Грехи и погрешности - Алексей Владимирович Баев

В четвёртой комнате неделю назад умер старейший обитатель Гуманиториума – орангутан Геркулес.

– Свободна, Евгень Ваныч… И всё-таки… Что там произошло?

– Идите, Нина, идите… если чувствуете, что можете идти, – проговорил Казаринов, тяжело поднимаясь с табурета. – Вы и так сегодня… Да и некогда, простите великодушно. В понедельник поговорим. Или завтра, если хотите. Хорошо?

– Хорошо, Евгень Ваныч, – Варламова, собравшись с силами, поднялась с диванчика, потрясла головой – больно, конечно, но терпимо – и пошла к выходу в коридор. Вдруг вспомнив нечто важное, остановилась у двери, обернулась. – Профессор, у них посуду б надо убрать. Там, кроме тарелок, вил…

– Что? – не дав договорить, повернулся к ней Казаринов. Выглядел он совершенно потерянным. – Посуду? Да, да, уберём… Идите, Нина, идите… Свете скажите… или, если ушла, ещё кому…

И вот уже утро. Полное нехороших и тягостных предчувствий. Ещё сон этот идиотский…

Варламова прошла через пост наблюдения – мониторную – к двери, ведущей в «апартаменты». Взялась за ручку, подёргала. Закрыто? Странно. Задвижка-то в «зелёном» положении. Изнутри заперлись? Но как такое возможно? Чертовщина, право слово…

Нина отошла к столу, уселась в кресло и подвигала джойстиком. Огромный монитор с изображением, разбитым на двенадцать секторов – по количеству камер, моргнул и ожил. Никакого движения…

Так, а это что?

Четвёртая камера направлена на входную дверь. Что??? Стул? Они зафиксировали дверь, вставив ножку стула в дверную ручку? Ну, вообще! А ещё говорит – не потерянное звено… Эй, сами-то где спрятались? Ага, один, кажется, есть. Восьмой сектор. Без штанов. Значит, Джумбо. Но какого лешего, простите, он дрыхнет на голом полу возле бассейна? И поза какая-то странная… рука в воде… Боже, что это?! Ох ты…

Из кармана запиликало. Телефон. Евгень Ваныч? Ну, слава богу!

– Нина Витальевна Варламова? – голос, говоривший в микрофон казариновского аппарата был не знаком.

– Да. Кто это? Вы звоните с теле… – Нина не договорила.

Её перебили:

– Доктор Жуков, кардиология. Нина Витальевна, соболезную, но профессор Казаринов несколько минут назад скончался.

– Что?

– Евгений Иванович умер, Нина Витальевна. Вы… вы меня слушаете? Он…

Надо…

Надо взять себя в руки. Закрой глаза и дыши. Глубоко. Выдыхай. Меееедленно.

Раз – два-а… Раз – два-а…

– Нина Витальевна, вы…

– Да. Извините, пожалуйста. Просто…

– Понимаю. Вы… вы сейчас в состоянии говорить? Или, может, созвонимся попозже?

– Я в состоянии, – Варламова старалась говорить спокойно. Пока получалось. – Но почему вы звоните мне?

– Такая штука… – доктор сделал небольшую паузу. – Такая, понимаете… В общем, Нина Витальевна, Казаринов попросил… Профессор перед смертью ненадолго пришёл в себя и единственное, что он попросил, это позвонить вам и передать… Вы меня слушаете?

– Да, да, я вас внимательно слушаю. Что он просил передать? Доктор?

– Секундочку… Он сказал дословно: «Патч не имеет к этому отношения. Это сделал я. А компьютер дал сбой. Записи нет»… Нина Витальевна, вы что-нибудь поняли?

Взгляд остановился на стакане с остывшим чаем. На том самом, что засоня практикантка принесла профессору ранним утром. Теперь ему – чёртову чаю – один путь. В канализацию…

«…а компьютер дал сбой. Записи нет…»

Один? Один путь? Э, братцы! Мы ещё повою…

– Нина Витальевна! Алло!

