Мозг ценою в миллиард - Лен Дейтон

— Лайам Демпси, гражданин Эйре, — представился я. Эйре — «домашнее» название Ирландии, хотя некоторое время она и официально так называлась. — Я собираю материалы для профессора Каарна в связи с переводом денежных средств из Лондона в Хельсинки. Большую часть времени я живу в Лондоне.

Она протянула через стол руку, и я пожал ее.

— Меня зовут Сигне Лайн. Я финка. Раз вы работаете на профессора Каарна, мы поладим, потому что профессор Каарна работает на меня.

— На вас, — подчеркнул я.

— Не лично на меня, — она улыбнулась. — На организацию, которая меня наняла.

— Что же это за организация? — спросил я. К нашему столику подошла официантка. Сигне сделала заказ на финском, не спрашивая меня, чего я желаю.

— Все в свое время, — сказала она.

На улице ветер гнал снег волнами. Человек в яркой вязаной шапочке с помпоном, с трудом передвигаясь и пригибаясь от ветра, нес автомобильный аккумулятор и старался не поскользнуться на твердом блестящем льду.

Наш ленч состоял из холодных бутербродов с мясом, супа, пирожных с кремом, кофе и стакана холодного молока, которое является национальным напитком финнов. Сигне вгрызалась во все это, как циркулярная пила. Но еще и успевала спрашивать меня о том, где я родился, сколько я зарабатываю и был ли я женат. Она задавала вопросы бесцеремонно и озабоченно, как это делают женщины, если очень заинтересованы в ответах.

— Где вы остановились? Почему вы не едите свое пирожное?

— Я нигде не остановился, а пирожные с кремом мне нельзя.

— Хорошо, — сказала она, потом обмакнула палец в шоколадный крем и поднесла его к моим губам, склонив голову набок так, что ее длинные золотистые волосы упали на лицо. Я слизнул крем.

— Вам понравилось?

— Очень.

— Тогда ешьте.

— Ложкой совсем не так вкусно.

Сигне улыбнулась и намотала на палец длинную прядь волос, затем спросила, где я собираюсь остановиться. Она заявила, что хотела бы забрать документы, предназначенные для Каарна, но я отказался расстаться с ними. Наконец мы договорились, что я принесу документы завтра, когда мы встретимся, и до тех пор не буду искать Каарна. Она дала мне пять банкнот по сто марок — больше 55 фунтов стерлингов, — как единовременную плату, а затем приступила к серьезному разговору.

— Вы, наверное, хорошо понимаете, — сказала она, — что если материалы, которые находятся у вас, попадут не в те руки, это может нанести ущерб вашей стране?

По-моему, Сигне не очень чувствовала разницу между Эйре и Соединенным Королевством.

— Правда? — отозвался я.

— Как я понимаю, — она делала вид, что очень занята замками своего портфеля, — вы не хотели бы повредить вашей стране?

— Конечно, нет, — озабоченно сказал я.

Сигне подняла голову и прямо взглянула на меня.

— Вы нам нужны, — проникновенно сказала она. — Вы должны работать на нас.

Я кивнул.

— На кого это — на «нас»?

— На Британскую военную разведку, — сказала Сигне, опять намотала большую прядку золотых волос на пальцы и стала изучать ее с насмешливым видом. Потом встала.

— До завтра, — сказала она, пододвинула ко мне счет и первой ушла из ресторана.

Днем я зарегистрировался в гостинице «Маркой». Она была отделана со вкусом и оформлена в выдержанном скандинавском стиле на Маннерхейме. Освещение достаточно яркое, чтобы блестела нержавеющая сталь отделки. Когда сидишь в черном кожаном кресле в баре, то чувствуешь себя так, словно сидишь за штурвалом «Боинга-707».

Я пил водку и размышлял, почему Каарна был вымазан разбитым яйцом и куда девалась скорлупа этого яйца. Немного посмеялся, вспомнив, как меня завербовали в Британскую разведку. Это было весело по двум причинам.

Во-первых, это в духе всех разведок — сообщать своим агентам, что они работают на того, на кого они хотят работать. Так, франкофилу говорят, что его отчеты идут прямиком на Набережную д’Орсей в Министерство иностранных дел Франции, а коммуниста уверяют, что приказы ему поступают из Москвы. Лишь немногие агенты могут быть совершенно уверены, что знают, на кого они работают, потому что характер работы подразумевает возможность провериться.

Вторая причина, по которой я веселился, заключалась в том, что Сигне Лайн действительно могла работать на отдел Росса в Военном министерстве. Невероятно, но возможно.

