людей, управляющих народом, глазами автора, кажется, будто весь мир охвачен безумием, будто все люди добровольно принимают участие в нелепой комедии. Неврастеник, описывающий свои впечатления, в одном из курортов, встретил много интересных людей. Светило медицинской науки, врач, прославившийся на конгрессе блестящим, но ничего не говорящим докладом, американский фантазер-миллионер, желавший купить Бельгию, точно описанный с пресловутого Лебоди, „императора Сахары“, генерал культуртрегер, открывший новую отрасль промышленности, обработку человеческой кожи, снятой с негров; бессменный министр народного просвещения Лейт, солидарный со всеми кабинетами и имеющий в запасе проекты образовательной реформы от социалистического до клерикального включительно, — эти фигуры, иногда фотографически верные, иногда карикатурные, представляют яркую галерею типов, а вместе с тем отражают темные стороны современной жизни и современного общественного и политического строя. Мирбо любит эффекты и преувеличения. Это дало повод его критикам обвинять его в погоне за тем успехом, который дается скандалом12. Но, может быть, именно эта карикатурность изображения обусловливает моральное и социальное значение его произведений. Он пишет в стране, где остроумная фраза и блестящий парадокс действуют часто сильнее тяжеловесных цифр и документов. Французы не любят длинных и утомительных доказательств и предпочитают образы и остроумные сравнения. Самым интересным эпизодом является инцидент с великосветским вором, забравшимся ночью к автору дневника13. Этот вор во фраке — образец изящества, человек с тонким вкусом, светски воспитанный. Пойманный хозяином на месте преступления в тот момент, когда он с пониманием тонкого знатока дорогих вещей отбирал их себе, великосветский громила нисколько не смущается. Он ведет себя как в салоне, рекомендует полуодетому хозяину одеться в виду того, что в комнате прохладно, делает замечание относительно мебели, извиняется за причиненное беспокойство, и начинает расставлять по местам отобранные было вещи. Хозяин заинтересовывается странным гостем и вступает с ним в беседу. „Я вор, — сообщает ночной посетитель, — профессиональный вор, вы, вероятно, уже догадались об этом, что делает честь вашей проницательности. Я решил выбрать себе это общественное положение, только после того, как убедился, что в переживаемое нами смутное время оно самое лояльное и честное“. И в блестящей речи, полной остроумных парадоксов и неожиданных сопоставлений, вор отстаивает эту мысль и выясняет достоинства своего ремесла. Воровство не пользуется уважением, а между тем это завидная и почетная профессия. Вор не говорит фраз, а смотрит на жизнь, как она есть. Всякую профессию, какова бы она ни была, люди выбирают потому, что она дает возможность так или иначе воровать что-нибудь у кого-нибудь. Это так ясно, что защитник воровства даже не находит нужным загромождать свою речь примерами. Он сам начал свою карьеру крупным коммерсантом. Но грязные заботы и бесчестный обман не соответствовали его характеру изящному и открытому. Он стал финансовым дельцом, но участвовать в несуществующих делах, выпускать дутые акции, обогащаться путем постепенного разорения клиентов, было еще противнее. Он обратился к журналистике, но шантаж и грязь, царящая в этой сфере, были тем отвратительнее, что даже не обеспечивали приличного существования, словом, эта речь — талантливо составленный обвинительный акт против современного общества, меткая, полная яда, оценка всех профессий. Легко и свободно выносит он наружу ту грязь, которая скрыта в любой из них, и остроумно доказывает, что для человека тонкого и интеллигентного, как он, трудно было помириться с теми сферами деятельности, которые считаются почтенными. Он прав, пока остается критиком существующего порядка. Но как только он извлекает практический вывод, мы узнаем в нем единомышленника любимых героев Мирбо. Клара решила, что полуразврат хуже разврата: если люди не в силах подавить в себе похоти, то лучше предаваться открытому и смелому разврату. Великосветский вор пришел к аналогичному выводу: „Раз человек не может избавиться от рокового закона воровства, то было бы достойнее практиковать воровство на законных основаниях и не окружать свое естественное стремление к присвоению чужой собственности громкими оправданиями и призрачными заслугами, которые никого не обманывают своим кажущимся эвфемизмом“.
Мысль об искоренении порока или социального зла неведома героям Мирбо. Они считают его „роковым законом“ и думают только о том, чтобы внести в него красоту и отвагу. Большинство справедливо будет считать философию Мирбо — философией преступления, а его поэзию — поэзией порока. Но мы не должны забывать, что и в этой философии и в этой поэзии звучит голос чуткой совести, слышится скорбь одаренного духа, жадно ищущего идеала. Только отсутствие дисциплины и воспитании превратило этот талант в орудие зла, направило его творчество по изломанной линии.
П. Коган.
I
Летом нужно путешествовать и поправлять свое здоровье — такова уж мода. Всякий порядочный светский человек считает своим долгом, если только ему позволяют средства, в известное время года бросить свои дела, отказаться от своих постоянных удовольствий и интимных связей, чтобы пошататься по свету без всякой определенной цели. На скромном языке газет и почтенной читающей публики это называется „переменой места“. Выражение это не столь поэтичное, как „путешествие“, но зато гораздо более точное!.. Правда, вы не всегда, или, вернее, никогда не бываете расположены к этой „перемене места“, но вы обязаны принести эту жертву своим друзьям и недругам, своим кредиторам и прислуге. Вам всегда приходится поддерживать свой престиж в их глазах, а путешествие предполагает у вас наличность денег, с деньгами же всегда связано хорошее положение в обществе.
Как бы там ни было, но я путешествую, и это наводит на меня невыразимую тоску. К тому же я путешествую в Пиренеях, и это превращает мою постоянную тоску в мучительную пытку. Пиренеи — горы, и я им не могу этого простить... Не хуже всякого другого, я, конечно, понимаю красоту этих величественных диких гор, но в то же время с ними связывается у меня представление о невыразимо-глубокой печали, безнадежном отчаянии, душной, мертвящей атмосфере... Я восхищаюсь их грандиозностью, световыми переливами... но меня пугает их безжизненность... Мне кажется, что горы представляют собою пейзажи смерти, в особенности такие горы, какие я вижу перед собою, когда пишу эти строки. Потому-то, может-быть, их многие так любят.
Коварный немец Бедекер с необыкновенным лиризмом воспевает идиллические красоты курортного города, в котором я живу. Но вся особенность этого города состоит в том, что это совсем не город. Во всяком городе есть улицы, дома, жители. А здесь, в X..., нет ни улиц, ни домов, ни местных жителей, ничего, кроме отелей... кроме семидесяти-пяти отелей. Эти огромные здания, напоминающие казармы и дома для умалишенных, тянутся бесконечной линией в глубине мрачного, сырого ущелья,
