Славянская спарта - Евгений Марков

II

Дубровникъ, итальянская Рагуза

Мы опять въ бездоходномъ архипелагѣ острововъ… Пароходъ бѣжитъ не моремъ, а какими-то водяными корридорами, извивающимися то между мысами и полуостровками берега, то между скалами острововъ. Бачки здѣсь не чувствуешь; направо и налѣво — готовыя картины. Альмиссу съ ея неприступнымъ замкомъ, это старое гнѣздо пиратовъ, съ которыми такъ долго и безплодно боролись галеры венеціанцевъ, мы проѣхали ночью.

Я проснулся рано, когда мы были у острова Лезины; славяне называютъ его Хварь, но я думаю, что и имя Лезина тоже славянское, — Лѣсина. И Лезина, и недалекій отъ нея островъ Лисса (тоже, должно быть, славянскій «лисъ», лѣсъ), пересѣкающій морской путь изъ Тріеста въ Бриндизи и Грецію, сильно укрѣплены, особенно Лисса, играющая большую стратегическую роль. Недаромъ, падкіе на такіе выгодные пункты, англичане пробовали одно время захватить навсегда въ свою власть этотъ островъ и уже было-устроили на немъ свои склады и укрѣпленія.

Отъ Лезины широкій заливъ, почему-то величаемый Нарентскимъ проливомъ, уходитъ глубоко въ материкъ, отдѣляясь отъ моря длиннымъ полуостровомъ Плѣшацомъ, больше извѣстнымъ подъ итальянскимъ своимъ именемъ Сабіончелло. Изъ этого залива самый удобный естественный доступъ въ Боснію по многоводной рѣкѣ Неретвѣ, или Нарентѣ, впадающей въ заливъ и составляющей главную артерію юго-западной Босніи, на которой стоятъ Метковичъ и Мостаръ. Когда-то по Неретвѣ жило самое воинственное и безпокойное изъ далматскихъ племенъ, долѣе всѣхъ защищавшее свою независимость отъ Рима и отъ франковъ и тревожившее своими отчаянными набѣгами латинскіе прибрежные города и латинскихъ жителей далматскихъ островковъ. Настоящее имя имъ было неретвяне, по имени ихъ рѣки, но звали ихъ обыкновенно «погане», — вѣроятно, за ихъ упорное язычество.

Императоръ Константинъ Багрянородный говоритъ про нихъ: «Погане же, которыхъ римляне зовутъ арентинами, скрытые въ своей недоступной гористой странѣ, чуждались крещенія: Погане на славянскомъ языкѣ значитъ именно: „не крещеные“.

Намъ не приходится, однако, углубляться въ Нарентскій заливъ, а нужно круто повернуть, мимо устья его, въ большому острову Корчулѣ, по-европейски Курцолѣ. Этотъ островѣ еще до сихъ поръ обиленъ лѣсами, изъ которыхъ въ свое время выстроена была вся подводная Венеція, всѣ корабли ея флота. Корчула интересна для насъ еще тѣмъ, что въ 1806 г. наши русскіе моряки съ помощью черногорцевъ два раза отнимали ее у французовъ и только по тильзитскому миру уступили имъ назадъ этотъ всѣмъ лакомый островъ. Англичане тоже владѣли имъ нѣкоторое время, пока вѣнскій конгрессъ не отсудилъ его вмѣстѣ со всею Далмаціею въ собственность Австріи, счастливой, какъ извѣстно, на подарки и браки, — tu, Austria felix, nube [1].

Знаменитый средневѣковой путешественникъ по дальней Азіи, венеціанецъ Марко Поло взятъ былъ въ плѣнъ генуэзцами въ жестокой морской битвѣ при Курцолѣ, и только благодаря скукѣ своего плѣна, невыносимой для его дѣятельной натуры купца и путешественника, рѣшился заняться отъ нечего дѣлать тѣмъ описаніемъ своего путешествія къ Белиному Моголу, которое сдѣлалось потомъ незамѣнимымъ сокровищемъ для историковъ и географовъ Европы… Генуэзцы XIII вѣка были уже настолько просвѣщенны, и настолько сочувствовали энергіи и предпріимчивости смѣлаго венеціанца, что, восхищенные книгою его, отпустили его безъ выкупа на свободу [2].

