Солнце красно поутру... - Леонид Фомин

— Ить как привязанная! Багор, багор давай!

Я не успел подать багор: оба мы ошеломленно отпрянули, когда у борта подобно гейзеру вздыбилась пузыристая вода, и на поверхности показалась черная, облепленная ракушками и водорослями коряга…

— «Зверюга», — засмеялся я.

— Тьфу ты, язьви ее! Ить как живая шла!

Рыбак досадливо плюнул и обессиленно сел. Лоб и щеки его влажно блестели. Поморгав редкими ресницами, обиженно повторил:

— Ить как живая…

Я все же забагрил корягу — она была не меньше центнера весом, не без труда отцепил намертво засевший в набрякшую древесину тройник, протянул спиннинг Рыбаку.

— А ну его! — отмахнулся Рыбак. — Сам дорожь…

Он сел за весла и, стараясь не глядеть на меня, бойко застукал уключинами, направляя лодку на далекий мыс.

Я не раз бывал на этом мысу, и в каждый новый приезд он почему-то представлялся по-новому. Может быть, оттого, что причаливал в разных местах. Высокие корабельные сосны, о которых говорил Рыбак, открывались то справа, то слева, а то вдруг неожиданно вставали сзади. Сейчас они виднелись впереди, прямые, как колонны, с круглыми шапками зеленокудрой хвои на самых макушках.

А может быть, я не узнавал мыс потому, что на нем все меньше и меньше становилось растительности. Еще совсем недавно на этих же самых соснах ветви росли, как и положено, по всему стволу, но изо дня в день, из года в год наезжающие сюда туристы обломали их. Так же, как обломали и обрубили все, доступное для топора.

По берегам еще не было буйной травы, лишь кое-где на прогретом мелководье дружными всходами тянулись к солнечному теплу длинные шильца хвощей. Родственно выглядели рядом с ними рассыпанные повсюду нежные кисточки бархатисто-белых пушиц. При виде их сразу вспоминалась вечно ветреная тундра, где эти пушицы в великом множестве как бы укрывают скудную на тепло северную землю от ледового дыхания полуночных морей.

В непролазном, словно бы клубящемся голубым дымом тальнике на все лады трещали и звенели осчастливленные семьями пичуги, среди которых резко и насмешливо выделялся диковатый голос белобокого сорокопута.

— Вот тут и обоснуемся, — сказал Рыбак, когда лодка ткнулась носом в берег. — Тут у меня и дровишки припасены — с Вороньего в прошлый раз сухую лесину привез. Или поудим сперва, как думаешь?

Время близилось к полудню, клева хорошего теперь все равно не жди, и я сказал, что лучше пока отдохнуть, вскипятить чайку. Да сразу и поставить палатку, чтобы не возиться с ней вечером.

— И то верно, — согласился Рыбак.

При всем старании на спиннинг мы так ничего и не поймали, поэтому ушка, как говорится, не состоялась… Прямо из банки поели рыбных консервов, запили душистым чайком. Пока завтракали, на мыс подошло еще несколько лодок. Зазвякали ведра, затюкали топоры.

— Вот посмотри, народу сколько валит, — кивнул Рыбак на лодки. — Даром что будний день. Куда ни сунься — народ и народ. Правда ведь, вольготно нынче живется людям, раз столько времени свободного.

Недалеко от нас на вытоптанной полянке две девушки и два парня натягивали палатку. По всему было видно, что люди они к походной жизни привычные, все у них получалось сноровисто и быстро. В пять минут привязали фалы, соорудили таган для костра и весело побежали с котелками к воде.

— Хорошие ребята, — сказал Рыбак, проводив их взглядом. — Давно сюда ездят, студенты. Берегут лес, зазря не погубят дерево. У них и колья для палаток одни и те же, и таган старый. Соберутся домой — все подчистят, бумажки брошенной не оставят. Все бы туристы такими были…

Рыбак достал помятую пачку «Беломора», прикурил от уголька, с удовольствием растянулся на плаще.

— Она ведь, молодежь-то нынешняя, не такая уж плохая, как нам кажется, — философски начал Рыбак. — Хулить да хаять-то мы все горазды. Всё не так да не по-нашему. Есть, конечно, какая часть и с вывихами, так кто опять же в этом, кроме нас самих, виноват? Вот, говорят, бездельники они, нас, родителей, не почитают. К старшим уважения нету. Бывает и так. Только опять же не всех не уважают. Вот я тебе расскажу такой факт.

Поставили к нашему токарю Ваньке Смирных ученика. Парень как парень, кулачища по пуду, не знает, куда их деть. Теперь ведь они — как их, эксе… акселераты. Хоть и молодой, башковитый, десятилетку кончил. В институт-то, видишь, не попал, вот и подался на производство. Ну, приняли, поставили учеником к Ваньке.

Неделю не простоял у станка, сам точить стал. А еще через неделю подучивать начал Ваньку. «Ты, говорит, дядя Ваня, не так деталь зажимай, а вот так, резец под другим углом заточи, меньше проходов будет. Технологическую-то карту тоже изменить надо, убрать, говорит, надо совсем одну операцию, быстрее деталь выточишь. Я ведь, говорит, в школе-то черчение проходил, на пятерки сдавал, да и в мастерской работал».

Изобиделся Ванька. Сопляк, говорит, ты, кого учить вздумал? Пятерки он получал! Тебя, говорит, еще и на свете не было, а я уж мозоли на ладонях от этих ручек имел! Тоже мне, учитель!

Ну там и другое всякое между ними вышло. Что-то Ванька стал мухлевать с нарядами — не то приписки какие делал, не то еще что, — парень заметил это да возьми и скажи: ты, говорит, дядя Ваня, своих товарищей обворовываешь, так, говорит, настоящие рабочие не делают. Ваньке, дураку, хоть бы смолчать, что ли, а он опять на парня: сопляк, говорит, ты зеленый, помалкивай, пока по шее не схлопотал.

Ну и пошло-поехало! Нажаловался парень в народный контроль. Проверили — точно: приписывает Смирных! Собрание было, здорово его прочистили, разряд сняли, тринадцатую зарплату тоже…

Ну и что думаешь? Загулял Ванька с горя. День нет на работе, два нет. Толкается пьяный у проходной, бьет себя в грудь кулаками, орет на всю улицу: «Ветеран я, ударник я! Кого оскорбили?!»

Ну и баба евонная, само собой, не сидит на месте. Строчит заявления в завком, партком. Семья ведь, говорит, у нас, тридцать лет заводу отдал, а тут какой-то желторотый кляузник, прости господи. Вот пускай он теперь и выполняет план…

А на участке-то на том, где Ванька работал, и верно — завал. Не управляется парень с нормой, хоть и старается. Мастера сбились с ног, да где теперь опытного заменщика возьмешь?

Ну и опять собрание было, простили Ваньку. Разряд восстановили и все остальное, как было.

И тогда парень сказал: нечему, говорит, мне учиться у этого человека и вообще нечего делать на заводе. Я, говорит, думал, буду рядом с рабочим, гордиться им буду, а кем мне гордиться? Разве это рабочий?

И уволился. Быстрехонько так уволился, даже никто его и не попридержал. Болтается теперь, поди, без дела такой-то здоровяк… Да нет, скорей всего на другой завод подался, к хорошему человеку попал…