Лечебная собака - Олег Рубенок

Возможно, нечто подобное было в уме супруги, не зря она косила глаз в сторону стола с моими лекарствами. Но решила быть милосердной на этот раз и ничего подобного вслух не сказала.

А на следующий день мы стояли в прихожей скорбно склонив головы над кучей растерзанной обуви. Кутенок со слабыми молочными зубами умудрился за одну ночь разуть своих хозяев.

Минута траурного молчания истекала. Супруга, судя по ее лицу, начала что-то соображать, и во что бы то ни стало надо было задать правильный ход ее мыслям, чтобы не загреметь вместе с песиком. Лестницу на этот случай строители услужливо подвели к входной двери.

«Хрущевка» она и есть «хрущевка», что тут долго объяснять.

— На этот раз, — спокойно молвил я, — ты не смогла предвидеть события, или, говоря собачьим языком, который нам теперь тоже надо осваивать, тебя подвело чутье. Именно по милости автора дурацкого опуса Кирюша за одну ночь разул нас.

Хозяйка молчала. Она находилась в шоке.

— Все вышло по науке. — продолжал я, осмелев, и уже совсем благодушным тоном. — И пес у нас, видишь, какой умный. Как ты хотела, так и сделал: одной обувью ограничился.

Супруга была как никогда объективной. Думаю, далась ей эта объективность нелегко. Ее губы дрожали с досады и отчаянья.

— Я бы этому твоему автору пишущее перо в задницу вставила! — гневно прошипела она, не в силах перейти на крик. — Нет, лучше бы я ему голову отвернула!

— Свою надо приучать работать. — посоветовал я. — А то раскудахаталась: «Он у меня в доме не живет! Он мне вреда причинить не может!» И меня с толку сбила, и сама вот теперь рублем расплачивайся за свое легкомыслие.

Несчастье организует, сплачивает, примиряет… Мы с женой пошли в магазины вместе. Обычно дороги наши расходились у подъезда: моя шла в винно-водочный, и я там простаивал в очередях, а она отоваривалась в хлебном… А тут в сторону продуктовых мы даже не взглянули.

Терпеть не могу запах залежалого хлама, у меня на него — аллергия, и никогда раньше, по причине моей реакции на всякое барахло, жену в магазины не сопровождал. Несмотря на мой чих, мы приобулись и накупили Кирюше игрушек. Дома новую обувь спрятали в кладовку, а игрушки отдали нашему питомцу. Радости его не было конца. И мы вместе с ним радовались, наблюдая, как он треплет, рвет и раздирает на части безобидные и не пользующиеся спросом у детворы игрушечные существа.

Неизвестно, сколько бы продолжалась наша идиллия, если бы черт не дернул супругу купить модельные туфли самой что ни на есть последней моды. Если кто-то думает, что в нашем городе «крик обувной моды» пылится на полках магазинов, тот просто не понимает, в какое время мы живем…

… Она достала их по блату, с черного хода и по договорной цене, которая официально в то время еще не функционировала. И поскольку туфли, о которых, может быть, она всю жизнь мечтала, достались ей страшно трудно, то и ее радости не было предела. Она взахлеб рассказывала, кто с кем для этого свел ее и кому и сколько она для этого на руку положила.

— Я не мешал ей радоваться. Лежа на диване, я смотрел телевизор. Передача попалась не очень скучная, даже в какой-то степени развлекательная, и я время от времени сдержанно улыбался. А жена считала, что я разделяю ее радость, и млела от восторга. Мы увлеклись своими эмоциями и не заметили, как Кирюша выскользнул из комнаты.

Постепенно трескотня жены стала раздражать меня, и я, чтобы вновь обрести желанный покой, вынужден был сказать:

— Дорогие туфли как нельзя кстати будут к твоим ногам.

Я думал, что такое замечание вполне удовлетворит ее, и она отвяжется. Но увы! Наверное, я не часто нахожу добрые слова для супруги, потому что каждому такому слову она ужасно радуется. И на этот раз реакция была более чем положительной.

— Конечно, мой милый! — запричитала она, — Ты как всегда прав! Голубчик ты мой ненаглядный, сейчас я все продемонстрирую тебе!

Она бросилась в прихожую, и там сразу же раздался ее душераздирающий вопль.

У меня внутри все похолодело. Не от ее страшного крика, а от своей собственной догадки. Я как ошарашенный слетел с дивана…

В прихожей Кир лежал у двери, зажав между лапами разодранный дефицит, и, поблескивая выпученными глазами, посматривал на нас. Он понимал, что мы встревожены, но о причине нашей тревоги никак не мог догадаться. Жена выхватила у него свое истерзанное сокровище и медленно опустилась на табуретку, отрешенно глядя на то, что осталось от покупки. Она не подлежала восстановлению. Туфля, конечно. Жена должна была рано или поздно придти в себя.

