ТАИНСТВО СМЕРТИ - Николаос Василиадис

{стр. 24}

Надгробные надписи древних греков

Достаточно ясно представления древних греков о смерти определяются по надгробным надписям. Естественно, что человеку присуще желание победить смерть, преодолеть предел земной жизни, которая оканчивается смертью, и оставить некий «знак» своего пребывания на земле. Он хочет оставить «памятник», память, воспоминание, свидетельство своей жизни и земных трудов. И поскольку греки высоко ценили эту жизнь, они старались увековечить память о себе в надписях, начертанных на надгробиях. Перед лицом «ненасытной смерти» [[33]], то есть суровой и жестокой, беспощадной и губительной, греки особенно остро ощущали собственную уничиженность.

В надгробных надписях дохристианского периода греки стремились поведать о своей кончине собратьям. Называя причину смерти, эпитафия выражает мучительное недоумение, а иногда отчаянную и горькую жалобу на смерть, которая не посчиталась ни с юностью, ни с красотой умершего. В других случаях выражаются скорбь и боль утраты любимого человека. Но по случаю смерти воина не слышно стенаний и плача. Напротив, звучат славословия и похвалы, поскольку смерть на поле брани считалась у греков почетным отличием.

Лакедемоняне [[34]], по свидетельству Плутарха, считали доблестью жить и умирать с радостью, что явствует из следующей эпитафии: «Эти почившие считали прекрасным не то или другое — жизнь или смерть, но и то и другое полагали долгом нести с честью». Ибо, заключает Плутарх, нельзя порицать человека за желание избежать смерти, если оно не ведет к бесчестью, как нельзя одобрять дерзкого стремления к смерти, если оно связа{стр. 25}но с презрением к жизни» [[35]]. Греческие надгробные надписи в большинстве случаев представляют человека «хорошим и мудрым», чтобы являть для живых пример, достойный подражания. Поэтому если умерший обладал добродетелями, то его восхваляли. Обычай греков восхвалять умерших, безусловно, связан с древним представлением, по которому о мертвых следует говорить только хорошее [[36]]. В некоторых надписях смерть предстает как решение богов. Но греки не ропщут на богов и не призывают их к ответу.

Начиная с V века до Рождества Христова, надгробные надписи становятся более богатыми и красивыми. В них отмечаются и восхваляются, главным образом, такие достоинства и свойства умершего, как справедливость, благоразумие, благочестие, мудрость и т. д. Так обретают на могиле бессмертие доблести и добродетели, которые иначе были бы не поняты или не замечены в этой жизни.

Специалисты, систематически изучавшие тексты эпитафий, отмечают: «В надписях ранних веков редко выражается глубокая скорбь по поводу потери близких людей. Преобладает спокойное восприятие факта смерти, что объясняется, конечно, общим отношением к смерти у греков того времени». И далее: «В большинстве надписей — особенно в аттических — нет упоминаний о жизни после смерти […]. Метафизические идеи, представления о вознаграждении и наказании после смерти за хорошую или дурную жизнь еще неизвестны» [[37]]. Влияние философии Платона отразится на характере надгробных надписей позднее. В некоторых надписях {стр. 26} противопоставлены тленная и нетленная части человека, но «различие проводится исключительно в материальном плане». Слово «тленный» подразумевает плоть, «нетленный» же — кости, но не душу. Наличие этой антитезы устанавливается скорее на основании «поэтических образцов», а не из собственно философии [[38]].

Но мы уже сказали, что души и сердца людей еще не были просвещены невечерним светом Христа. Языческая душа и в этой проблеме ощущает окружающую ее пустоту. Поэтому греческий гений пытается пересмотреть и развить понимание смерти.

«Раздирающая душу печаль» и «забота о смерти»

Представления греческих трагиков о таинстве смерти являют некоторый прогресс по сравнению с микенскими и гомеровскими, однако и они продолжают оставаться достаточно несовершенными. Эсхил, трагик, обладавший глубоким религиозным чувством, подчеркивает, что смерть неизбежна, и замечает, что среди богов лишь смерть равнодушна к дарам и поэтому ее невозможно ничем подкупить [[39]]. Но трагик не верит в воскресение тел, признавая лишь продолжение жизни душ. В «Эвменидах» он изображает Аполлона, который говорит: «Когда человек умирает, более нет никакого воскресения» [[40]].

Еврипид, сильнее других трагиков передающий чувство скорби, утверждает в «Гекубе», что мертвые живут после смерти и узнают друг друга в Аиде [[41]]. Софокл, великий мыслитель и мастер трагедии, выражает свои взгляды устами Антигоны: она скорбит, ибо лишается, {стр. 27} причем еще в нежном возрасте, благ этой жизни, но с радостью отправляется в Аид, потому что там встретится со своими возлюбленными отцом, матерью и братом, по отношению к которым она исполняет свой последний долг и совершает надгробные возлияния. В «Аяксе» одноименный герой, прощаясь с солнцем, заканчивает свой плач и призывает смерть следующими словами: «О Смерть, о Смерть! Брось на меня свой взор! / Но чтить тебя и там я буду, в мертвых…» [[42]].

