Имя мерзости: степь - Александр Ясинский

Коснувшись земли, клубок распадается, черви ползут, складываясь в оскорбительную надпись. Прочитав, Тор излишне тщательно раздавливает живые иероглифы. Затем он уходит, а изуродованный губы колдуна продолжают беззвучно шептать продолжение пророчества, которое навсегда останется сокрытым.

Тор проходит от шатра к шатру, заходит он и в дома селян побогаче, выложенные из смеси глины с соломой, не обращая внимания на слезы, угрозы, равно как откупные дары, забирает то, что приглянулось, ибо велика нужда, затмившая даже голос камня, а подлинным богатством в степи является пища, но не рукотворные безделушки, и меч всякий раз обагряется, встречая хоть малейшее сопротивление.

И покинули тогда все убоявшиеся родные очаги, благоразумно спасая жизни свои, а те, немногие оставшиеся, вооружившись, встретили захватчика на рыночной площади, отчаянно помышляя дать отпор. Их было пятнадцать человек, только девятерых облачали наспех застегнутые доспехи воинов.

Мрачные, полные решимости сражаться до конца, они нестройно нападают на Тора, потрясая оружием. Чтобы погибнуть. Ибо восстановились силы его. Двоих же, запоздало пытавшихся спастись, постигнет та же участь: почуяв близкую погоню, один обернется, чтобы грудью принять разящее лезвие, другой мог бы поспорить в скорости с ветром, он примет смерть легко и внезапно от настигнувшего его копья, уж почитая себя в безопасности.

Развернувшись, Тор бредет обратно; с радостью отдавшись битве, он не заметил, как вышел из подчинения Кукловода и действовал самостоятельно. К нему приходит кошмарное осознание того, что в скором будущем он неизбежно сольется с ним, вернее, и вовсе погрузиться в пучину психоза и начнет отожествлять себя с этой злобной человеконенавистнической волей. «Ну и пропади все пропадом», – думает он, – «чему быть, того не миновать!». Вскоре его догоняет Нордрон.

На труп убитого садиться ворон в странном головном уборе. В фигуре уходящего к выгоревшему горизонту ему видится нечто большее. Может всадник на рыжем коне?

* * *

Располагая более чем достаточным временем для отдыха, Тор без промедления покинул поселок, подгоняемый чувством стыда за содеянное. Теперь он идет налегке, одетый лишь в набедренную повязку да войлочную обувь, голову его защищает подбитая мехом островерхая шапочка кочевника, через плечо перекинута дорожная сума, в которую он сложил найденные припасы: грубые лепешки и съедобные коренья, немного жареной саранчи и кузнечиков, а также деревянную фляжку, украшенную фальшивыми самоцветами и наполненную горьковатой колодезной водой; третий камень Власти – изумруд, стал частью левого предплечья и медленно расползается вверх по руке.

Вскоре он нагоняет толстобрюхого степняка, волочащего мешок с добром. Увидав Тора, бедняга роняет пожитки и выхватывает кривой нож, в глазах его отражается безысходность и пот устилает чело. Растерявшись такой реакции, Тор просто ободряюще улыбается ему – всхлипнув, толстяк перерезает себе горло, разом освободившись от всех страхов, равно как и жизни. «Как глупо!», – думает Тор, перешагивая через содрогающееся тело. «Хотя, чего с них взять», – приходит другая мысль. «Они всего лишь люди. А ужас – похоже, становится моим вторым именем».

* * *

На первом же привале к Тору приблизился мертвый шакал: зеленые бельма глазниц укоризненно взирают на убийцу, почерневший от змеиного яда язык уныло болтается из стороны в сторону. Из прорех в шкуре торчат ребра, да виднеется гниющее мясо, облепленное жирными червями.

– Ну вот, видишь, что ты наделал, – укоряет Нордрона Тор. – Ну, нет! – уже кричит он, когда шакал пытается прилечь рядом. – При всем моем сожалении я приказываю тебе уйти, – заканчивает он.

Печально взглянув на Тора, казалось, заглянув в самую душу, шакал захромал прочь; на ходу изрядная часть бока его отваливается, и волочиться следом на тонком длинном лоскуте. Вот он скрылся в траве. Некоторое время спустя, оттуда доносятся визг и хруст и утробное рычание – видать неприкаянная падаль таки благополучно упокоилась в чьем-то желудке.

Тор собирает остатки скромного обеда и продолжает путь. «Слава тем, кто играет в богов, что каждый убитый мной, прямо или косвенно, не тащиться следом, взывая к совести».

