Собака от носа до хвоста. Что она видит, чует и знает - Александра Горовиц

Александра Горовиц

Собака от носа до хвоста

Что она видит, чует и знает

Посвящается собакам

Собака вышла из себя, обнаружив, что лучший друг человека, — это книга.

Придя в себя, она поняла, что для чтения темновато.[1]

Вступление

Сначала вы видите его голову. Над пригорком возникает истекающая слюной собачья морда, существующая будто бы сама по себе; после — тяжелые лапы, одна, вторая, третья и четвертая, несущие туловище — шестьдесят пять килограммов живого веса.

Волкодав, около метра в холке и длиной полтора метра, замечает в траве крошечную длинношерстную чихуахуа, которая жмется к ногам хозяина. Чихуахуа весит три килограмма и дрожит с головы до кончика хвоста.

Одним прыжком волкодав оказывается перед чихуахуа и с любопытством поднимает уши. Собачка косится на гиганта; волкодав склоняется над чихуахуа и покусывает ее за бок. Чихуахуа смотрит на волкодава. Тот оттопыривает зад и задирает хвост, готовясь к атаке. И вдруг, вместо того чтобы бежать, чихуахуа принимает такую же позу и прыгает вперед, обхватывая морду волкодава лапками. Начинается игра.

В течение пяти минут собаки кувыркаются, прыгают и кусают друг друга. Волкодав валится на бок. Маленькая собачка яростно грызет его морду, брюхо и лапы. Волкодав делает резкое движение — чихуахуа улепетывает, а потом осторожно обходит гиганта. Волкодав лает и с шумом вскакивает. Чихуахуа прыгает вперед и сильно кусает его за ногу. Волкодав челюстями обхватывает туловище чихуахуа, та отбивается лапами — и тут хозяин волкодава пристегивает поводок к ошейнику и тянет великана за собой. Чихуахуа поднимается, тявкает вдогонку и рысью возвращается к своему хозяину.

Эти собаки настолько отличаются друг от друга, что кажется, будто они даже не принадлежат к одному виду. Однако они играют так естественно, что диву даешься. Волкодав нападает, кусает, хватает чихуахуа, но маленькая собачка отвечает дружелюбно, а не испуганно. Как объяснить их способность играть вместе? Почему волкодав не смотрит на чихуахуа как на добычу? И почему чихуахуа не считает волкодава хищником? Дело не в том, что чихуахуа якобы питает иллюзии по поводу собственного роста, и не в том, что волкодаву недостает охотничьего азарта. Это и не инстинкт.

Есть два способа узнать правила собачьих игр, а также то, о чем собаки думают и сообщают, что они чувствуют. Для этого нужно родиться собакой или же провести много времени, внимательно за ними наблюдая. Первый способ оказался мне недоступен, зато я могу рассказать, что мне удалось выяснить в ходе наблюдений.

Я — собачница.

У нас всегда жили собаки. Моя любовь к ним началась с голубоглазого короткохвостого Астера. Он любил слоняться вечерами по округе, а я сидела в пижаме и не могла уснуть, пока он не возвращался. Я долго оплакивала смерть спрингер-спаниеля Хайди, неутомимой бегуньи (прекрасно помню ее свешенный из пасти язык и длинные, весело развевающиеся на бегу уши), которая в конце концов попала под колеса на шоссе недалеко от нашего дома. Будучи студенткой, я с восхищением и нежностью наблюдала за Беккет, нечистокровной сукой чау-чау, стоически взиравшей на меня, когда я собиралась уйти на целый день.

Сейчас у моих ног, уютно свернувшись и пыхтя, лежит дворняга Пумперникель. Она провела со мной все шестнадцать лет своей жизни. Пять штатов, пять лет магистратуры, четыре места работы; каждое утро начиналось со стука хвоста о пол: так Пумперникель приветствовала мое сонное копошение. Я не в силах представить свою жизнь без нее (думаю, любой собачник поймет меня).

