Fortunatim - Дмитрий Разумов

— А, Вы про это? — как–то совершенно легко начал он разговор. — Весьма темная история.

Поняв, что он заговорил о чем–то мне неведомом, я поспешил уточнить.

— Статья, которую я прочитал в «Вестнике вечерней столицы»…

— Ой, и это… даже не вспоминайте, меня ведь чуть не выперли тогда за нее. Хитрая бестия, эта журналистка. Она тогда своей этой фотографией, я уж не говорю о статейке, наделала много шума. Мы ведь всерьез думали, что он пропал именно по этой причине.

— Пропал?

— У меня ФСБ все управление вывернуло наизнанку из–за этого Митрохина, а он, как в воду канул. Сбежал.

— Как, то есть, сбежал? — от обилия свалившейся на меня информации, я стал плохо соображать.

— Так Вы что, не в курсе? А я было подумал, что всю историю эту знаете.

— Видимо, я что–то из нее упустил.

Генерал откинулся на спинку стула. Он был в каком–то редкостно благодушном настроении.

— Не знаю, стоит ли Вам поведать все до конца. Но, если уж сказано «а», то следует говорить и «б».

После этих слов я понял, что попал в узкий круг доверенных лиц этого человека и это, честно говоря, мне не столько польстило, сколько заставило внутренне напрячься.

Он же поведал мне следующее.

— Как только мне на стол лег этот злосчастный номер газеты, как сейчас помню, статья называлась «Снова беспредел», я сразу же приказал прислать ко мне этого опера — Митрохина. Собирался его пропесочить как следует за эту фотографию. Хотя я к тому времени уже знал, что паренька того действительно отпустили после опроса еще вечером, а он где–то ночь прогулял, вляпался в какую–то историю… ну, а матери наврал, что его в полиции избили. Так вот, через десять минут докладывают, что не могут его найти. А статейку–то помните, как она начиналась, то–то. Я, ясное дело, злобно ору, газетенку эту им в морду бросаю и требую, чтобы Митрохин был в моем кабинете через три минуты. Они опять: пропал, найти не можем. Ну, что мне оставалось делать? Такое им расследование факта пропажи сотрудника устроил, думаю, до сих пор еще помнят.

Генерал наклонился к самому моему уху.

— Выясняется, — заговорчески заговорил он, — что последний раз его видели разговаривающим в своем кабинете с каким–то негром в длиннющей рубахе и полотенцем на голове. А после этого… хрен его знает, куда он делся.

— Каким, простите, негром? — мне стало казаться, что генерал начал заговариваться.

— Да, вот, кто ж его знает, каким негром. Я и журналы прохода в здание все поднял, и объяснения чуть не со всего Управления взял, и весь розыск свой на уши поставил… ничего, пусто. Камеры наблюдения все лично просмотрел, и те пустые все. Ну, никто к нему в кабинет не входил. И сам он оттуда не вышел.

— Что же это он, растворился?

— Растворился, сука, — генерал развел руками. — Как в воду канул. А мне ФСБ все Управление и в хвост и в гриву за это…

— И что же, так и не нашли?!

Он обреченно махнул рукой. С какой–то неимоверно глубокой тоской посмотрел мне прямо в глаза и сказал последнее за этот вечер слово.

— Нашли.

Как я ни пытал его последующие два часа, он молчал. Показательным было лишь то, что в тот вечер Кирибаш напился до зеленых чертей и в обездвиженном состоянии был доставлен в свой номер адъютантом. Поначалу мне хотелось воспользоваться ситуацией и попросить его предоставить мне возможность ознакомиться с материалом по факту пропажи оперуполномоченного Митрохина, однако, четко расслышав то, что в дело на каком–то этапе вступили сотрудники ФСБ, поостерегся, и решил просто принять его рассказ на веру.

Немногим позже, я узнал, что генерал не сказал мне ни слова неправды.

ГЛАВА 3

ПРИНЦ

Забегу несколько вперед и открою перед читателем одну тайну. Я лично, и уже довольно давно, знаком с Принцем Ниитубе (он же Митрохин А. Н.), и то, что я собираюсь изложить в этой главе, целиком и полностью основано на его собственном рассказе, что был поведан мне одним весенним вечером у большого мраморного камина.

Итак, следуя добрым традициям честного повествования, не смею добавлять к его словам ни одного своего.

«…Он появился как будто из воздуха. Ни дверь ни скрипнула, ни нога по паркету ни шаркнула. Стоит передо мной и на чистом русском языке говорит:

— Здравствуйте, Антон Николаевич.

А я вижу перед собой негра в длиннющей рубахе и чалмой на башке, и понять ничего не могу. А он еще в таких старомодных очках был, таких сейчас нет, у стариков только. Ну, цирк!

