Пепел родного очага - Александр Никонов

А тетя Поля, заметив состояние их невольного постояльца, все больше хмурилась, когда они уединялись вдвоем, и бурчала, когда Надежды не было дома:

– Ты, Паша, не больно с девкой-то озоруй, сердечную присуху водой не отольешь, вы разного поля ягоды. Тебя, чать, невеста дома ждет, а?

– Что вы, тетя Полина, какая невеста! У нас замуж выходят в тринадцать – пятнадцать лет. Так что если и остались невесты, то только старые, им уже по восемнадцать или по двадцать лет. Если их никто не берет, то зачем они мне, такому славному джигиту, а?

– Ты все смеешься, а я сурьезно говорю. Ты вот уедешь, и поминай, как звали, а ей маета останется. Да и веры вы разной.

Вера… А какая у него вера? Мусульманская? Но после того, что он вынес и увидел на фронте, он не верил уже ни в Аллаха, ни в шайтана. Его родители и деды с бабками постоянно соблюдали намазы, ходили по праздникам в мечеть, но и только. Это была скорее не фанатичная вера в Бога, а дань традиции, уважение к народным обычаям. И в то же время Ханкарпаша понимал, что он и Надя очень похожи, и одновременно очень разные. Он смеялся в разговоре с теткой, но в то же время понимал, что она права. И, чтобы разом разрубить этот узел, решил уехать как можно скорее.

Хункарпаша собрался и пошел на рынок, чтобы купить цветы. Но рынок был пуст и нищ: там, кроме муки, мяса и молока по заоблачным ценам, ничего не было. А цветы… Какие цветы в это лихолетье и в эту пору! И все-таки он нашел цветочный магазин, где купил куст чайной розы в горшке и, выпросив у продавщицы старый холщовый мешок, укутал его и принес в дом. Хункарпаша поставил его на самое видное место, на подоконник, и представил себе, как обрадуется Надя его подарку.

Но все произошло как раз наоборот. Когда девушка вернулась с работы и зашла в его комнату, она как-то странно, испуганно и отчужденно, посмотрела на цветок, и сразу все поняла. Устало присела на табуретку и лишь спросила:

– Уезжаешь? Когда?

– Завтра, – ответил он.

– Хорошо, – вздохнула она. – На родине, дома, всегда хорошо. Письмо напишешь?

– Конечно, напишу.

– Адрес не забудь записать.

– Я уже записал.

После долгой паузы Надя потерла переносицу. Словно что-то вспоминая, зачем-то поглядела на потолок и сказала:

– Билет я тебе куплю.

– Зачем же, я сам…

Она только усмехнулась:

– Сам… Билетов в кассе на три недели вперед нет. Праздник, да и поезда еще плохо ходят. Кто-нибудь сдаст, я и куплю.

– Спасибо, Надия, – только и смог произнести он.

За ужином тетя Поля достала запотевшую бутылку и выставила ее на стол.

– Вот, выпить бы надо на дорожку. А то не по-русски как-то. Самогонка, – прошептала она. – Водка-то сейчас вон какая дорогущая, никакими деньгами не укупишь.

После первой рюмки все смеялись над каждым словом, после второй спели «Катюшу», после третьей Паша и Надя долго и шумно говорили: так, ни о чем, просто говорили, словно не могли насытиться разговором перед расставанием, словно два путешественника не могли утолить жажду перед походом через пустыню.

Тетя Поля особенно была добра сегодня, она клушкой кружилась вокруг них и выставляла на стол все новые и новые блюда. Но они не чувствовали их вкуса, а наслаждались праздником своих душ, своего духовного родства, и не замечали ничего и никого вокруг.

Надя отпросилась на пять минут, чтобы проводить его. Прибежала на перрон запыхавшаяся и отчего-то бледная и долго искала Хункарпашу среди суетливой толпы. А, увидев его, еще издалека закричала:

– Паша, я здесь! Паша!

Он крутил головой, привстав на цыпочки, и искал ее среди моря голов. А когда нашел, то ринулся напропалую навстречу, расталкивая всех на своем пути и не обращая внимания на проклятия и угрозы в свой адрес. Они встали напротив, лицом к лицу, глаза в глаза, судьба к судьбе, и не знали, что сказать друг другу на прощанье. Казалось бы это так просто выговорить: «До свидания» или «Прощай» или просто «Счастливого пути». Но языки их словно опутала немота. Вот просвистел паровоз и шумно вздохнул парами перед дальней тяжелой дорогой. Первой заговорила Надя:

– Паша, если будешь в наших краях, обязательно загляни к нам. Хорошо?

– Хорошо, – выдохнул он.

– И письмо напиши, как ты там…

– Напишу.

И когда он подался к ней, чтобы приобнять на прощание, Надя положила руки на его грудь и просто сказала:

– Зачем? Ну, мне пора. – И, развернувшись, растворилась в толпе.

Хункарпаша вскочил на подножку в самый последний момент, когда поезд уже набирал скорость, и долго искал среди людей знакомое лицо.

