Прокурор Никола - Вячеслав Белоусов

Мельком бросил из-под кепчонки взгляд на надвигающуюся тень мрачной толпы, словно оценивая дистанцию, и извлек из глубины кармана последнее – металлическую блестящую штуковину со сверкающей перламутровой рукояткой. Щелкнул кнопочкой – выскочило из перламутра безжалостное длинное лезвие. И отпрянула толпа. А татуированный не шелохнулся, не поднял головы, только лениво потянулся к яблоку, взвесил его чахлой рукой, поднял перед глазами, любуясь, и медленно, осторожненько начал счищать кожуру, заботливо стараясь не срезать лишнего. Получалось у него завораживающе. Как прикоснулся один раз, так ювелирно и закончил, пока кожура длинной спиралькой не упала в платок вся. Мальцы пузатые совсем припухли, постарше оцепенели, один рыжий оглядывался по сторонам, пока не отыскал глазом в кустах здоровенный увесистый сук.

Тощий лениво поднял голову, еще глубже надвинул кепчонку на глаза, щадя их от солнца, оглядел расползающуюся толпу.

– Закуривай, братва, – кивнул он на папиросы, а сам глаз не спускал с рыжего; отхватил ножом кусок яблока, сунул в рот, сверкнув золотой фиксой, захрустел с удовольствием: – Ты, что ли, Пашка-Дубок?

Рыжий вздрогнул, заморгал глазами, качнулся к суку, но в руки не взял, с трудом соображая.

– Знаешь, как угадал?

– Ну?

– В дугу согну, – незнакомец нахально ухмыльнулся. – Потому что рыжий.

– Чего? – шутка была отвергнута Пашкой, он опять поискал глазами сук; кличку Дубок он признавал, даже гордился ею, а вот прозвище «рыжий» ему не нравилось, и не один наглец поплатился, забывшись, даже из своих.

Сейчас его не пугал и нож в руках незнакомца.

– Чего мурзишься-то? Рыжим в карты везет и на баб, – хохотнул опять незнакомец и даже попытался приподняться, привстать с песка.

– Не подходи, убью! – рванулся Пашка к суку, и толпа снова, словно стая волков, сгрудилась вокруг своего вожака.

Но тощий и не думал вставать, он лишь удобнее устроился на куче песка и теперь больше полулежал, нежели сидел.

– Выходит, лажу мне травил Костыль? – щелкнув ножом, спрятал лезвие и небрежно бросил в платок, захрустел снова яблоком, как ни в чем не бывало. – Кури, Дубок. Чего ощетинился?

Костыля косинские боготворили. Известный авторитет среди шпаны и жулья. Против него ни один не выстаивал на кулаках дольше пяти минут, а то и одного удара хватало. Отсюда и кличка лихая за ним ходила – костылил любого в драках и всеми на Косе заправлял.

Ватага вокруг рыжего растаяла на глазах, каждый враз нашел себе занятие после упоминания Костыля, лишь два-три верных дружка еще маячили рядышком, но и у тех энтузиазма хватало лишь на то, чтобы поедать незнакомца глазами любопытства ради.

– Садись, земеля, – совсем уже ласково кивнул тот Дубку. – С кем не бывает. Я зла не держу.

Дубок еще колебался, но тоже заметно поостыл, и особой охоты валандаться на песке у него явно не наблюдалось.

– И вы располагайтесь, братва, – сплюнул в сторону Пашкиных дружков незнакомец. – Закуривай.

Это уже прозвучало приказом, но Дубок все же отвернул нос к речке.

– Может, дури хочешь? – прозвучал небрежный вопрос, когда дружки разлеглись на песке и задымили папиросками у ног нового знакомого.

– Не плановой, – резко бросил через плечо Дубок и зло сплюнул в сторону дружков.

– Да хватит тебе. Не кипятись, – изловчившись и цепко схватив Пашку за руку, незнакомец силком свалил его рядом с собой на кучу песка. – При чем здесь плановой – не плановой?

– У него отец за дурь в тюрягу сел, – высунулся услужливо один из дружков поглазастей.

– Заткнись, сопля! – рявкнул на него Дубок.

– То – другое дело, – повернулся к глазастому гость. – У меня дурь другая. Для себя держу. Легкая, как нектар. Кайф словишь – просить будешь всю жизнь.

– Не буду.

– Ну и ладненько, – набивая себе папироску, согласился с Пашкой гость. – А в тюряге кто не был? Только легавые. Там народ хороший обитает. На воле не лучше.

– Скажешь тоже, – Дубок опять зло сплюнул на песок.

– Не веришь? – сняв очки, блаженно затянулся папироской гость, впервые глянул на Пашку внимательней и протянул ему курево. – Дерни.

– Сказал же, не хочу, – отвел руку тот.

– Какой-то ты недоверчивый.

– При рождении уронили.

– Говорил мне Костыль про твоего отца…

– Че говорил?

– Не чекай. Намекал, что сговоримся.

– Ну так толкуй! Что за дело-то? – насторожился Пашка. – Чего за нос водишь?

