Мозг ценою в миллиард - Лен Дейтон

— Помимо этих понтеров из частной школы, имел ли Каарна контакты с другими иностранцами? — продолжил я разговор.

— Трудно сказать. Городок полон приезжих. Здесь американцы, немцы, даже финны… — Он в замешательстве повертел пальцами.

Из-за льдов появился остров Суоменлинна и на причале — группа людей, ожидающих следующего парома.

— Эти двое не навещали Каарна?

Мужчина отрицательно помотал головой.

— Тогда пора кому-нибудь сделать это, — констатировал я.

— Предвидятся неприятности?

Мы почти доплыли до места. Шофер уже заводил мотор армейского грузовика.

— Не беспокойтесь, — сказал я. — Это не такая работа.

Я проснулся в гостинице «Хельсинки» в 7 часов следующего утра. В комнату вошла официантка. Она поставила поднос около кровати. Две чашки, два блюдца, два кофейника, завтрак на двоих. Я повел себя так, будто в ванной комнате спряталась моя подруга. Официантка открыла ставни, и холодный северный свет ворвался в комнату. Когда она ушла, я высыпал в каждый кофейник по полпакета слабительного шоколада. Потом позвонил в бюро обслуживания. Оттуда пришел человек, которому я объяснил, что произошла ошибка. Кофе предназначался двум мужчинам внизу, в холле, мистеру Сигеру и мистеру Бентли. Я дал ему номера их комнат и одну марку. Затем принял душ, побрился, оделся и расплатился за гостиницу.

Я прогулялся, заглядывая в магазинчики, расположенные на первых этажах домов. Уборщицы наводили окончательный лоск на блестящие полы еще закрытых магазинов. Двое полицейских в меховых шапках завтракали в кафе «Колумбия». Я занял место у окна и посмотрел через площадь на железнодорожный вокзал Сааринен, возвышающийся над городом. Ночью шел снег, и дворники с лопатами расчищали автобусную остановку.

Я съел завтрак. Яйца и апельсиновый сок были замечательными, но кофе этим утром мне почему-то не хотелось.

В южной части Хельсинки, где живут и работают дипломаты, стоят тихие старомодные каменные дома. Припарковаться там не сложно. Каарна жил в одном из таких домов, сохранившем до сих пор следы бомбежек русских самолетов. Обстановка в вестибюле отличалась той сдержанной бесцветной элегантностью, которую создают сталь, стекло и гранит. Квартира Каарна находилась на четвертом этаже, номер 44. Небольшая светящаяся табличка рядом с кнопкой звонка гласила: Доктор Олаф Каарна. Я позвонил три раза. Я не договаривался с Каарна о встрече, но знал, что он работает дома и редко выходит из квартиры до ленча. Я еще раз нажал кнопку, подумав, что он, наверное, натягивает купальный халат и чертыхается. Ответа по-прежнему не было, и, посмотрев сквозь прорезь для писем, я смог разглядеть только темный журнальный столик, доверху заваленный почтой, и три закрытые комнаты. Тяжелая дверь неожиданно подалась вперед, распахнулась, и я чуть не полетел на коврик у двери. Снова нажав кнопку звонка, я на всякий случай придержал дверь носком ботинка. Когда стало ясно, что никто и не собирается подходить к двери, я быстро вошел в квартиру. Мельком глянул на груду писем, а затем осмотрел все комнаты. Кухня. Прибрана аккуратно, насколько возможно это сделать, не передвигая мебель. Гостиная, похожая на отдел «Скандинавский модерн» в большом магазине. Обжитым выглядел только кабинет. Книги стояли на полках вдоль стен, а на столе из соснового дерева были беспорядочно разбросаны бумаги. Пузырьки с чернилами и канцелярские машинки для сшивания бумаг использовались как пресс-папье. За столом — застекленный книжный шкаф с рядами толстых папок, аккуратно надписанных на финском. На подоконнике стояла подставка с пробирками, чистыми и использованными, а под ним — маленькое бюро с блоком марок, нож для вскрытия конвертов, весы, пузырек с клеем, пустая бутылочка из-под лака для ногтей и следы просыпанной пудры.

Журналиста я нашел в спальне.

Каарна был меньше ростом, чем можно было судить по фотографиям. Его шаровидная голова была слишком велика для такого тела. Лысая макушка блестела на фоне роскошного ковра. Рот открылся, обнажая неровные верхние зубы. Тело распростерлось поперек неприбранной кровати, один ботинок зацепился за изголовье, не позволяя телу соскользнуть на пол. Изо рта по носу стекала струйка крови, заливая глаза и растекаясь в центре лба отметиной, напоминающей кастовый знак у индусов. Бабочка в горошек завернулась под воротник, а белый нейлоновый лабораторный халат был заляпан сырым яйцом, еще скользким и свежим.

