Среди нехоженных дорог… - Андрей Шкарубо

Подходит Бачков: Загораем?

Андрей: А что ещё делать? Курортный сезон, похоже, придётся здесь проводить.

Бачков: Ну, кому сколько тут сидеть, я не знаю – не мне решать, но думаю, что тебя до конца фестиваля уж точно не выпустят.

Подходит Одуванчик (высокий худощавый старик с пышной кучерявой совершенной белой шевелюрой): Анатолий Сергеевич, будьте добры, пожалуйста, ключи. Хочу прополоть сегодня эту клумбу с георгинами, если время позволит.

Андрей: Здесь время не проблема.

Одуванчик недовольно взглянул на Андрея, ничего не сказав.

Бачков: Держите, Евгений Павлович. Смотрите, не перетрудитесь на солнце: сегодня, похоже, будет жарко…

Андрей: Откуда у вас этот божий одуванчик?

Бачков, присаживаясь: Сёстры его сдали. У него две сестры в Москве, он жил у них…

Андрей: Он что, одинокий?

Бачков: Да.

Андрей: И что ж?

Бачков: Да ничего ж, обычная история: то ли он им надоел, то ли их детям жилплощадь понадобилась…

Андрей: Но он, вроде, вполне нормальный старик…

Бачков: Ну, это ты у покойного Мирошкина спроси.

Андрей: Какого Мирошкина? Уж не профессора ль Мирошкина ты имеешь в виду?

Бачков: Да, бывшего нашего главврача. А ты что, его знаешь?

Андрей: Как не знать! Он был моим судэкспертом, влепил мне шизу и признал невменяемым, короче, подмахнул всё, что гебня на меня навешала.

Бачков: Ну, не сделай этого он, это сделал бы кто-то другой. В любом случае, ты бы этого не избежал.

Андрей: Может быть. Скажу только, что до Мирошкина меня возили в Сербский, показывали их академику. Так вот тот давать заключение отказался…

Стало быть, ты говоришь, он сдох?

Бачков: Помер, 4 года назад.

Андрей: И за что ж он упёк сюда Одуванчика?

Бачков: Не знаю. Может за взятку, а может по блату. Во всяком случае, сидел он при нем, как в санатории, и даже имел к Мирошкину свободный доступ. К нему, правда, и нынешний главврач нормально относится.

Старичок он безобидный, хлопот с ним никаких, цветы любит. Весь наш садик – это его работа: и те шикарные клумбы под окнами, и эта сирень.

Кстати, я как-то полюбопытствовал заглянуть в его дело, ну, что человек кончал, где работал… Так вот, в начале двадцатых он закончил Московский Университет, после чего ни одного года трудового стажа, даже нет упоминания о трудовой книжке.

Андрей: Так он у нас ветеран-тунеядец? Ай да Одуванчик! А что ж его за тунеядство не привлекли? Мне, когда власти дали указание сажать, первым дело стали лепить тунеядство.

Бачков: Не знаю, судимостей, у него, кстати, тоже нет. Как жил? – не понятно. В прочем, это уже не моё дело.

Андрей: М-да, если эта власть всё-таки останется прежней, удержится, то перспективы у меня в принципе те же, что и у Одуванчика: либо бери, Андрюха, шмайсер, либо живи и помирай вне закона за колючей проволокой.

Бачков: А что тебя, собственно, не устраивает? Ты и у себя в Звёздном городке, насколько я знаю, живёшь за колючей проволокой.

Андрей: А ты это откуда знаешь, прочел в моей истории болезни?

Бачков: Был у вас на экскурсии в Центре Подготовки Космонавтов. Я ведь раньше выступал в сборной России по боксу, ну а как призёр побывал у вас, посмотрел, как вы там живете. Ничего, скажу тебе, за такой колючей проволокой век можно воли не видать!

Андрей: Д-а-а? И что ж тебя так там прельстило? Колбаса или импортные шмотки в магазине?

Бачков: А хоть бы и так, что тут такого?

Андрей: Да как тебе сказать… Я думаю, ты, как спортсмен, знаешь, что не дают их за так: одни платят за это здоровьем, кто-то жизнью; а некоторые норовят даже душу продать. Когда наше командование решило меня упечь, и завели на меня дело, то следователь спецпрокуратуры, редкая гнида, сказал мне откровенно: «Ты знаешь, у меня тоже здоровье не блещет – больной желудок, и мне нужен диетический творог; а купить я могу его только в Звёздном – так что, дружок, не обижайся…»

Я ему говорю, что для желудка полезна овсянка на воде – а он мне: «Вот я тебе её и обеспечу, причём надолго».

