Прах Энджелы. Воспоминания - Фрэнк Маккорт

Добравшись до Классон Авеню, мы идем прямиком к итальянцу-бакалейщику. Мама объясняет ему, что муж опаздывает, наверное, задержался на работе, и спрашивает: нельзя ли кое-что взять в долг? Завтра она обязательно вернет.

Вы, миссис, рано или поздно всегда платите, говорит итальянец, и у меня в магазине можете взять все, что угодно.

О, говорит она, я немного возьму.

Берите все, что пожелаете, миссис. Я знаю, что вы честная женщина, и ребятишки у вас такие славные.

На ужин мы едим яйца и хлеб с вареньем, хотя еле жуем от усталости. Близнецы едят и засыпают, и мама укладывает их на постель, чтобы сменить подгузники. Она отправляет меня в коридор прополоскать грязные пеленки в туалете, чтобы потом их повесить сушиться и перепеленать малышей на следующий день. Мэлаки помогает подмыть малышей, хотя сам спит на ходу.

Я забираюсь в постель рядом с Мэлаки и близнецами. Подглядываю за мамой, которая сидит в кухне за столом, курит сигарету, пьет чай и плачет. Мне хочется встать и сказать ей, что я скоро стану мужчиной и найду работу на том заводе с высокими воротами, и каждую пятницу буду приносить домой деньги, чтобы она покупала яйца и делала тосты с джемом, и пела Anyone can see why I wanted his kiss.

На следующей неделе папу увольняют с работы. В пятницу он приходит домой, кидает зарплату на стол и говорит маме: теперь довольна? Торчишь у ворот, жалуешься на меня – и вот, получи. Они только предлога искали, и спасибо тебе, доискались.

Он берет несколько долларов из зарплаты и уходит. Домой возвращается поздно, буянит и горланит песни. Близнецы плачут и мама говорит: ш-ш, ш-ш, и сама еще долго плачет.

Мы подолгу играем на детской площадке - когда близнецы спят, когда мама устала, когда папа приходит домой и от него несет виски, и он горланит песню про Кевина Барри, которого повесили однажды утром, или про Родди Маккорли:

Up the narrow street he stepped

Smiling and proud and young

About the hemp-rope on his neck

The golden ringlets clung,

There’s never a tear in the blue eyes

Both glad and bright are they,

As Roddy McCorley goes to die

On the bridge of Toome today

Он поет и марширует вокруг стола, мама плачет и близнецы ревут вместе с ней. Она говорит: пойди на двор, Фрэнки, пойди на двор, Мэлаки. Нечего смотреть на отца в таком виде. Идите на площадку.

А мы и рады идти на площадку. Там можно играть с опавшими листьями, сгребая их в кучи, можно качать друг друга на качелях; но когда на Классон Авеню наступает зима, качели замерзают и с места их не сдвинуть. Боже, вот бедняжки, говорит Минни Макэдори. Ни перчаточки у них нет. Мне от этих слов становится смешно, ведь я знаю, что у нас с Мэлаки четыре руки - от одной перчаточки какой толк. Мэлаки не понимает, почему я смеюсь: он маленький еще, несмышленый, а мне уже почти пять лет.

Минни зовет нас в гости и угощает чаем и кашей с вареньем. Мистер Макэдори сидит в кресле с новорожденной малышкой Мэйзи. Он кормит ее из бутылочки и поет:

Clap hands, clap hands

Till Daddy comes home

With buns in his pocket

For Maisie alone

Clap hands, clap hands

Till Daddy comes home

For daddy has money

And mommy has none.

Мэлаки принимается подпевать, но я говорю: перестань, это песенка Мэйзи. Он ударяется в слезы, и Минни его утешает: будет, будет. Пой песенку. Она для всех детей. Мистер Макэдори улыбается Мэлаки, а я думаю, что ж это за мир такой, где все могут петь чьи угодно песни.

Минни говорит: не хмурься, Фрэнки. От этого твое лицо мрачнеет, а видит Бог, оно и так у тебя невеселое. Однажды и у тебя будет сестричка, и ты споешь ей эту песенку. Ну конечно, у тебя будет сестричка. 

Минни права, и мамино желание исполняется. Вскоре у нас появляется маленькая девочка, и ее называют Маргарет. Мы все души в ней не чаем. У нее курчавые черные волосы и мамины голубые глаза, и она машет ручонками и щебечет, как птички на Классон Авеню. В тот день, когда был сотворен этот ребенок, на небесах был праздник, говорит Минни. Миссис Лейбовиц говорит, что не было в мире видано таких глаз, такой улыбки, такого счастья. Вот смотрю на нее, и танцевать хочется, говорит миссис Лейбовиц.

Днем папа ищет работу, а когда приходит домой, берет Маргарет на руки и поет:

In a shady nook one moonlit night

A leprechaun I spied

With scarlet cap and coat of green

A cruiskeen by his side.

‘Twas tick tock his hammer went

Upon a tiny shoe.

Oh, I laugh to think he was caught at last,

But the fairy was laughing, too.

Он ходит с ней по кухне и говорит ей, что она красавица, что кудряшки у нее черные, а глаза как у мамы. Говорит, что увезет ее в Ирландию, и они будут гулять по лугам Антрима и купаться в Лох-Ней. Он скоро найдет работу, непременно найдет, и купит ей платья из шелка и туфельки с серебряными пряжками.

