Стальные цветы - Эрнест Орнелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фаррелл, узнав наконец в роящейся под плащом белизне своего друга, мог только беспомощно слушать, взяв его за запястья и позволив Белизне своего друга заползти под свою кожу. Отчаяние и беспомощность, издаваемые Генрихом, резонировали в сознании Фаррелла и выворачивали наизнанку его глаза, заставляя слёзы стекать по его лицу. Тот всё продолжал свою исповедь учёного, надламываясь всё сильнее с каждым словом.
– И лишь потом я задумался: разумен ли мой подход, исключающий её сверхъестественную природу? Почему я отторгаю одну из возможностей, хоть и практически бессмысленную? С каких пор я могу решать, что может происходить, а что не может? Разве я могу предполагать, что знаю все законы мира, и на этом предположении отрицать то, чего не понимаю? Лишь потом я узнал, что заразился ещё давно, но скажи мне, Фаррелл, – отчаянно воскликнул Генрих, чьи слёзы смешались со слезами Фаррелла на лице ошеломлённого человека, – Скажи мне, Фаррелл, что не так с этой логикой? С Белизной или без неё – что из этого неверно? Я создал и починил тысячи механизмов – от старого ружья до новейших роботов – с её помощью, чтобы не потерять себя, я прожил столько лет в ожидании тебя, который попытается опровергнуть моё безумие. Так оспорь эту Белизну, Фаррелл, пожалуйста, оспорь её! – взмолился Генрих, как будто озвучив желание, огнём полыхающее в двух сознаниях одновременно. Белизна его тела начала осыпаться, крошась в пустоту воздуха, и Фаррелл неосознанно отпрянул.
Внезапно Генрих подался вперёд, и, ударившись о грудь Фаррелла, его голова рассыпалась на потухшие в ту же секунду белые искры. Тело Генриха начало ползти в сторону человека, а искажённый голос доносил из созданных им механизмов его последнюю просьбу, но вскоре от него остались только обмотки и изодранный плащ. Генрих растворился в пустоте, но его слова всё ещё эхом звенели в голове Фаррелла. Тот медленно отошёл назад, и, уперевшись в стену, оцепенело опустился на пол, и обнял свои колени, продолжив безумно наблюдать за пустотой, оставшейся после Генриха. Частота его дыхания скакала вверх и вниз, как будто Фаррелл то задыхался, то наполнял и опустошал и свои, и чужие лёгкие, а разум горел безумной болью, заглушающей мысли и чувства.
На стене, к которой он прижался, внезапно открылись пурпурные, зелёные и синие глаза и стали наблюдать за тем, как человек пытается успокоиться. Из пространства за ним появились две шестипалые руки, которые мягко обняли его, сцепившись на груди, и Фаррелл услышал знакомый неуловимый голос:
– Я отпустил его, потому что он выполнил своё предназначение и уже не находил в жизни никакого смысла. Прости, что тебе пришлось это наблюдать, но он должен был встретить тебя перед тем, как слиться со мной, – произнесло воплощение Белизны, с участием наблюдая за Фарреллом тысячей глаз. Тот оцепенело покачивался, не замечая тяжёлых рук и сочувственных взглядов.
– Тебя ещё многое ждёт впереди, Фаррелл Ордан, – сказало воплощение и, положив руки на сердце человека, мягко на него надавило, – Я верю, что ты справишься со всем, что стоит на твоём пути, – закончило оно и растаяло в воздухе.
Как будто проснувшись после жуткого сна, Фаррелл подскочил и осмотрелся. Разговор с Генрихом осел где-то глубоко в подсознании, а разум казался ему белым полотном, отражающим всё происходящее в новом свете. Прикоснувшись напоследок к старым кускам синтетической ткани, Фаррелл вышел наружу и, с болью захлопнув неработающую дверь, несколько раз позвал Альму, надеясь увидеть до боли знакомое синее свечение, узнавшее его даже через века безумия, узнав его в той изодранной оболочке, в которой его воссоздал саркофаг.
Сенсор молчал своей темнотой, а синий глаз не вспыхивал, сколько бы Фаррелл ни взывал к нему и как бы отчаянно он ни бился головой о раскалённый металл омертвевшей двери. Всё ещё пытаясь вернуть прошлое, Спасённый ощутил вспышку призрачного смеха где-то в своём подсознании.
– Если понадобится, я готов повторять это снова и снова, – услышал он сквозь время холодный бесчеловечный голос, повергший его в дрожь.
– Мы отдали ей всё, и отдадим ещё больше, – с болью ответил Фаррелл в пустоту, и его глаза потеряли всякое выражение.
***
Шатко шагая по пустынному городу и неосознанно ища глазами Фидеса, Фаррелл набрёл на здание, из которого доносились тихие разговоры. Когда дверь, среагировав на его приближение, открылась, голоса смолкли, и человек вошёл внутрь.
Пластмассовая отделка под дерево и сукно как будто вернула Фаррелла далеко в прошлое, до этого лихорадочного кошмара с Белизной, и только сильно кибернезированные потрёпанные люди, с интересом смотрящие на него, напоминали о произошедшем снаружи. По-видимому, это место было неким подобием бара, созданным по воспоминаниям живущих в прошлых веках людей – на стене, как будто в семейном заведении, висела трофейная доска с уже древним армейским ружьём, которое время от времени мерцало Белизной.
Как будто выдохнув накопленные за день тревогу и страх, Фаррелл с ностальгической радостью отметил, что паб, в который он зашёл, выглядел совсем даже неплохо для медленно умирающего мира.
– Угощайся, друг, – обратился к Фарреллу один из сидящих скрипучим голосом, – в зелёных бутылках алкоголь, в белых – вода, стаканы на полках под стендом, – показал старик механической рукой, и вскоре постояльцы, потеряв интерес к гостю, продолжили свои тихие разговоры. Фаррелл не мог разобрать их слов: они казались ему сломанными, как будто здешние люди общались с помощью сломанных радиопередатчиков в их гортани.
Несмотря на крупную дрожь, изъедающую его механические и органические пальцы, и душевное изнеможение, Фаррелл цепко ухватился за белую бутылку и, резко упав за стаканом и пружиной подскочив обратно и прочь к пустому столу, рухнул на стул. Пластиковая крышка, улетев прочь, вновь привлекла к Фарреллу внимание старика, который говорил с ним ранее.
Пока человек судорожно наливал себе стакан воды, старик сел напротив, не встретив никакого возражения со стороны Фаррелла. Тот был слишком уставшим, чтобы воспринимать две вещи одновременно, и завсегдатай это прекрасно понимал.
– Тебя Страж задел, когда ты подходил к городу, верно? – спросил он, когда Фаррелл осушил свой стакан. Вкус дистиллированной воды напомнил Фарреллу о трупах, которые обогревали живущий когда-то на трупном соке Лондон. Кивнув, Фаррелл налил себе второй стакан воды.
– Старина становится слишком уж осторожным, прости его, – продолжил говорить старик, не обращая внимания на тяжёлый взгляд Фаррелла, – Теперь он пытается растворить каждого, кто подходит близко