Проѣхали мимо другого большого острова Млѣта (Меледа, по-итальянски), который долго провожалъ насъ справа, въ то время какъ съ лѣвой руки тянулся безконечный полуостровъ Сабіончелло. Млѣтъ въ древности назывался Мелитою; у его береговъ апостолъ Павелъ претерпѣлъ, по преданію, то крушеніе, которое описано въ Дѣяніяхъ Апостольскихъ.

Тутъ уже начались бывшія владѣнія рагузской республики, которой, впрочемъ, принадлежали когда-то и Корчула, и Лезина, и Врачъ, и Ластово, и другіе прибрежные острова. Собственно Далмація здѣсь кончается, — потому что отъ Неретвинскаго канала вплоть до Еаттарской бухты вся береговая полоса — въ 150 милъ длины и въ 15 ширины — искони составляла независимую республику Дубровника, или Рагузы, а прибрежье Каттарской бухты — такъ-называемой Бокка-ди-Каттаро, — тоже не принадлежало къ Далмаціи, а всегда считало себя независимою общиною, населенною особымъ племенемъ сербскихъ славянъ — бокезами, которые, впрочемъ, почти ничѣмъ существеннымъ не отличаются отъ другихъ далматинскихъ серббвъ. Тѣмъ не менѣе бокезы и уже подавно самолюбивые рагузяне, гордящіеся своею многовѣковою независимостью, ни за что не назовутъ себя постылымъ для нихъ именемъ далматинцевъ, бывшихъ постоянно подъ властью Италіи или какого-нибудь другого государства.

Въ самомъ дѣлѣ, прожить вольною и богатою республикою цѣлыхъ 1.500 лѣтъ, какъ прожилъ Дубровникъ, — что-нибудь да. стоитъ, и съ такими историческими преданіями народъ не распростится скоро.

Берега, мимо которыхъ мы двигаемся, мало интересны съ точки зрѣнія красоты. И берегъ материка слѣва, и островки справа, — все это большею частью голые каменистые холмы, иногда разграфленные, будто линейкою, террасами виноградниковъ, и только у подножія окруженные садами. Маленькія деревеньки изъ бѣлыхъ и сѣрыхъ каменныхъ домиковъ, крытыхъ красною черепицею, мелькаютъ среди этихъ садовъ въ устьяхъ долинокъ и у береговыхъ заливчиковъ, и между ними снуютъ по голубому морю, стихшему здѣсь какъ расплавленное стекло, парусныя лодочки и игрушечные пароходики. Настоящіе пароходы не приближаются къ этимъ опаснымъ берегамъ, усѣяннымъ рифами и мелями и изрѣзаннымъ скалистыми мысами. На островкахъ то-и-дѣло бѣлѣютъ башенки маяковъ и сбившіяся къ водѣ кучки рыбацкихъ домиковъ, которые одни только нарушаютъ безлюдье этихъ каменистыхъ оазисовъ земли, разбросанныхъ по пустынѣ, моря [3].

Гравоза — старый славянскій Гружъ — спряталась въ самой глубинѣ узкой бухты, между гористымъ мысомъ, отдѣляющимъ бухту отъ моря, и такимъ же гористымъ берегомъ. Тутъ, въ этой природной теплицѣ, загороженной отъ вѣтровъ, накаляемой солнцемъ, увлажаемой моремъ, — растительность уже гораздо болѣе южная. Черные зонтики кипарисовъ тутъ въ первый разъ выступаютъ какъ характерное дерево пейзажа. Долина рѣки Омблы, которая впадаетъ тутъ въ море, черезъ это дѣлается одною изъ самыхъ живописныхъ. Гравоза — торговый портъ Рагузы, просторный и спокойный въ самое бурное время. Къ самой Рагузѣ большія суда приставать не могутъ. На берегу цѣлые ряды каменныхъ складовъ, таможня, отель. Но городокъ на видъ совсѣмъ не важный.

Мы н&скоро позавтракали и поспѣшили въ Дубровникъ. Наняли хорошую коляску съ парою крупныхъ лошадей и покатили себѣ по превосходному, широкому и мягкому шоссе, обсаженному всякими южными деревьями, устроенному еще во времена кратковременнаго французскаго владычества.