Как общее правило — а все общие правила опасны, — агенты набираются из жителей страны, где они работают. Я не агент да и вряд ли когда-нибудь им стану. Я только доставляю, оцениваю и передаю информацию, которую собирают наши агенты, но я редко встречался с ними самими. Конечно, за исключением случайных отдельных встреч, как, например, с тем финном, с которым я разговаривал на пароходе. Я прибыл в Хельсинки для выполнения простого задания, которое теперь усложнялось. Я не был готов к этому. У меня не было установленной связи с Лондоном, только для экстренного контакта, который я осмелился бы использовать лишь в случае неизбежности мировой войны. Не было системы контактов здесь, ибо мне было запрещено вмешиваться в работу наших резидентов. Да и судя по быстрому ответу седовласого, он говорил со мной по телефону-автомату, установленному в общественном месте.

Поэтому я выпил еще бокал водки и, медленно дочитав дорогое меню, нащупал в кармане пятьсот марок, полученные от девушки с большим ртом и золотистыми волосами. Дешево досталось — легко потерялось.

3

Утро следующего дня было голубым и солнечным, хотя градусник показывал несколько градусов ниже нуля. Я пошел прогуляться по центру города. Поднялся на крутой холм к ярко-желтым зданиям Университета, потом спустился на улицу Унионикату и приблизился к магазину, в котором висели длинные кожаные пальто.

Девушка по имени Сигне уже стояла возле магазина кожаных изделий.

— Доброе утро, — сказала она, и дальше мы пошли вместе. На Лонг-Бридж мы двинулись по левой стороне вдоль замерзшей бухты. Под мостом среди мусора, насквозь промокших картонных коробок и зазубренных консервных банок пытались плавать утки. Сам мост хранил следы давних бомбежек.

— Русские, — сказала Сигне. Я посмотрел на нее. Она продолжила: — Они бомбили Хельсинки, повредили мост.

Мы постояли, наблюдая за въезжающими в город грузовиками.

— Мой отец был профсоюзным деятелем, он часто показывал на этот искалеченный мост и говорил мне: «Эти бомбы сделали советские рабочие на советских заводах в стране Ленина. Помни об этом!» Всю свою жизнь отец посвятил рабочему движению. Он умер в 1944 году от разрыва сердца… — Она быстро пошла вперед, опередив меня. Мелькнул носовой платок, которым она вытерла глаза. Я поспешил за ней. Моя спутница спустилась к замерзшему берегу и пошла по льду. Несколько маленьких фигурок вдалеке тоже шли по льду, срезая дорогу. Впереди нас пожилая женщина тянула маленькие санки, нагруженные бакалейными товарами. Я старался идти осторожно по исхоженному истонченному льду. Я догнал Сигне, и она доверительно взяла меня за руку.

— Вы любите шампанское? — спросила она.

— А вы угощаете?

— Нет, — ответила она. — Просто интересуюсь. Я впервые попробовала шампанское три месяца тому назад и мне очень понравилось. Оно почти стало моим любимым напитком.

— Рад слышать, — сказал я.

— А виски вы любите?

— Я очень люблю виски.

— Если честно, мне нравятся все спиртные напитки. Наверное, я стану алкоголиком. — Она зачерпнула ладонью горсть снега, слепила снежок и с силой бросила его на сотню ярдов. — Вы любите снег? А лед вы любите?

— Только в бокале с виски или шампанским.

— Разве можно класть лед в шампанское? Я думала, так никто не делает.

— Я пошутил, — сказал я.

— Знаю.

Мы дошли до противоположной стороны замерзшей бухты, и я поднялся на набережную. Сигне стояла на льду и смотрела на меня, хлопая ресницами.

— Что случилось?

— Кажется, я не смогу залезть наверх, — отозвалась она. — Вы не могли бы мне помочь?

— Прекратите дурачиться, будьте хорошей девочкой.

— Ладно, — весело согласилась она и взобралась ко мне.

К северу от Лонг-Бридж город меняется. Не так резко, как, к примеру, меняется Лондон к югу от реки или Стамбул за мостом Галата, но к северу от Лонг-Бридж Хельсинки становится унылым, люди здесь не так шикарно одеты, а грузовиков больше, чем автомашин. Сигне привела меня к жилому дому около улицы Хельсингинкату. В вестибюле она позвонила, чтобы сообщить о нашем приходе, но открыла дверь своим ключом. Редкие дома в Хельсинки блестят как только что отчеканенные монеты, хотя этот блеск и ассоциируется с финским дизайном. Большая часть из них напоминает поблекшие от времени гостиницы викторианских времен. Этот дом не был исключением, хотя воздух внутри был теплым, а ковры мягкими. Квартира, в которую мы шли, находилась на шестом этаже. На стенах висели литографии, звучала пластинка с записями Арти Шоу. Светлая и довольно большая гостиная была заставлена великолепной финской мебелью. Однако здесь хватило места и для того, чтобы свободно танцевать румбу.