5

Первыми приехали старший сын Магомед с женой и двумя сыновьями. Надежда первой услышала шум мотора и побежала к воротам. За ней потихоньку поплелся Хункарпаша, опираясь на дубовый посошок. Вперед всех к ним бросились внуки, и, обнимая поочередно то бабушку, то дедушку, спрашивали:

– Как у вас дела, бабушка? Как ваше здоровье, дедушка? Всего ли у вас в достатке?

Тот же ритуал проделала и сноха. Сам Магомед загнал машину во двор и лишь тогда подошел к родителям. Был он грузным, широким в плечах и с нависшим над ремнем брюшком, русоволосым в материнскую породу и с рыжевато-седыми усами на белом лице. Кавказская кровь отца проявлялась лишь в его черных глазах, жучками светившихся в белках глаз. Он степенно подошел к матери, осторожно, словно боясь раздавить, обнял ее за плечи и поцеловал в щеки.

– Мама, дорогая, здравствуйте. Вы еще такая у меня молодая.

– Ой, ври больше, – со смехом ответила мать, похлопывая сына по глыбистой спине. – Мне уж скоро на вечный покой пора.

– Мама, зачем так говорите, не надо искушать Аллаха. Он почему-то плохо слышит, когда к нему обращаются за помощью, но всегда готов забрать человека к себе по первой же его просьбе.

– Хорошо, хорошо, сынок, больше не буду. По правде сказать, мне и самой еще не хочется в его райские кущи, – отвечала мать, – хочется еще поковыряться в земле, посмотреть на детей, внуков и правнуков, а если даст Господь, то и на прапрапрапра…

– Ну, разошлась, старая, – проворчал Хункарпаша. – А меня-то с собой прихватишь в такую большую дорогу?

– Да куда ж я без тебя, – со вздохом ответила Надия, и все рассмеялись.

– Ну, если так, – отпусти сына, дай до него дотронуться!

Мужчины обнялись с хрустом в костях, поцеловались, и отец схватился за спину.

– Дуболом ты эдакий, тебе бы быков обнимать, а не отца родного.

– Простите, отец, не рассчитал, – начал было оправдываться Магомед, но Хункарпаша залился смехом.

– Вот и обманул, вот и обманул. – И заскакал вокруг своей палки. – Это я пошутил, сынок. Я еще крепок, как вон та скала. – Он показал палкой в сторону гор, потом покрутил палку в руках и добавил: – Ты думаешь, это палка поддерживает меня! Как бы не так, это я ее держу, чтобы она от меня не убежала.

За воротами снова раздался шум мотора. Все толпой бросились на улицу. Это приехал сын Казбек со своим выводком. Его «Волга» осела почти до самой земли, а из нее уже выскакивали внуки, сноха и сам сын – все шесть человек. Теперь уж было не разобрать, кто с кем обнимался и целовался. Неразговорчивый Казбек с улыбкой наблюдал за суетой встречи, облокотившись на открытую дверцу машины, и дожидался своей очереди. Но вот все угомонились, он поочередно подошел к матери, потом к отцу, обнял их, поцеловал и произнес только три слова:

– Я люблю вас, мама. Я люблю вас, отец.

Хункарпаша лишь проворчал в ответ – он не любил этих нежностей на глазах у всех, но он очень любил Казбека за то, что характером он удался весь в мать – мягкий, нежный, надежный, несуетливый и простой. Если Магомед засиделся в начальниках крупного предприятия в Подмосковье, и в его манерах чувствовались властность, колючая осторожность и грубоватость, то Казбек напоминал ему пушистого котенка, который готов ласкаться с утра до ночи. Но Хункарпаша знал, что если этот котенок выпустит свои острые коготки, то не поздоровиться и самому тигру. Он несколько мгновений понаслаждался близостью сына и ответил:

– Добро пожаловать домой, сынок. Как твои браконьеры?

– Сейчас в горах браконьеров нет, папа, там одни бандиты ходят.

– Это правда, сынок, сейчас не человек охотится за зверем, а человек за человеком, вернее, зверь в человеческом обличье за человеком. Ох, до каких времен мы дожили! Ну, пойдемте в дом, – обратился он сразу ко всем.

Хункарпаша шел следом за Казбеком и разглядывал шрам на его шее. Уже много лет Казбек работал егерем в горах. Еще мальчишкой он любил убегать в горные леса и проводить там время. Он избегал шумных мальчишеских игр, драк, набегов на чужие сады, бахчи и виноградники. И не потому, что был труслив, запуган и избалован, а просто потому, что ему нравилась природа. Он часто приносил домой пичугу с подбитым крылом или сломанной лапкой, козленка, которого исклевал горный орел, или изумрудную ящерку, которой мог любоваться целыми днями. Когда он стал постарше, то часто брал с собой ружье. Хункарпаша не понимал тогда, зачем Казбеку ружье, если он не мог обидеть даже малую птаху или сорвать молодую ветку орешника, не то что убить живое существо. И лишь много позже он узнал, что его постоянно дразнил и истязал его одноклассник, известный задира и забияка, которому почему-то не нравилось увлечение Казбека.