И действительно, вскоре она стала возвращаться к жизни. Первая слеза гулко разбилась об истерзанную подошву. За ней о ту же подошву ударилась другая, третья… и слезы застучали, как дождь.

Они приносят человеку облегчение и я радовался этим слезам. А Кир впервые видел плачущею женщину, но он сумел понять, что причинил боль другому существу, и в его собачьей душе появилось незнакомое ему доселе чувство сострадания. Он встал с низко опущенной головой и, поджав хвост, осторожными шажками подошел к хозяйке. Сел у ног и виновато заглянул в ее глаза. Она, не обращая на него внимания, продолжала плакать. Тогда он положил на ее колено лапу. И это вернуло супруге дар речи.

— Ведь совсем новый… — пробормотала она сквозь слезы, ни к кому не обращаясь.

На всякий случай я решил подать голос:

— Конечно, новый. Ты же купила их не в комиссионке, а в нормальном магазине с черного хода. Но откуда ему все это было знать.

— Дурак! — тихо обронила жена.

— Не то, чтобы дурак… — спокойно возразил я. — Просто он еще плохо ориентируется в наших ценностях.

Хорошо ли мы живем?

На этот вопрос у каждого — свой ответ, но большинство отвечает отрицательно. Что касается меня, то я, наверное, живу нормально, если могу прокормить собаку.

И вот почему я об этом заговорил. Какой-то дед, увидев моего кутенка, начал брызгать слюной:

— Лучше бы поросенка завел.

Поросенок — для живота, а собака — для души. Но разве объяснишь это деду. Он, может, вкусно да по-настоящему никогда в жизни не ел, и щи — это лучшее, что досталось ему в этой жизни, да и те он лаптем хлебает, потому дальше своего живота ничего не видит. Бесполезно рассказывать ему, что хорошо жить мы будем тогда, когда начнем правильно жить.

Полагаете, немного попахивает философией? А вопрос, задетый дедом, не только житейский, но и философский. На земле всего должно хватать и людям, и собакам, и любой другой живности. И уж раз мы назвали себя хозяевами, то ко всему нам надо относиться по-хозяйски. Один среди бетона и пластмассы человек не выживет, даже если будет набивать свой живот всякой разной вкуснятиной.

Деградирует, одичает, озвереет. Кто в этом сомневается — посмотрите американские кинобоевики, они убедят вас.

Но и живот, бесспорно, не последнее дело для жизни. Как набивать его и чем, в ученых книгах на этот счет много дельных советов есть. В этих же книгах — немало таблиц с разными меню как для человека, так и для собаки. Только вряд ли кто-то из людей сам живет по таким таблицам да еще и меню для своего питомца составляет по ним. Большинство предпочитает дебет с кредитом сводить, и на эту арифметику нацелена каждая хозяйка.

И еще я знаю одно мудрое крестьянское правило: сначала накорми скотину, а потом ешь сам.

А дед идет сзади и зудит:

— Сколько он весит?

То ли зубы у Кира перестали чесаться, то ли слезы хозяйки произвели на него глубокое впечатление, но он потерял всякий интерес к обуви.

Постепенно мы осмелели и снова стали оставлять ее в прихожей, а тапочки перестали прятать под подушки.

Жить стало намного проще. Все-таки, действительно, приятно чувствовать себя в собственной квартире, как дома и располагаться в ней соответствующим образом.

Такое равнодушное поведение песика по отношению к нашей обуви, политой слезами его хозяйки, я стал незаметно и навязчиво приписывать его интеллекту.

А ученость так и распирала нашу хозяйку.

— Слезы тут ни при чем! — волновалась она. — Главное тут в том, что у него нет ума. Я еще в школе учила, что собаки живут по одним инстинктам.

— Забудь, что ты учила в школе! — настаивал я, — Ты когда училась? Ты училась в то время, когда еще не было школьных реформ, а о перестройке нашего мышления даже и помышлять ни одна собака не смела.

— При чем тут собаки и реформы?

— А при том! Как только началась перестройка, так сразу выяснилось, что академики твои не туда педагогическую науку завели.

— Как это не туда!? — взвизгивает жена. — Как это не туда, когда я нормально вышла из школы: всего только с тремя четверками!

— Оно и видно, что ты из школы вышла всего только с тремя четверками, и то, наверное, по физкультуре, поведению и чистописанию.