Прежде чем перейти к идеям Платона, подчеркнем, что «грекам свойственна была раздирающая душу печаль, вызванная смертью человека. Этим полна греческая трагедия и поэзия» [[43]]. У греков самое печальное событие для человека — покинуть этот мир, полный света, приятности, красоты и симметрии, сойти в темный Аид, подчиниться неумолимой мойре (судьбе), пусть даже он и встретит на Елисейских полях своих близких. Грек тех времен рассуждал: «Раз существует смерть, то мне лучше было бы не родиться». Эта мысль, конечно, не означает, что грек охвачен метафизическим пессимизмом, как, например, индусы. Она лишь выражает печаль, которую ощущает человек–реалист. А грек тех времен, несмотря на свой идеализм, остается реалистом, то есть человеком, который признает «и человека, и мир — реальностями» [[44]].

Но беспокойный греческий гений, настойчиво изучая природу и проблемы окружающего мира, не мог остановиться на этих детских и во многих отношениях наивных идеях о смерти. Он просто не мог примириться с противопоставлением земной и загробной жизни и {стр. 28} искал способ навести между ними мост. И именно Платону принадлежит роль глубокого исследователя этого вопроса.

Платон много размышлял о смерти: ведь, помимо всего прочего, как сказал Сократ, философия есть не что иное, как «забота о смерти» [[45]]. Находясь под сильным влиянием орфического мифа и элевсинских мистерий, Платон полагает, что душа бессмертна и первична по отношению к телу. Согласно Платону, душа — это частица божественной сущности, по природе она бессмертна и дает жизнь и движение телу. В «Федре» он пишет: «Всякая душа бессмертна […] и служит источником и началом движения для всего прочего, что движется. Начало не имеет рождения. Ибо все рождающееся неизбежно рождается от начала, само же начало ни из чего не рождается: если бы начало из чего–либо рождалось, оно уже не было бы началом» [[46]].

Платон, разумеется, верит в переселение душ. Но в знаменитом диалоге «Федон» мы обнаруживаем все то, что смогла постичь и выразить о таинстве смерти человеческая мысль вне Божественного Откровения, отнюдь не решая при этом самой проблемы. В «Федоне» Платон стремится представить смерть как благо и нечто желанное для нас. Сократ говорит: «Поскольку у нас тело и душа связаны в одном таком зле, каким является тело, мы никогда не достигнем глубокого удовлетворения в том, чего желаем, то есть в истине. Это происходит оттого, что тело создает для нас бесчисленные препятствия и имеет постоянные требования на поддержание существования. Итак, если мы хотим когда–либо узнать что–либо в чистом виде, нам надлежит освободиться от тела и смотреть на самые вещи при помощи только {стр. 29} души» [[47]]. Таким образом, Сократ рассматривал смерть как исцеление и спасение от болезни. Болезнью для него является сама по себе земная жизнь, когда душа заключена в тело (могилой души называли тело пифагорейцы, которые заимствовали это выражение от орфиков). Так что смерть есть исцеление и освобождение души от рабства, с тем, чтобы последняя заново обрела духовную чистоту, которую потеряла, когда была заключена в тело. Тогда чистая и ничем не тревожимая душа совершает полет к Божеству.

Поэтому, по Платону, истинные философы всегда желают смерти и размышляют о ней. Они заботятся о том, чтобы умереть, то есть умертвить телесные страсти. Они меньше всех людей боятся смерти. Неразумно, немужественно и глупо для философа бояться смерти, в то время как простые люди и нефилософы проявляют дерзновение и храбрость перед лицом смерти, утешаясь мыслью, что встретят в Аиде того, кого они любили [[48]]. И раз для человека важно умерщвление страстей, то естественно считать физическую смерть за благо, ибо она решительно освобождает нас от тела с его нуждами и страданиями, которые порабощают душу [[49]]. Истинные философы заботятся о смерти, и для них она менее страшна, чем для кого–либо, как сказал Сократ [[50]]; потому и сам он за несколько часов до того, как выпить яд цикуты, был спокоен и невозмутим, размышляя о смерти и бессмертии души. Когда же ему принесли цикуту, он выпил ее сразу, не изменившись в лице. Он только мужественно, пристальным взглядом посмотрел на палача, а затем помолился, чтобы переселение из этого мира в иной совершилось благополучно [[51]], ибо верил, что {стр. 30} в Аиде он встретит мудрых людей и справедливых судей. Впрочем, хотя философ Сократ ранее (в «Апологии») говорил, что со смертью он входит в лучшую жизнь, в конце он все же усомнился, так ли это. И перед тем как его отвели в тюрьму, где он должен был выпить цикуту, он сказал: «Но вот уже и время уходить: мне — чтобы умереть, вам — чтобы жить. А кто из нас идет на лучшее дело, это известно одному Богу» [[52]]. Этим выражением сомнения Сократ закончил свою «Апологию»; великий философ скептичен, ибо речь идет о чисто метафизическом вопросе.