Тор сам поразился глубине цинизма, переполнявшего его больной разум. Я – несчастный лишившийся рассудка странник, а все вокруг – не более чем побочные плоды жизнедеятельности жирного червя, паразита что поселился в моем мозгу. Происходящее не имеет, не должно иметь значения, оно не настоящее. А реальность такова, что я лежу на обсосанном ложе в каком-нибудь благотворительном приюте, где заботливая служка раз в день обходит страждущих с бульоном из потрохов и смоченной в уксусе тряпкой. Так, внушая себе, он сосредотачивался на простом механическом движении, тупо переставляя ноги из ниоткуда в никуда.

СЦЕНА III: СУММАРНАЯ

И так он шел, минуя древние развалины, где на треснувшей могильной плите горько плакал старик о том, что никогда не вернется, проникшись состраданием, Тор положил конец его страданиям, мимо разрушенной часовни, где сидел в задумчивости крылатый дух, мимо города прокаженных и отравленных вод, носивших тела русалок, и сидящий на берегу утопленник ласково приветствовал, предлагая хлеб и вино, а шайка грабителей попыталась отнять то немногое, чем владел; и ведьма вознамерилась украсть его пищу и была убита, и видевший это истукан презрительно скривил каменные губы, а тощий оборванный нищий в алмазной короне, плюнув под ноги, высокомерно отвернулся. Далее, далее – мимо обнаженных красавиц с обнаженными же клинками, стоявших на страже царственных любовников из слоновой кости. Он видел лежавшего на земле человека с отрубленными руками и ногами, который славил судьбу и прекрасного юношу безутешно горевавшего, разодрав богатые одежды, коней несущих пустую колесницу и закованный в цепи скелет на троне. Он бывал в тех краях, где вурдалаки пляшут на костях мертвецов, где сидящий на скале гриф долбит клювом череп императора, к чьим стопам припадало пол мира, и раскаты хохота доносились из могилы шута!

Беременная козлоногая женщина предлагала стать отцом ребенка, покойница в венке из роз, с кожей белее мрамора, к себе в могилу звала, и как поссорились они меж собой; пожиратель трупов сулил добычу, призрак чудовищного зверя, в раздутом животе которого ворочались съеденные жертвы, ревя, прошел мимо и туман следовал за ним, толпа негодяев пинала голову праведного старца, а безумная старуха кормила грудью умершего младенца.

Безумец – говорящий: «Пойдем, и будем жить счастливо, навсегда!» – слезы на щеках, кровь на руках и венок на могиле есть подлинный удел любви. Где счастье влюбленных, держась за руки гуляющих по фруктовому саду, когда сзади на них падает тень подкрадывающейся волчицы? Это реальная жизнь, суть которой пожар. «Чем раньше поймешь, тем раньше умрешь, и меньше в аду проживешь», – кричали мрачные аскеты, бросаясь на Тора. «Наслаждайся жизнью, как она есть», – ответствовал он, воздвигнув пирамиду из их голов. «Ибо в смерти и подавно нет успокоения».

Он спускался в подземелья, проваливаясь по колени в пыль, расхаживал рядом с обратившимися в прах сокровищами, но брал с полок только манускрипты, читая: «Мера всему – Время? Время есть мера сыпучих тел! Ведь ее можно измерить простым падением крупинок», и еще – «Снизойдя до мельчайшего можно видеть малое», и многое другое, потерянную мудрость и забытую глупость. Каменные скрижали рассыпались, едва Тор дотронулся, и ветер унес деяния веков и исчерпавшие себя заветы. Он останавливался у разрытого кургана, наполненного золотом, рассматривал и за ненадобностью бросал на землю, попирая ногой, а истлевшая мумия так и не восстала вопреки ожиданиям. Он осторожно обошел отверстие, извергавшие дым и звон кующегося железа, и запах серы, ибо знал, что там ждала только смерть.

Был там еще грязевой омут и как бы человек тонущий. Когда же Тор поспешил на помощь, вот множество рук показались над поверхностью и вцепились в него, едва не утащив в бездну.

Светила плыли по небу, сливаясь и разъединяясь в своем бесконечном движении.

Как-то раз Тор пробудился под тяжестью сидящего на груди шакала. Тор ослабел настолько, что едва мог пошевелиться, предвосхищая это, вожак ощерил пасть в плотоядной усмешке и протявкал что-то стае, чинно рассевшейся полукругом слегка поодаль.

– Снова ты! – это хрип балансирующего на краю небытия.

Седой шакал смеялся, а может, он говорил, постепенно склоняясь, Тор не поручился бы. Вот его клыки нависли над самым горлом. В выцветших глазах Тор читал мудрость поколений. Шипение змеи. Теплая кровь. «Интересно, чья?» – промелькнула мысль, как слова на песке и была смыта набежавшей волной.

СЦЕНА IV: СУМЕРЕЧНАЯ