– Ты прямо ежик, братан, – хлопнул по плечу Дубка гость. – Ну да ладно, водичкой поливать будем, отойдешь. А нет – вон сколько воды-то кругом. Хватит на ежиков, а?

Незнакомец растопырил хищные, прозрачные до костей белые пальцы, поднес к лицу ладонь и уставился сквозь пальцы на речку.

– Колючки у ежей-то расползаются в воде. Когда их топят. Не слыхал?

– Слыхал.

– Вот и ладненько. Смекаешь, гляжу.

– Ты о деле-то? Что Костыль передавал?

– Вот. Уже меняешься на глазах. Это хорошо. Усваиваешь с лету, – похлопал гость Дубка по плечу. – Зови меня Сергеем Николаевичем. Если больше нравится – можешь просто Серегой. Я молодой еще.

Он совсем развеселился, снял кепчонку с головы, ловким кивком хулигански сбросил солнцезащитные очки в платок между ног. Вместо смеха закашлялся натужно, до выпученных глаз и вязкой слюны во рту, которую тягуче отплевывал.

– Че? – уставился Пашка на тощую грудь, татуированную церковными куполами и крестами. – Застудился? Или как?

– Для Костыля я Хрящ. Усек? – не отвечая, нагнулся Серега к уху Дубка, подавив, наконец, кашель. – Погостить к вам приехал. Грудь вот подлечить на южном солнышке. Лечат у вас мою болезнь? Слыхал?

– Не знаю. Брешут всякое.

– Лечат. Только собак надо жрать. Пожирней, – и он хохотнул зло. – Но я собак не любитель. Я по другой части.

Он перевел дух и опять потянулся к Дубку.

– На людях величай Сергеем Николаевичем. И шкетам скажи.

– А дело?

– А дел никаких. Сплошное лечение.

– Это как?

– А вот так, – откинулся совсем на кучу песка Серега. – Сомлел я тут совсем.

Он быстренько начал стаскивать с себя рубашку, но та не поддавалась, надо было подняться, освободиться от штанов.

– Ну-ка, братва, помогай! – глянул Серега на Пашкиных дружков, и те бросились наперегонки подымать под руки тощего с кучи песка, мигом сняли ему рубашку и застыли, ожидая дальнейших распоряжений.

– Развесьте вон там, – кивнул гость на ближайшие кусты и натянул кепчонку на голову, а очки на нос, закрыв пол-лица. – Пущай просохнет. Да найдите какую-нибудь посуду спину мне поливать водицей. Взопрел весь.

Дружки рванулись к речке. Когда они отдалились, Серега лениво огляделся и глаза закрыл, успокоившись на солнце, засопел, вроде засыпая, но длилось это недолго. Спать ему явно расхотелось, он снова уставился на речку, словно впервые увидев ее и весь остров, пока не остановил взгляд на купающихся поодаль двух юнцов, явно не из Пашкиной компании. Один, ловкий и крепкий, стоял по пояс в воде, а второй раз за разом взбирался ему на широкие плечи и головой прыгал в воду. Получалось у них это впечатлительно еще и потому, что прыгун успевал крутануть красивое сальто. Эти-то трюки как раз и привлекли, по-видимому, внимание гостя, как, впрочем, и многих пацанов из Пашкиной компании, бросившихся к воде и окруживших прыгунов.

– Твои? – кивнул в их сторону гость.

– Не. Попцы.

– Чего?

– Ну, не совсем. Дразнят их так. Братья Мунехины, Донат и Игнашка.

– Во! Действительно поповское отродье! Имена-то какие!

– Это отец у них при церкви. И еще дворником.

– Дворником? Поп?

– Что-то делает там. Старосте помогает, а сам работает дворником. Недалеко от меня живут. Наши. Косинские.

– Косинские?

– Но они с нами не якшаются. Их отец порет, если увидит.

– Бугаев таких! Как он справляется?

– Послушные. Мисюрь им только крикнет, враз как миленькие бегут.

– Мисюрь? Что за имя? Еврей, что ли?

– А кто их знает. Давно живут. Вроде наши. Матери нет. Умерла.

– Еврейское имя.

– Евреи, татары, персюки. У нас, знаешь, сколько этого народа. Вон пацан, гляди! Среди моих. Черный, как эфиоп.

– Ну?

– Персюк. А кто знает? Тимуром звать. Летом мы все здесь черные. От загара.

– Нет. Это не дело. Евреев надо гнать.

– А че?

– Жиды же! Не понимаешь?

– Ну и че?

– Дурило! Гоните их в шею!

– Да ладно, брось. Чего ты взялся? Пацаны как пацаны. Простые. Крестятся только. И в драки не лезут.

– Жиды проклятые! Вонючки! Что про мать-то?

– Умерла давно. Задохнулась.

– Как это задохнулась? Притопла?

– Грудь чем-то придавило. Засыпало ее вроде.

– А звали ее как?

– Да откуда мне знать!

– Ты же сам сказал, что рядом живете.

– Ну и чего?

– Узнай все.

– Чего это?

– Узнай, говорю! Я повторять не люблю! А жидов гоните взашей. Меня уже тошнит от их вида.

– Нормальные пацаны…

– Брось!