Бачков: Пойду-ка я под навес, козла забью с ребятами, уж больно здесь начинает припекать.

Уходит.

Андрей с усмешкой: Быстро у него пропала охота к разговорам.

В.В.: Ну, это у нас самый порядочный медбрат, он, кстати, учится в медицинском институте. Есть еще двое алкашей из ЛТП, что за забором; а кто третий – не знаю, но манеры у него уголовника, да и общается он с такими, как Саша.

Андрей: По правде говоря, из трёх перечисленных вами типов, я больше всего не доверяю, как вы выразились, «порядочным».

Когда я попал в дурдом первый раз и был признан невменяемым, я объявил голодовку, требуя судебного разбирательства.

Где-то на седьмой день начальство приказало устроить мне принудительное кормление. В тот день дежурило два медбрата, один, как вы говорите, порядочный, тоже, кстати, учился в медицинском, а другой – бывший зек, с двумя судимостями за квартирные кражи. Так вот он-то как раз кормить меня и отказался.

Стали набирать помощников среди пациентов – у нас в отделении было около двух третей уголовников, кто на судэкспертизе, кто со спецлечебниц – так вот: никто из них не пошел – пошли двое, опять-таки из «порядочных».

Так что высказанную вами истину, о том, что мораль и этика начинаются там, где кончается хитрожопость, я могу подтвердить собственным опытом.

В.В.: Ну, я говорил, что человеческий разум не способен предусмотреть всех последствий своих поступков, поэтому он страхуется такими мерами безопасности как мораль и этика. Но если учитывать, что человеческий разум в своём эгоизме всё больше превращается в хитрожопость, то твоя трактовка вполне уместна.

Более того, хотя тебя это и заденет, но замечу, что она весьма близка к ленинской. Он тоже весьма скептически относился к интеллектуалам, говоря, что интеллигенция – не мозг, а говно нации.

Андрей: Ну, не знаю, во всяком случае, заменять заповеди Христа классовой моралью, как это сделал он и его банда, я уж точно не стану.

В.В.: Не зарекайся, потому, что и здесь он отчасти прав. Заменить заповеди Христа, говоря точнее, морально-этические нормы Космоса, моралью социального класса, пусть даже и угнетённого, в самом деле, невозможно…

Андрей: Тогда, в чём же он прав?

В.В.: А прав он в том, что степень восприимчивости к заповедям Христа, основанных, кстати, на любви, то есть способности сострадать и жертвовать, эта восприимчивость, действительно, зависит от классового сознания: чем угнетённей класс, тем выше его способность сострадать и жертвовать, ибо что как не «битие» определяет создание человека.

Да и сам Христос на этот счёт заметил, что «легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие».

Андрей: Да, с вами бесполезно спорить.

В.В.: Почему же бесполезно? Ведь в споре рождается истина. Хотя наши друзья-уголовники, в частности Саша, считают, что «Тот, кто спорит, тот говна не стоит».

Андрей: Боюсь, что в наших условиях он более прав.

В.В., улыбаясь: Ну, вот, ты уже учишься применять принцип условности и относительности.

Кстати, насколько я понял, ты живёшь в Звёздном?

Андрей: Да.

В.В.: А за что на тебя заводили уголовное дело?

Андрей: Тут так просто не ответишь: когда дело шьёт ГБ, формальные обвинения очень часто ничего общего с истинной причиной, по которой тебя сажают, не имеют. А поскольку в моём случае причины были довольно мерзкие, то у них даже в плане формального обвинения единодушия, похоже, не было: то есть, пытались повесить всё, начиная от тунеядства и кончая изменой родины, но остановились на уклонении от воинской службы.

В.В.: Понимаю, вариант бравого солдата Швейка: шпион, сумасшедший и дезертир одновременно.

Андрей: Так точно.

В.В.: Чем же ты им так насолил?

Андрей: Да ни чем. Как я уже говорил, история эта довольно долгая. Началась она лет 15—17 назад, когда от меня стали требовать, чтобы стучал на своих одноклассников, а от матери, чтобы доносила на космонавтов, а то некоторые из них, видите ли «много себе позволяют». Мы отказались – началась травля. Ну а в закрытом городке дело это нехитрое. Короче, в результате сделали мне противотуберкулёзную прививку, хотя она мне была противопоказана, и мать неоднократно предупреждала врачей об этом.