Папа поет Маргарет, и она плачет все реже, и со временем даже начинает смеяться. Мама говорит: смотрите, косолапый - а танцует с дитем на руках. Она смеется, и все мы смеемся.

Когда близнецы были маленькие и плакали, мама с папой говорили: т-с-с-с, ш-ш-ш, кормили их, и они снова засыпали. Но когда плачет Маргарет, как-то одиноко становится и страшно тоскливо, и папа тут же выскакивает из постели, прижимает ее к себе, медленно танцует вокруг стола, поет песенки, баюкает, будто он ей мать. Когда он проходит у окна, в свете фонарей на его щеках видны слезы, и это странно, потому что папа никогда не плачет ни из-за кого, не считая тех случаев, когда напивается и поет про Кевина Барри или Родди Маккорли. А теперь он плачет из-за Маргарет, а спиртным от него вовсе не пахнет.

Мама говорит Минни Макэдори, что с этим ребенком он на седьмом небе от счастья. С тех пор, как она родилась, не выпил ни капли. Жаль, что я раньше не родила девочку.

Какие они милые, правда? - говорит Минни. Мальчики тоже хорошенькие, но для себя все-таки девочку надо родить.

Для себя? – смеется мама. Боже Всевышний, если бы я не кормила ее, и подступиться бы не могла – он-то нянчит ее с утра до вечера.

Все равно, говорит Минни, очень мило, что отец так очарован своей дочерью, но с другой стороны, кто ею не очарован?

Очарованы все.

Близнецы научились стоять и ходить, и с ними постоянно что-то случается. Попы у них красные, потому что они все время писают и какают. Они суют разную грязь себе в рот - кусочки бумаги, перья, шнурки - и их тошнит. Мама говорит, что все мы сводим ее с ума. Она одевает близнецов, укладывает их в коляску, и мы с Мэлаки везем их на площадку. Холода миновали, и по всей Классон Авеню на деревьях распустились зеленые листочки.

Мы гоняем коляску по площадке, и близнецы поначалу смеются и агукают, но потом принимаются реветь от голода. В коляске две бутылки с подслащенной водой, они пьют и ненадолго затихают, но потом снова принимаются реветь – плачут, надрываются, и я не знаю, что делать - они такие маленькие, и мне так хочется накормить их самой разной едой, чтобы они засмеялись и заагукали как дети. Им нравится еда, которую мама растирает в кастрюльке – хлеб с водой, молоком и сахаром. Мама зовет это «хлебушек с карамелькой».

Если я привезу близнецов домой, мама будет ругаться, что мы ей отдохнуть не даем и будим Маргарет. Нам велено играть на площадке, пока нас не позовут из окна. Я строю близнецам рожицы, чтобы они перестали плакать. Кладу на голову бумажку и роняю ее, и они заходятся от смеха. Я подкатываю коляску к Мэлаки, который с Фредди Лейбовицем на качелях качается. Мэлаки рассказывает Фредди о том, как Сетанта стал Кухулином. Я требую, чтобы он перестал, эта сказка моя. Он не унимается. Я толкаю его, и он плачет. А-а, а-а-а, я все маме расскажу. Фредди толкает меня, и перед глазами у меня темнеет, я кидаюсь на него с кулаками, бью коленками и ногами, он кричит: ты чего, перестань, перестань! А я не перестаю, потому что не могу, не умею, и если перестану, то Мэлаки совсем отберет у меня сказку. Фредди отталкивает меня, убегает и голосит: Фрэнки меня чуть не убил, Фрэнки меня чуть не убил. Я не знаю, как вести себя, потому что раньше никого не убивал, а Мэлаки на качелях плачет: не убивай меня, Фрэнки, и он такой беспомощный. Я обнимаю его одной рукой и помогаю спуститься с качелей. Он обнимает меня. Больше не буду рассказывать твою сказку. Не буду рассказывать Фредди про Ку-Ку. Мне хочется засмеятья, но я не смеюсь, потому что близнецы в коляске ревут, на площадке темно, и какой смысл корчить рожи и что-то ронять с головы, если темно и тебя не видно?

На той стороне улицы продуктовая лавка итальянца, а там - бананы, яблоки, апельсины. Я знаю, что близнецы едят бананы. Мэлаки любит бананы, и я сам их люблю. Но без денег их не добыть - не было такого случая, чтобы итальянцы отдавали бананы задаром - особенно Маккортам, которые и так задолжали им за продукты.

Мама всегда нам твердит: никуда, ни в коем случае не уходите с площадки – только домой. Но что мне делать с близнецами, которые ревут от голода? Я говорю Мэлаки, что вернусь через минуту. Проверяю, не смотрит ли кто, хватаю гроздь бананов с лотка на улице у лавки итальянца и бегу по Мертл Авеню подальше от детской площадки, огибаю квартал и возвращаюсь с другой стороны через дырку в заборе. Мы закатываем коляску в темный угол и чистим бананы для близнецов. Бананов всего пять, и мы в темноте пируем. Близнецы пускают слюни, мусолят бананы и размазывают по лицу, волосам и одежде. Тут я понимаю, что мне придется держать ответ. Мама спросит: почему близнецы в бананах изгваздались, и где ты их взял? Про лавку итальянца говорить нельзя. Придется сказать: один дядя угостил.