Двадцать один день неврастеника - Октав Мирбо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При помощи научных приемов мне удалось разбудить животное. Оно, повидимому, не было особенно удивлено присутствием в погребе человека, который бесцеремонно его рассматривал, наклонившись над ящиком, Еж медленно развернулся, осторожно вытянулся, встал на свои маленькие лапки и, изогнувшись, как кошка, стал царапать когтями землю. Удивительная вещь: когда я взял его в руки и поднял, он но только но свернулся в клубок, но не выпустил даже ни одной иглы и не собрал мелких морщин на своем маленьком черепе. Напротив, он стал хрюкать, щелкать челюстями и фыркать носом, видимо выражая этим свою радость, свое доверие и... желание поесть. Бедный зверек! он побледнел и словно поблек, как салат, полежавший долго в темном месте. Его черные, как уголь, глаза светились каким-то странным блеском, какой бывает при бледной немочи, а его влажные, слегка слезящиеся веки ясно говорили моему опытному глазу этолога о прогрессивной анемии.
Я его отнес в кухню, и он тотчас же стал держать себя с поразительной доверчивостью и непринужденностью, как будто он был у себя дома. Он фыркал от голода перед рагу, которое жарилось на слабом огне, и с наслаждением втягивал ноздрями запах соуса.
Я дал ему сначала молока. Он с жадностью его выпил. Затем я положил ему кусок мяса. Он накинулся на него, как тигр на свою добычу. Скрестив свои передние лапки на мясе в знак своего вступления во владение, он стал его пожирать, хрюкая и дико сверкая своими маленькими черными глазками. На челюстях висели красные нити, хоботок был в крови. В несколько секунд мясо было съедено. С картофелиной он справился таким же образом; кисть винограда исчезла в один миг. Большими глотками он выпил чашку кофе... Насытившись, он свалился в свою тарелку и заснул.
На другой день еж стал ручным, как собака. Когда я входил в комнату, где я положил ему теплую подстилку, он выражал живейшую радость, подбегал ко мне и был очень доволен, когда я брал его на руки. Он так искусно прятал свои иглы, что его шкурка становилась мягкой, как у кошки. Ласкаясь, он начинал издавать какие-то глухие короткие звуки, которые скоро переходили в беспрерывное, монотонное мурлыканье.
Да, этот еж мурлыкал, и пусть примут это к сведению гг. естествоиспытатели.
Он очень забавлял меня; я привязался к нему и удостоил чести сидеть со мною за столом. Ему ставили тарелку рядом с моей. Он ел все и очень комично выражал свое неудовольствие, когда уносили блюдо, которого он не отведал. Я никогда не знал существа, менее требовательного в пище. Он ел мясо, овощи, консервы, салаты, фрукты; не было блюда, от которого он отказался бы. Но больше всего он любил кролика. Он нюхом чуял его еще издали, становился каким-то бешеным, и его нельзя было усадить на место. Три раза у него от кролика было расстройство желудка, от которого он чуть не умер, и я должен был дать ему сильно действующее слабительное.
К несчастью, я, может-быть, по слабости или испорченности своей, приучил его к спиртным напиткам. Отведав вина, он потом наотрез отказывался от всякого другого питья. Каждый день он выпивал свою рюмку коньяку, как человек, без всяких неприятных последствий и не пьянея. Он пил солидно и „умел пить“ как старый капитан. Он привык также к абсенту и, повидимому, очень хорошо себя чувствовал. Его шерсть потемнела, глаза перестали слезиться, а от малокровия и следа не осталось. Я стал замечать иногда какую-то странную озабоченность в его взгляде, какой-то сладострастный блеск. Уверенный, что он вернется домой, я в прекрасные теплые ночи отпускал его в лес, на-авось, и на заре он уже дожидался у дверей, пока ему откроют. Почти целый день он спал после этого, как убитый, отдыхая от своих ночных похождений.
Однажды утром я нашел его лежащим на подстилке. Он не поднялся, когда я подошел к нему. Я позвал его, но он не шевелился.
Я взял его на руки. Он был холодный, но дышал еще... Я никогда не забуду взгляда, которым он с таким усилием посмотрел на меня... В этом почти человеческом взгляде было и удивление, и грусть, и нежность и столько глубоких тайн, которые мне так хотелось разгадать!.. Он еще дышал... Слышен был слабый хрип, похожий на бульбульканье воды в опоражниваемой бутылке... затем судорога, крик, опять судорога... и он был мертв.
Я чуть не заплакал...
Я держал его в руке и растерянно смотрел на него. Тельце его сделалось дряблым, как тряпка. На нем не было видно никаких следов насилия. Никаких симптомов болезни я не замечал раньше. В предыдущую ночь он и в лес не ходил, а вечером еще он с удовольствием выпил свою рюмку коньяку. От чего же он умер? Откуда такая скоропостижная смерть?
Я отправил труп Трицепсу для вскрытия. Через три дня я получил коротенькую записку от него:
„Дорогой друг!
Полное отравление алкоголем. Умер от пневмонии пьяниц. Случай редкий, особенно у ежей.
Твой
Алексис Трицепс.“
„D. m. р.“
Как видите, мой друг Трицепс далеко не невежда.
Славный Трицепс!
Ах, как давно это было! Я ездил тогда в X. по семейным делам. Покончив с ними, я вспомнил, что в убежище для душевно-больных у меня есть близкий друг, и что этот друг не кто иной, как Трицепс. Я решил посетить его. Погода в этот день была холодная, морозная; резкий северо-западный ветер хлестал мне в лицо. Вместо того, чтобы зайти в кафе, я позвал извозчика и велел ему ехать в убежище.
Мы проехали торговые кварталы и людные предместья. Дальше шли скучные пригороды. Среди пустырей, огороженных заборами, вырастали