Каарна был мертв.

Пятно крови с левой стороны спины казалось черным кровавым пузырем под нейлоновым халатом. Окно в комнате было широко распахнуто. Кровь еще не свернулась и не застыла, хотя было холодно. Я внимательно осмотрел его коротко подстриженные чистые ногти, под которыми, как уверяют лекторы, мы можем найти массу подсказок. Под ногтями не было ничего, что можно было бы рассмотреть без электронного микроскопа. Если его застрелили через открытое окно, тогда понятно, почему тело отбросило на кровать. Я решил посмотреть, нет ли вокруг раны кровоподтека, но, едва взял его за плечо, тело начало падать — он еще не успел окоченеть — и свалилось на пол бесформенной кучей. Падение вызвало шум, и я прислушался, не отреагируют ли на это в квартире этажом ниже. Тут я услышал, как движется лифт.

Наверное, логичнее было бы остаться здесь, но я уже пересекал холл, вытирая платком дверные ручки и усиленно соображая, не прихватить ли с собой почту, пока есть время.

Лифт остановился на этаже, где была квартира Каарна. Из него вышла симпатичная девушка и, прежде чем посмотреть в мою сторону, осторожно закрыла дверцу лифта. Она была в белом полушубке и меховой шляпке. В руках держала портфель, который показался мне тяжелым. Она подошла к квартире № 44, и мы вдвоем несколько секунд молча смотрели на закрытую дверь.

— Вы уже позвонили? — наконец спросила она. Ее английский был великолепен. Видимо, я не очень-то похож на финна. Я кивнул, и она сама нажала на звонок и долго не отпускала кнопку. Мы подождали. Она сняла ботинок и каблуком заколотила по двери.

— Он, наверное, у себя в конторе, — заявила она. — Не хотите ли пойти к нему туда?

Лондон сообщал, что конторы у Каарна не было, а Лондон не мог ошибиться.

— Непременно пойду, — сказал я.

— У вас бумаги или просто записка?

— И то и другое, — ответил я. — Бумаги и записка.

Она направилась к лифту, повернувшись в пол-оборота ко мне и продолжая разговор:

— Вы работаете на профессора Каарна?

— Временами, — сказал я. На лифте мы спустились молча. У девушки было ясное, спокойное лицо, безупречный цвет кожи. Думаю, это от мороза. На губах — никакой помады, лицо чуть припудрено, а глаза немного подведены черным карандашом. Небольшие пряди выбивались из-под меховой шляпки и ложились на плечи. Она была блондинка. В вестибюле она взглянула на мужские часы, которые носила на руке.

— Почти полдень. Нам лучше подождать, когда кончится ленч.

— Давайте сначала завернем в его контору. Если его там не окажется, мы позавтракаем где-нибудь поблизости, — предложил я.

— Это невозможно. Его контора находится в бедном районе рядом с автотрассой 5, дорога Лахти. Там и поесть негде.

— Что касается меня…

— …вы не голодны. — Она улыбнулась мне. — Но я голодна, так что, пожалуйста, пригласите меня на ленч.

Она нетерпеливо схватила меня за руку. Я пожал плечами и побрел в сторону центра, бросив взгляд на открытое окно квартиры Каарна. В доме напротив в ожидании мог бы сидеть стрелок с оптической винтовкой. Правда, в этом климате окна с двойными стеклами заклеиваются на всю зиму, и прождать можно долго.

Мы шли по широкой улице, по образцово подметенным тротуарам. На обочинах высились груды неподатливого льда, напоминающие японские сады камней. Надписи были неразборчивы и непонятны, за исключением таких как «Эссо», «Кока-Кола» и «Кодак», вклинившихся между финскими словами. Небо становилось все серее и ниже, и когда мы входили в кафе «Каартингрилли», снова посыпались снежные хлопья.

«Каартингрилли» — длинное узкое помещение — было заполнено теплым воздухом, пропитанным запахом кофе. Половина стены выкрашена в черный цвет, другую половину занимают огромные окна, за которыми открывается красивый пейзаж. Отделка — дерево и медь. Все кафе было заполнено молодежью, кричащей, флиртующей и пьющей кока-колу.

Мы сели в дальнем углу, из которого была видна стоянка с белыми от снега машинами. Без своего тяжелого полушубка девушка выглядела значительно моложе, чем мне показалось. Вообще, Хельсинки заполнен девушками со свежими лицами, рожденными после возвращения солдат домой. 1945 год оказался годом самых красивых финнов. Интересно, была ли эта девушка одним из достижений этого времени.

— Лайам Демпси, гражданин Эйре, — представился я. Эйре — «домашнее» название Ирландии, хотя некоторое время она и официально так называлась. — Я собираю материалы для профессора Каарна в связи с переводом денежных средств из Лондона в Хельсинки. Большую часть времени я живу в Лондоне.