Имя мерзости: степь - Александр Ясинский

ПРЕЛЮДИЯ

Имя для мерзости есть мир. И имя для мира есть мерзость. И мерзость в мире, и мир в мерзости. Да будет так. День первый есть день последний. И длиться он практически вечно. Истекая кровью, мир живет этот единственный прекрасный, блистательный день, и, пожирая сам себя, умирая на закате, рождается вновь, в ослепительном утре.

Пробуждение Тора было подобно грозе на рассвете: внезапное и бурное. Его мозг заполнили миллионы эмоций и образов, впрочем, был ли у него мозг, Тор глубоко сомневался. И это была одна не оформившаяся мысль из многих. И она потонула в океане других, более сильных, океане, который в бесконечном движении бился о стенки черепной коробки, стремясь на свободу.

Насчет черепа Тор не сомневался, так как видел уже его однажды. В нечеловеческих руках. В виде кубка. И нечеловеческие губы пили из него мутно-красное кипящее вино. И оно ручейками вытекало из глазниц, стекая на коричневую шерсть, капало на мрамор пола.

И эта мысль ушла в небытие, и ее место заняла другая – желание идти в определенном направлении, потребность, которой невозможно сопротивляться.

Так шел Тор по пыльной дороги в центре тусклой монотонно-нескончаемой степи, перерастающей у горизонта в тяжелые пепельные облака. Он шел так несколько секунд, он шел так уже чередой жизней. Годы, столетия, минуты – мерки нереальности, ничего не значившие в мире. Мир играл со временем, и время было мокрой глиной на его гончарном круге.

АКТ ПЕРВЫЙ, СТЕПНОЙ

СЦЕНА I: ВСТУПЛЕНИЕ В МИР

Сей-о-мороаш, – дословно означающее на местном диалекте «убивающий взглядом», – возник столь внезапно, что повергнутый в шок рассудок Тора полностью освободился от первородного сна. На самом деле, сей-о-мороаш являлся частью этого пейзажа, дрожащим на ветру чахлым кустиком степи. Столь неотъемлемой частью, что разум фиксировал его слишком поздно, чтоб спастись.

Белая как мука кожа незнакомца, разительно контрастирующая с пламенем опалового медальона, обтягивала его лысый череп, короткая меховая куртка с проплешинами распахнулась, открывая впалую, безволосую грудь; войлочная обувь и грязные шаровары довершали наряд. Хотя глаза его покрывает запыленная повязка, но стоит Тору предостерегающей повести пред собой мечом как сей-о-мороаш поспешно отступает назад, кратко бросив:

– Разворачивайся и убирайся обратно.

– Почему? – еще более лаконично изумляется Тор.

– Ты не можешь пройти здесь.

Пожав плечами, Тор отходит на несколько шагов в сторону. Сей-о-мороаш поворачивается за ним следом.

– Ну а здесь я могу пройти? – дружелюбно интересуется Тор.

– Ты не можешь пройти и там, – механически повторяет, сей-о-мороаш. – Это запретные земли, а я – страж.

Недоумевая, Тор обвел взглядом пыльную пустошь.

– Что же ты охраняешь? – поинтересовался он.

Вместо ответа загадочный незнакомец потянулся к своей повязке.

Внезапно Тор ощутил, как его тело пронзают жгуты чужеродной воли, впиваются под кожу, захлестываются узлами вокруг суставов; как бы со стороны наблюдает, вот толчками переставляются его ноги, подходя вплотную к стражу, затем возникла сверкающая дуга, окрасившаяся кровью, когда слетала с плеч и покатилась по земле голова сей-о-мороаша.

* * *

…Глаза его были подобны прозрачным бездонным озерам расплавленного рубина. Тор медленно плыл притягиваемый их мягким ненавязчивым водоворотом.

Прошли годы, только тогда он увидел предтечу, тень от тени поднимающейся из бездны. В ужасе он устремился к поверхности, а за его спиной вырастала гигантская чернильная опухоль.

Тор откатился в сторону, рядом промелькнула, захлопываясь и обдавая пышущим жаром пасть на пятнистой, гибкой шее. С трудом, разлепив обожженные веки он видит – вот рядом пролегла полоса вздыбленной, сожженной земли, уходящая за горизонт. Именно на границе с ней и заканчивались ноги Тора, чуть ниже колен.

Он прожил достаточно долго, чтобы стать свидетелем как глаза сей-о-мороаша породили стремительно расширяющейся клуб пламени, сметший его с лица земли…

* * *

….Истекающий какой-то мерзостной слизью сверло кромсало его плоть, в то время как пальцы его в отчаянье затягивали цепочку амулета вокруг шеи сей-о-мороаша. Внезапно все исчезло: на него смотрели тускнеющие, мертвые глаза врага, слегка необычные растянутые до висков, с мутными, воспаленными белками, но всего лишь глаза, и жизнь уже погасла в них.