Отъѣхавъ всего четверть версты, мы сразу очутились словно въ другомъ мірѣ. Вокругъ насъ — чарующая красота. Это уже не безплодныя скалы, не скучные холмы съ однообразными террасами виноградниковъ, — кругомъ насъ роскошная, цвѣтущая Италія изъ окрестностей какого-нибудь Неаполя или Палермо. Чудные виды на горы, чудные виды на море, и не знаешь, куда обращать радостно изумленные глаза. Надъ нами и подъ нами — ряды прелестныхъ дачъ, потонувшихъ въ цвѣтахъ и садахъ: балкончики, лѣстницы, террасы, статуи — бѣлѣютъ своими мраморами среди густыхъ шапокъ цвѣтущихъ олеандровъ, красныхъ, розовыхъ, желтыхъ, бѣлыхъ; все это виситъ вавилонскими садами своего рода съ высоко поднятыхъ стѣнъ. Пальмы, латаніи, кактусы, алоэ, съ четырехсаженными упругими стволами своихъ цвѣтныхъ ножекъ, розово-желтые пушистые султаны мимозъ исполинскаго роста, цвѣтущія катальпы, магноліи, увѣшанныя по всѣмъ вѣтвямъ огромными бѣлыми чашами своихъ цвѣтовъ, — переносятъ воображеніе на далекій знойный югъ, и вмѣстѣ съ глубокою синевою неба, вмѣстѣ съ нѣжнымъ голубымъ бархатомъ застывшаго моря, и ярко облитыми утреннимъ солнцемъ рѣзкими изломами скалъ, уходящихъ изъ-подъ нашихъ ногъ къ морскимъ безднамъ, создаютъ вокругъ насъ какую-то неописуемую феерію.

А выше всѣхъ этихъ дачъ, садовъ и скалъ хмурится слѣва, забравшись на недоступную вершину горы, въ одно и то se время и надъ Гравозою, и надъ Рагузою, еще съ иголочки новая, сильная австрійская крѣпость, съ пушками огромнаго калибра, господствующая надъ всѣми этими голубыми бухтами и живописными мысиками, обстрѣливающая изъ своего орлинаго гнѣзда всѣ подступы берега…

Рагуза и сама — одна крѣпость. Въѣхали мы въ нее черезъ романтически-живописную старую воротную башню, всю во мхѣ и ползучихъ растеніяхъ, увитую плющомъ, съ изгрызенными временемъ зубцами, съ уступами, на которыхъ успѣли вырости цѣлыя деревья фигъ и олеандровъ. Башня эта только одно звено обширной крѣпости съ массивными высокими стѣнами, съ глубокими и широкими рвами, съ грозными когда-то бойницами. Стѣны и башни крѣпости карабкаются вверхъ по горѣ, спускаются глубоко къ морю, огораживая своими сплошными колоссальными ширмами каждый выступъ и каждую впадину скалы, на которой угнѣздился древній Дубровникъ. Эти маститыя укрѣпленія Дубровника живутъ уже очень длинный рядъ вѣковъ; стѣны, что у самаго моря, построены были еще въ VII вѣкѣ, другія — въ XI, XII, XIV-мъ… Даже съ послѣдняго возобновленія ихъ прошло по 300 и по 400 лѣтъ! Ворота подъ башнею — цѣлая неприступная твердыня, съ обычнымъ поворотомъ внутри, — этою страшною западнею для вторгнувшагося врага; такъ всегда строились входы въ древнія крѣпости; на улицахъ, отлично вымощенныхъ, вездѣ виднѣются надъ дверями домовъ скульптурные гербы старинныхъ мѣстныхъ фамилій, статуи святыхъ въ нишахъ по католическому обычаю. Окна, карнизы, фронтоны крышъ тоже всѣ въ старинныхъ, потемнѣвшихъ отъ времени, орнаментахъ. Старые католическіе храмы особенно богаты скульптурою; на ихъ уступахъ, фронтонахъ, фасадахъ — цѣлое населеніе каменныхъ святыхъ, каменные цвѣты и деревья, затѣйливые каменные завитки колоннъ, каменныя надписи, каменные гербы… Мы заходили въ самые древніе храмы и изумлялись ихъ множеству богатыхъ алтарей, ихъ пестрымъ мраморамъ и мозаикамъ, ихъ прекраснымъ картинамъ итальянской кисти. Храмы эти и внутри наполнены статуями, словно капшца идолопоклонниковъ.