— Вы, — говорю, — кто?

— Гончаров, — представляется он. — Георгий Евгеньевич. Так Вам будет удобнее.

Я тогда несколько попроще в разговорах был, и прямо ему говорю.

— Ты себя–то в зеркале видел, Георгий Евгеньевич? Ты же негр!

А он ничего так, спокойно, без нервов отвечает.

— У нас возникла щекотливая ситуация. Вековая традиция передачи власти была нарушена Вами в самый неподходящий момент. Теперь следует с этим разобраться, иначе Ниитубе ждет хаос безвластия.

Тут я смекнул, что это какой–то обдолбавшийся черт, непонятно каким образом прошедший в Управление. Я ему говорю:

— Здесь полиция, товарищ Гончаров — Матумба, — так и сказал, — а не институт психиатрии и не наркологический диспансер. Идите–ка вы отсюда, пока целы, — что–то в этом роде.

А тот заявляет.

— Видите ли, товарищ Митрохин, — вроде как передразнил, — погибший от Вашей руки вождь желал передачи власти своему сыну, а Вы, нарушив волю великого человека, совершили большой грех.

Я тогда уже было потянулся к трубке телефона, чтобы в дежурку позвонить, а он так раз, и кладет передо мной газету эту чёртову, «Вестник вечерней столицы» и в мою фотографию тычет, которую эта шалава журналистка на телефон свой сделала. А газетка то вся в кровище измазана. Ну, я так и понял, что перец этот кого–то замочил, съехала у него на этой почве крыша, и он сдаваться пришел в полицию. Я ему бумажку сую, мол, ты напиши, чего натворил то. А тот ни в какую. Ручку не берет, пальцем в газету тычет и все свое о вожде убитом, да о сыне его властью обделенном болтает. Я через пять минут такого базара в шизу впал, хотел его уже за шкирняк в дежурку тащить, оформлять, а он проворно так хвать меня за руку и всё… Помутнело всё передо мной. Глаза открываю, херня какая–то. Вместо кабинета хижина тростниковая, костерок посередине тлеет. Ну, думаю, попал…»

Здесь следует заметить, что подобная манера вести разговор, сохранилась за Принцем до сих пор. Видимо, здесь сказывается полицейское прошлое. Вместе с тем это очень обаятельный и легкий в общении человек. Он необычайно щедр и в последнее мое посещение его замка, подарил целую бочку до сих пор любимого мною Dalmore. Впрочем, это все лирика, пора опять предоставить ему слово.

«…Не знаю, как это у него получилось, что–то типа телепортации. Ну, всё–таки обладатель мудрости всего мира… А у меня от солнца даже глаза заслезились. Я из хижины как на улицу вышел, так просто и зажмурился. А сам чувствую, вонища нестерпимая. Смотрю, а там трупак такого жирного негра валяется. Мухи там, тучами носятся. У забора какие–то кренделя сидят, по виду европейцы… ну, белые короче. И тоже от вонищи этой охреневают. С ними какой–то черненький сидел. Я к ним, так мол и так, что тут такое? А они на меня во все глаза смотрят и молчат гады. Один опомнился, говорит: «бонжур». Ну, я так и понял, что французы.

— Бонжур, — говорю. — А я где?

Они не понимают. Лопочут что–то по своему, не разобрать. Я к этому, к шаману — к Георгию Евгеничу.

— Объясняй, давай, — говорю ему — что за дела?

Он мне показывает пачку газет каких–то, где сверху тот самый, весь в кровищи, «Вечерний вестник столицы» привязан. Опять в мою фотографию тычет и говорит.

— Ты с неба упал и убил вождя деревни. Теперь богам решать кто достойнее.

Подводит ко мне негра толстого, разодетого как попугай. В башке перья, бусы какие–то на шее, кольцо в носу. Протягивает нам обоим по кремневому ножу и говорит.

— Вы теперь оба Принцы Ниитубе и кто первым отсечет ухо вождя, тот и будет править деревней.

Мне, ясное дело, такой расклад вообще не улыбался. А этот, толстый, как ломанулся к трупу и ножом своим ухо ему отрезал. Я чуть не проблевался. А французы проблевались. Им шаман тогда что–то сказал, они поднялись и ушли. А когда уходили, один всё меня на фотоаппарат снимал. Я тогда даже и не подумал, что с ними поговорить можно, ну через шамана то. Я в полном охреневоне тогда находился. Ко мне этот толстый с ухом отрезанным в руках подбежал и давай ржать. Ну, я ему в бубен — он рогами в землю. Шаман меня за руку взял и в хижину к себе отвел.