Меч в его руке задрожал и превратился в извивающуюся змею. Освободившись, она подползла к обезглавленному телу и принялась лакать хлеставшую из разрезанных вен кровь. Имя ей было Нордрон.

Подошедший следом Тор присел на корточки. Еще до конца не осознав, что делает, он поднимает вылетевшую из оправы драгоценность и, тщательно оттерев об одежду, прикладывает ко лбу. И тут же словно некий пресловутый кукловод оставил его, ибо уже ничего не могло помешать неминуемому, когда камень стал вгрызаться в голову Тора.

* * *

Сытое мурлыкание Нордрона.

Пошатываясь Тор, поднимается на ноги, голова его гудит, а сознание обращено в выжженную пустыню, по которой бродят призраки прошлого. Вздрогнув, он вспоминает пригрезившийся кошмар и боязно, осторожно касается лба. В том месте пальцы угадывают ленивое движение разглаживающейся каменой поверхности. Упавший от резкого движения Нордрон, молнией метнувшейся вверх по ногам, груди, теперь устраивался на свое любимое место – обернувшись вокруг руки от локтя до запястья.

Так значит это не сон – он снова ожил? Снова? Он жил? Всплыла где-то слышанная фраза: в проклятом мире ничто не остается долго мертвым. Да, верно, сны-воспоминания о прожитой жизни тревожат убаюканных смертью мертвецов, и те тяжело ворочаются в могилах, продираясь сквозь пелену грез о деяниях прошлых, в ожидании жизни новой, когда их истлевшие кости обрастут плотью, разрубленные части соединятся, земля исторгнет их, когда они вновь будут дышать, видеть, любить и ненавидеть; причем последние два этих явления – стороны одной монеты, которую подбрасывает стечение обстоятельств. Так, ладно, что это за звук?

Шакал, глодавший уже начинающие смердеть останки сей-о-мороаш, неохотно отбегает на несколько шагов и останавливается, жадно облизываясь. Его собрат, лежа подле, делает безуспешную попытку подняться и, выдохнувшись, затихает. Тор в задумчивости подходит к нему, ставит ногу на непомерно раздутое шакалье брюхо и с силой нажимает. Шакал похрипел для приличия, да вскоре захлебнулся собственной блевотиной. И Тор с улыбкой решает, что все померещилось, что он освободился от чужой воли.

«Хотя… если сам Кукольник не навязал мне этот идиотский поступок», – приходит следом мысль, как звон разбитой уверенности, и он понуро тащится прочь.

Шакал, настороженно следя за удаляющейся фигурой, приблизился к покинутому пиршеству и теперь в замешательстве глазеет на прибавившееся лакомство.

* * *

Затем он набрел на распутье, где на придорожном камне радостно улыбается проходящим путникам рогатый череп. Остановился Тор в сомнении, какой путь выбрать, поскольку когда – то, совершив ошибку, здесь ухмылялся и его череп.

Но напрасно Тор ожидает божественного вмешательства, пресловутого «Кукловода», – тот видимо предоставляет ему самому принимать решение. И когда, наконец, Тор делает свой выбор, то слышит за спиной ехидный смех. Первое намерение Тора – вернуться, разнести проклятую вещь на куски, и пойти другой дорогой, но он подавляет этот импульс. Нет, он оставляет Кукольнику сеять повсюду смерть и разрушения. К тому же попытайся он вернуться, то, как бы быстро ни шел, ни на шаг не приблизился бы к распутью. Но он не помнит этого, и упрямо продолжает свой путь, проклятый в проклятом мире, а череп провожает его провалами глазниц, да долго еще по степи разноситься издевательский смех.

СЦЕНА II: ЖИВУЩИЕ МЯСОМ ВРАГА СВОЕГО

И вот извивавшаяся дорога уперлась в грубо сколоченный помост с гордо возвышающейся на нем забрызганной гильотиной. Обозревая уныло–серую степь, Тор замечает, как из пожухлой травы в осыпающихся потоках земли восстает нечто облаченное в громадный, некогда красный, а теперь безвозвратно выгоревший колпак с неровными отверстиями для глаз и рта. Не спеша, приближался Палач, раздвоенное змеиное жало болталось в такт его шагам. Из поднебесной вышины налетел ветер, принесший запах гари, и тогда Палач воскликнул:

– Наконец свершилось! Мои внутренности успели ссохнуться и мясо сгнить на костях, пока я ждал тебя. Я породнился с голодом и ел сам себя,… но это не помогает. Но теперь ты здесь и я благодарю жадных богов!

– Захватывающая история, – отвечает Тор. – Я, конечно, польщен оказанным приемом, но только не в качестве пищи. Но тут недалеко валяется превкусный труп одного храбреца, также возжелавшего меня остановить, и если ты поспешишь, то, может, успеешь вырвать пару лакомых кусочков у пожирателей падали.