Прах Энджелы. Воспоминания - Фрэнк Маккорт

Остаюсь любящая вас племянница

Филомена Флинн (бывшая Макнамара)

А также ваша племянница

Делия Форчун (тоже бывшая Макнамара, ха-ха-ха)

Бабушка Шихан посылает Филомене с Делией денег. Они покупают билеты, в Обществе св. Винсента де Поля достают чемодан, нанимают машину, отвозят нас на пристань в Манхэттене, сажают на корабль, говорят: прощайте, скатертью дорожка, - и уходят.

Корабль выходит из дока. Мама показывает нам: вот Статуя Свободы, а это Эллис Айленд, куда приплывают иммигранты. Потом перевешивается через борт и ее тошнит, а ветер Атлантики переносит все это на нас и на других счастливых пассажиров, любующихся видом. Пассажиры клянут нас и убегают, со всей гавани слетаются чайки, и мама, бледная и слабая, повисает на корабельных перилах.

II

Через неделю мы прибываем в Мовилль в графстве Донегал, откуда на автобусе добираемся до Белфаста, а оттуда снова на автобусе до городка Тум в графстве Антрим. Мы оставляем чемодан в магазине и дальше идем пешком - до дома дедушки Маккорта еще две мили. На дороге темно, за холмами занимается рассвет.

Папа несет на руках близнецов, которые поочередно ревут от голода. Мама поминутно останавливается и садится на каменную придорожную ограду, чтобы передохнуть. Мы тоже садимся и смотрим, как небо алеет, и становится голубым. На деревьях начинают щебетать птицы, и когда рассветает, мы видим на полях странных животных, которые стоят и глядят на нас. Пап, а кто это? - спрашивает Мэлаки.

Коровы, сынок.

Пап, а что такое коровы?

Коровы, сынок - это коровы.

Мы идем все дальше, дорогу видно все лучше, и на полях мы видим новых животных – белых, обросших мехом.

Пап, а это кто? - спрашивает Мэлаки.

Овцы, сынок.

Пап, а овцы – это кто?

Уймешься ты или нет? – рявкает папа. Овцы это овцы, коровы это коровы, а вон там – коза. Коза это коза. Коза дает молоко, овца дает шерсть, корова дает все вообще. Бога ради, что еще тебе нужно?

Мэлаки скулит от страха, потому что папа так раньше себя не вел, не кричал на нас никогда. Случалось, будил нас среди ночи, требовал, чтоб мы поклялись умереть за Ирландию, но никогда вот так не рявкал. Мэлаки кидается к маме, и она утешает его: будет, будет, милый, не плачь. Просто папа устал, он несет близнецов и ему трудно отвечать на столько вопросов сразу, с близнецами-то на руках.

Папа ставит близнецов на дорогу и протягивает руки Мэлаки. Близнецы принимаются реветь, а Мэлаки, всхлипывая, жмется к маме. Коровы мычат, коза и овцы блеют, птички на деревьях щебечут, и, перекрывая все эти звуки, бибикает машина. Боже мой, окликает нас человек за рулем, как вас занесло сюда в такую рань, в день светлого Христова Воскресения?

Доброе утро, отец, отвечает папа.

Отец? - удивляюсь я. Пап, это твой отец?

Не задавай папе вопросов, шепчет мама.

Нет, нет, говорит папа, это священник.

А что такое свя…? - говорит Мэлаки, но мама рукой зажимает ему рот.

У священника воротничок белый, и сам он седой. Он спрашивает, куда мы идем.

К Маккортам из Манигласс, отвечает папа, и священник предлагает нас подвезти. Он говорит, что знает Маккортов - отличная семья, добрые католики, а есть и такие у них, кто каждый день причащается, и нас на мессе он увидеть надеется - особенно маленьких янки, которые, Господи, прости, не знают, что такое священник.

Возле дома мама тянется к задвижке на воротах. Папа останавливает ее: нет, нет, не сюда. В парадные ворота нельзя. Их только священнику открывают или на похоронах.

Мы огибаем дом и подходим к двери, которая ведет в кухню. Папа открывает дверь, и вот, перед нами дедушка Маккорт - пьет чай из большой кружки, а бабушка Маккорт что-то жарит.

А, говорит дедушка, вы уже тут.

Och, уже тут, отвечает папа. Это Энджела, говорит он, указывая на маму. Och, Энджела, вы, наверне, очень устали. Бабушка молчит и отворачивается к сковородке. Дедушка проводит нас через кухню в большую комнату, где стоит длинный стол и вокруг него стулья. Садитесь, говорит он, выпейте чайку. Драников хотите?

Что такое драники? - спрашивает Мэлаки.

Папа смеется. Оладьи, сынок. Оладьи картофельные.

Вот еще вам яиц, говорит дедушка. Нынче Пасха, и можете кушайть, сколько влезет.

Мы пьем чай с драниками и вареными яйцами и засыпаем. Я просыпаюсь в постели рядом с Мэлаки и близнецами. Мои родители спят у окна в другой постели. Где я? Темнеет. Мы не на корабле. Мама сопит тоненько. Папа храпит басом. Я встаю и расталкиваю папу. Я хочу писать. Он говорит: возьми горшок.

