Имя мерзости: степь - Александр Ясинский

СЦЕНА IV: СУМЕРЕЧНАЯ

Кочевники называли их «сетхи» – дикие люди, и справедливо страшились их, наделяя сверхъестественными способностями, ибо в силе и свирепости они уступали только могильным обезьянам Востока. Они передвигались на четвереньках, грязь им служила естественной одеждой, и гривы спутанных волос волочились по земле; они были хищниками, но, испытывая длительный голод, становились всеядными. Они преследовали добычу пока не падали замертво, либо, настигнув, в мгновение ока разгрызали горло жертвы мощными клыками. Так было, и так есть. А будущее закрыто.

В настоящий момент сетхи пытаются настичь одинокого всадника, полуобернувшись, тот изредка посылает стрелы, сражая опасно подобравшегося хищника. Его юное лицо пылает мрачной решимостью, на груди собственноручно вырезанный Иероглиф Возмездия сочится кровью. Обычай требует, чтоб раны оставались не заживленными до тех пор, пока не свершиться начертанное. Поэтому Барту Тхаш раздирает ногтями раны, едва те закрываются, приводя в неистовство следующую позади погоню.

Второй всадник, его отец, остался лежать среди бескрайних просторов степи, успев разрубить пополам накинувшегося сетхи, прежде чем остальная стая, поджидавшая в засаде, накрыла его вместе с конем валом барахтающихся, дерущихся за пищу тел.

Отставший от стаи сетхи с трудом ковыляет, поджимая покалеченную конечность. Ему удалось сначала откусить древко ранившей его стрелы, а затем и вырвать и пожрать кусок собственной плоти с засевшим глубоко железным наконечником, однако силы медленно, но верно оставляют его. Вдруг порыв ветра доносит до его чуткого обоняния многочисленные запахи, вызывающие в памяти образ более легкой добычи.

Прервав похоронный плач, шакалы разбежались, поджав хвосты, когда переменившийся ветер выдал подкрадывающегося сетхи. Зарычав в бессильной злобе, ибо более не было смысла таиться, он неуклюже пробежал несколько шагов, пока не свалился, взвыв от боли. Однако и тут судьба смиловалась над несчастным: сетхи заметил оставленный шакалами труп вожака и подающий слабые признаки жизни человека. Настороженно припадая к земле, сетхи стал приближаться.

… А в Сумеречных Землях шелестит под ногами пепел. Даже сквозь подошву обуви Тор чувствует исходящее тепло. В насыщенном запахами гари воздухе плывут клочья пепла, он вездесущ, покрывает лицо, руки, проникает сквозь одежду, сугробами собирается на плечах и голове, потревоженный, взлетает из-под ног и долго еще кружится позади. Покрытые копотью полые стволы деревьев приютили сонмы стенающих призраков. Заслышав шаги они обращают страдающие взоры к проходящим. Тор видит исполненные невысказанной муки лики, чувствует, словно прикосновения легких, бархатных пальцев, слышит их жалобы и шепот. Не задерживаясь, он проходит мимо. Полуобернувшись, Королева Сумерек говорит с ним своим призывным, чарующим голосом. Но Тор слышит поднимающийся над миром звон погребального колокола. На губах ее блуждает легкая улыбка, и Тор молча кивает, продолжая идти, сжав зубы, его дыхание затруднено, с каждым шагом нарастает усталость.

Из-под черепков обрушившегося колокола видна подрагивающая рука звонаря, и язык пророка вырезан, зажарен на костре и съеден. Приходит тишина, и иероглиф забвения накладывается на бездну. Сумерки вселенной порождают Яму. В бездонных ее глубинах Тор видит ровное голубое пламя, лижущее груды обезображенных трупов. Под черным небом сидят на корточках могильные обезьяны, покачиваясь в трансе. Он переводит взгляд на Сумеречную Королеву и видит образ неизмеримо далекий, отрешенность, запечатанную на ее лице вместе с выражением трепетной радости и блаженства, когда, слегка подавшись вперед, стоит она полуприкрыв глаза, с прижатыми к груди руками, омываемая волнами удушливого смрада исходящего из Ямы. Он хочет сказать, как она недосягаемо прекрасна, но вместе с последним вздохом отравленные легкие рассыпаются в труху, которая заполняет желудок. Тор стремительно стареет: седая борода достигает колен, ногти змеятся по земле; задыхаясь, он падает на землю, в отчаянье разрывая себе грудь. Умирая, он смотрит в испуганные глаза любимой…

* * *

На мгновение сознание вернулось к Тору, и в ослепительном блеске негаснущих солнц он увидел свой вспоротый живот, раскиданные внутренности, и сетхи, с упоением высасывающего из него кишки. Безумие затмило разум Тора, когда, умирая, он накинул петлю из собственных окровавленных кишок и яростно затянул. Человек и зверь остались лежать, так и не разомкнув предсмертных объятий вражды.

Конец ознакомительного фрагмента.