорошо это сказано! Вот, пожалуй, только его и не хватало мне для, душевного отдохновения. Сколько таких розовых вечеров мы не замечаем в заботах и круговерти! И самое обидное, что лишаем мы себя этой радости, этого общения с прекрасным часто по своей лености, по вошедшему в плохую привычку домоседству. Купаемся в квартирных ваннах, в лучшем случае — в редкие дни ходим на пригородные пляжи. А естественная, вечно новая и вечно живая красота, дарованная нам самой жизнью, остается забытой.

Леща мы держали живым в садке. Садок, слегка перетянутый в горловине, висел за бортом лодки, и лещ то и дело взбулькивал в нем. Весь вечер мы любовались им.

— Ить как литой! — одно и то же говорил Рыбак, приподнимая садок, ощущая приятную упругую тяжесть. — Кило четыре, не меньше…

Перед тем как залезть в палатку, Рыбак для надежности перевязал садок.

Времени было около двух часов, когда мы проснулись от стука лодочного мотора.

— На «Вихре» гоняют, — определил Рыбак.

Я сначала не придал этому значения, но потом вспомнил, что по водохранилищу ездить на моторах запрещено.

— Кто же гоняет, если на моторах нельзя? Может, рыбоинспекция?

— Не-е! У тех поглуше работает, сразу узнаю. Это другие.

— Кто же другие? — не понял я.

— Ну другие, да и все. Есть тут такие, — уклончиво ответил Рыбак, натянул на голову плащ и затих.

А я уже не мог заснуть. Что-то под боком мешало — поправил ватник. Затем сделалось душно — расстегнул полог. Еще полежал с открытыми глазами и полез к выходу.

Брезжил рассвет. Над побелевшими влажными травами всплыл туман. Далеко-далеко в синем небе сонно мигала последняя лучистая звездочка. Слабо чадил догоревший костер. Пахло водорослями. От костра соседей тоже поднимался прозрачный дымок. Ребята уснули, забыв даже спрятать гитару. Прислоненная к колышку, она сиротливо мокла в росе.

Я глотнул из котелка остывшего чаю, пошел и положил гитару на сухой чурбак.

В прибрежном тальнике проснулись камышевки, в луговой осоке завякал бродяга-коростель. На куст боярышника взлетел знакомый сорокопут и звонким криком оповестил округу о наступающем новом дне.

«Тут-тук-тук» — долетало из тумана со стороны Вороньего. Мотор работал вполсилы, и слышно было, что лодка кружила на одном месте. Вскоре мотор стих. Донеслись приглушенные отрывистые слова: «Правее!», «Здесь!», «Выбирай!».

— Ну чего не спишь? Или вставать будем? — из-под брезента выглядывал Рыбак с папиросой в зубах. — Браконьерят, язьви их! С сетями…

Я снова забрался в палатку, поудобнее приспособил под голову рюкзак, но теперь уже заснуть не дал Рыбак:

— Раз я усовестил одних, с сетями-то, так они мне чуть в морду не натыкали. Какое, говорят, твое дело, чем мы рыбачим? Разрешение на то имеется! И верно, было у них какое-то разрешение. Показали бумажку с печатью…

Снова застучал мотор, с каждой минутой сильнее, отчетливее, и мы поняли, что лодка идет к мысу.

— Сюда ведь черти несут! — недовольно сказал Рыбак.

Моторка на большой скорости пронеслась мимо камышей и, сбавив газ, с маху врезалась в галечник. Крутая волна тревожным рокотом прокатилась по всему берегу.

Раздались оживленные голоса, тяжелые шаги в воде, надсадный скрежет — приехавшие затаскивали моторку выше. Звякнула брошенная на камни цепь, весело затявкала собачонка.

— Опять те, — пробурчал Рыбак и полез к выходу. — Как пить дать те!

Я не знал, кто такие «те», но почувствовал в голосе Рыбака тревогу и, махнув рукой на бесполезные попытки заснуть, полез за ним.

Между нашей лодкой и лодкой соседей, далеко вытащенная на берег, стояла алюминиевая «казанка» с запрокинутым мотором на корме. Трое дюжих мужчин в болотных сапогах с высокими голенищами выкладывали из нее ведра, узлы, рюкзаки. Недалеко по травке в рассветной свежести прогуливалась женщина в черном спортивном костюме, ладно обтягивавшем стройную фигуру, и толстенький мальчик в белой панамке. Возле них вертелась пушистая, как одуванчик, болонка.