Что?

Под кроватью, сынок. Ночной горшок. На нем розочки нарисованы, и девицы там пляшут на лужочке. Туда, сынок, писай.

Мне хочется выспросить, что это за штука, потому что мне как-то странно писать в горшок с розочками и какими-то девицами, которые где-то пляшут, хотя я терплю еле-еле. На Классон Авеню, где миссис Лейбовиц пела в туалете, а мы стояли в коридоре и хватались между ног, у нас никаких горшков не было.

Тут и Мэлаки захотелось на горшок, но ему надо сесть. Папа говорит: нет сынок, на горшок садиться нельзя, идем на двор. Тогда мне тоже хочется на двор. Он идет с нами вниз и через большую комнату, где дедушка читает, сидя у огня, а бабушка дремлет в кресле. На улице темно, но при свете луны мы видим куда идти. Папа открывает дверцу домика, а там внутри сиденье с отверстием. Он показывает нам с Мэлаки как надо присесть над отверстием и как подтираться обрывками газеты, надетыми на гвоздик. Потом велит нам немного подождать, заходит туда сам, закрывает дверь и кряхтит. Луна такая яркая, что видно поле и на нем можно разглядеть животных, которые называются коровами и овцами, и я думаю: почему они не идут восвояси?

Мы возвращаемся в дом. В комнате, где были только бабушка с дедушкой, народу прибавилось. Это ваши тети, говорит папа, - Эмили, Нора, Мэгги, Вера. Тетя Эва живет в Баллимене, у нее детки, почти как вы. Наши тети не похожи на миссис Лейбовиц и Минни Макэдори - не обнимают нас, не улыбаются, только кивают. В дверь входит мама с близнецами, и папа говорит сестрам: это Энджела, а это близнецы – они снова кивают, и все.

Бабушка уходит на кухню, и вскоре нам дают хлеб, сосиски и чай. За столом говорит один Мэлаки. Он показывает ложкой на теть и просит повторить, как их зовут. Мама велит ему помолчать и кушать сосиску. В глазах у Мэлаки встают слезы, и тетя Нора тянет к нему руку и гладит его по голове: ну будет, будет. И я думаю, почему это все говорят «будет, будет», когда Мэлаки плачет. Интересно, что это «будет, будет» значит.

За столом все долго молчат. В Америке дела идут ужасно, произносит, наконец, папа. Бабушка говорит: och, aye. Читала в газете. Но мистер Рузвельт, говорят, хороший человек, и кабы ты не уехал, уже нашел бы работу.

Папа качает головой. Не знаю, Мэлаки, что тебе делать, говорит бабушка. Житье тут хуже, чем в Америке. Работы у нас нет, и видит Бог, нам еще шестерых селить некуда.

Может, я устроюсь работать куда-нибудь на ферму, говорит папа. Потом найдем себе домик.

А до тех пор где будете жить? – спрашивает бабушка. - И как прокормишь семью?

Och, наверное, на пособие.

Думаете, приплыли из Америки – и тут же нате вам пособие? Нет уж, извините, говорит дедушка. Сперва подождать придется, а все то время вы на что будете жить?

Папа молчит, а мама сидит, уставившись в стену перед собой.

Поезжали бы вы в Свободное Государство , говорит бабушка. Дублин большой город, и в пригороде на фермах наверняка полно работы.

И кроме того, тебе положены деньги от ИРА, говорит дедушка. Ты у нас за свободу сражался, а там премии за это дают направо и налево. Можете в Дублине потребовать, что вам причитается. Мы одолжим вам денег на дорогу. Близнецов на коленки возьмете, так что им билет не понадобится.

Och, aye, говорит папа. Мама сидит, уставившись в стену, в глазах у нее слезы.

После ужина мы снова ложимся спать, а утром взрослые сидят грустные-прегрустные. Вскоре за нами приезжает машина и отвозит нас обратно к магазину, в котором мы оставили чемодан. Чемодан поднимают на крышу автобуса, на котором мы едем дальше. Папа говорит, что мы едем в Дублин. Мэлаки спрашивает: а что такое Дублин? Но все молчат. Папа берет на коленки Юджина, а мама Оливера. За окном мелькают поля, и папа говорит мне: вот здесь Кухулин любил гулять. А где Кухулин залепил мячом в пасть собаке? - спрашиваю я. И он говорит: в нескольких милях отсюда.

Смотрите, смотрите! – кричит Мэлаки. И мы смотрим. За окном раскинулась невероятно широкая серебристая гладь воды, и папа говорит: это Лох-Ней, самое большое озеро в Ирландии – то самое, в котором Кухулин купался после великих сражений. Кухулин бился с таким жаром, что когда нырял в Лох-Ней, оно выкипало, и во всех окрестных деревнях много дней стояла теплая погода. Когда-нибудь мы вернемся сюда и будем купаться как сам Кухулин. Порыбачим, поймаем угрей и зажарим на сковородке – хотя Кухулин не жарил их, а ловил руками и глотал вертлявых рыбин живьем, потому что они дают человеку большую силу.