Ох, зараза! Врач же на линии.

– Нина Ви…

– Да, доктор. Простите, мысли… Я всё прекрасно поняла… Всё. Спасибо вам. Родственникам мы сами сообщим. Вы только, если кто-нибудь спросит, подтвердите, пожалуйста, последние слова профессора. Хорошо?

– Естественно, Нина Витальевна. Если вы разрешаете. А то этика, понимаете ли…

Патч открыл не сразу. Минут через пять. И только тогда, когда Варламова перестала стучать, назвалась и попросила: «Патч, это я, Нина. Открой, пожалуйста. Ну, Патч!»

Он стоял перед дверью с опущенной головой. Весь в крови. В разорванных, потерявших привычные цвета, фланелевых штанах. Одной рукой держался за бок. Так, словно у него переломаны рёбра. В другой, опущенной и подрагивающей с частотой нервных импульсов, сжимал измятый альбом. Нина заметила, что тот раскрыт на страничке с… её портретом?

Да. Нет сомнений. Именно с её.

– Пойдём-ка, дружочек, в другую комнату. Тебя надо осмотреть… а здесь прибраться. Пойдём?

Патч поднял голову и пристально посмотрел Варламовой в глаза. Потом протянул ей альбом и, когда Нина взяла, кивнул. В сторону мёртвого Джумбо, лежащего возле бассейна с сервировочным ножом в глазнице, она старалась не смотреть…

* * *

Несмотря на субботу, Гуманиториум кишит народом. Приехали, кажется, все.

Ещё бы!

В то, что умер профессор Казаринов, убив перед собственной смертью одного из своих питомцев – Джумбо – верится с трудом. Даже если Евгений Иванович и впал в какой-то дичайший приступ неконтролируемой ярости, чего с ним никогда не случалось, то вонзить нож не в сердце, не в шею, не в живот… Впрочем, документально подтвердить или опровергнуть факт теперь всё равно практически невозможно. Какой-то олух пролил сладкий чай на внешний диск. На тот самый, на который велись записи наблюдения. Алексей Варламов – экстра-профессионал и одновременно шеф айтишного отдела исследовательского фармкомплекса – говорит, что займётся проблемой лично. И, вероятно, он сможет восстановить кое-какие моменты. Но гарантий – вот засада – не даёт.

Все суетятся, бегают туда-сюда, создавая броуновское движение тел в белых халатах.

Одна только Нина сидит за дежурным столом возле входа, покачивает на трапеции довольного Мичурина, что-то ему говорит. Какую-то ерунду. Вот, послушайте:

– Эх, Мича… Сейчас бы курнуть. После всего-то, а? Жаль, давно бросила. Вон, даже спички какой-то садюга оставил, – на столе возле альбома с её портретом работы мастера Патча лежит пошарканный коробок. – Они издеваются, да? Про сигаретку-то забыли… И стрельнуть не у кого. Вот ведь зараза, нынче все некурящие… Слушай, Мичурин! А у тебя, случаем, нет? Сигареты?

– Вар-вар-лам, – отвечает умный скворец и вдруг, шумно расправив крылья, взлетает к самому потолку. Оттуда планирует на шкаф, шуршит чем-то, должно быть, роется клювом в припрятанных «сокровищах». Наконец, появляется на краю с зажатой в зубах… Тьфу ты! В клюве… Конечно же, в клюве! Ну, какие у птиц зубы?!

Мятая цигарка, принесённая Нине умницей Мичуриным, лежит на столе рядом с коробком. Но желание курить пропало.

Хочется домой. На машине. Пешком дико холодно. Минус тридцать.

Хочется домой. Очень. С Лёшкой и с Патчем.

Которые, слава богу, есть.

Да. Есть.

И с Евгень Ванычем.

Которого, к сожалению, уже нет.

Нет…

Такой вот Гуманиториум.

Наледь

(из дневника реаниматолога)

8 июля

Мысли, мысли, мысли… Они постоянно роятся в моей голове, вызывая чувства и