Но я не только люблю собак, а еще и изучаю их поведение. Я — этолог. Будучи ученым, я настороженно отношусь к антропоморфизму, стремлению «очеловечить» животных, приписывая им чувства, мысли и желания, свойственные людям. В университете я усвоила правила, которым должен следовать ученый, описывающий чье-либо поведение: будь объективен; не спеши давать «психологическое» объяснение вместо простого; тебя не должны интересовать явления, которые нельзя наблюдать и проверить. Сейчас я — профессор когнитивной этологии, сравнительной когнитивистики и психологии. Я обучаю студентов по отличным книгам, авторы которых оперируют фактами, поддающимися количественному анализу. Эти книги бесстрастно повествуют о чем угодно, начиная с гормональных и генетических аспектов социального поведения животных и заканчивая условными рефлексами и стереотипными моделями поведения.

И все-таки о многих вещах, интересующих моих студентов, эти книги умалчивают. На конференциях, где я рассказываю о результатах работы, коллеги неизбежно заводят разговор о личном опыте взаимодействия с домашними животными. Собственная собака до сих пор во многом остается для меня загадкой. Наука, запечатленная в книгах, редко обращается к опыту нашего сосуществования с животными и к нашим попыткам понять их.

На первых курсах магистратуры, когда я начала изучать науки о сознании и особенно заинтересовалась психической деятельностью высших животных, мне еще не приходило в голову исследовать собак. Они казались очень знакомыми и понятными. Коллеги утверждали, что в них нет ничего особенного: это простые, веселые создания, которых нужно дрессировать, кормить, обожать — и все. Изучать собак невозможно — таким было единогласное мнение ученых. Мой научный руководитель занимался почтенными павианами (приматы — любимцы этологов). Предполагается, что именно у наших обезьяньих родственников легче всего обнаружить навыки и когнитивные способности, близкие человеческим. Такой была и остается преобладающая точка зрения бихевиористов. Более того, владельцы собак, чьи гипотезы «фундированы» интересными случаями и беспочвенным антропоморфизмом, уже как будто сказали все возможное по поводу собачьей психологии. Само ее существование казалось сомнительным.

Обучаясь в магистратуре Калифорнийского университета, большую часть свободного времени я проводила на местных собачьих площадках и пляжах вместе с Пумперникель. Я училась на этолога, специалиста по поведению животных, и участвовала в двух исследовательских проектах. Мы наблюдали за животными с развитым социальным поведением — белыми носорогами (в Парке дикой природы в Эскондидо) и карликовыми шимпанзе бонобо (в зоопарке Сан-Диего). Я научилась вести наблюдения, собирать данные и применять к ним статистические методы. Со временем я стала применять те же методы к происходящему на собачьей площадке. И внезапно собаки, курсирующие между миром животных и миром людей, предстали совершенно незнакомыми существами.

Милая игра Пумперникель с каким-нибудь бультерьером оказалась сложным танцем, требующим взаимодействия, мгновенной реакции, учета способностей и желаний друг друга. Каждый поворот головы, каждое движение носа теперь казались неслучайными, исполненными смысла. Я увидела хозяев, которые совершенно не понимали то, что делали их собаки; я увидела собак, чересчур умных для своих партнеров по игре; я увидела, как люди принимают собачью просьбу за смущение, а восторг — за агрессию.

Я начала носить с собой видеокамеру. Дома я просматривала записи: собаки играют, люди бросают им мяч или фрисби… Как только я осознала потенциальное богатство социальных взаимодействий во внеязыковом мире собак, их беготня, возня, ласки и лай стали для меня настоящим кладезем информации. Я начала просматривать видео в замедленном режиме и увидела вещи, которых не замечала много лет. Обычная веселая возня двух собак оказалась головокружительной последовательностью синхронных действий, сменой ролей, стремительным улавливанием желаний друг друга, разнообразными игровыми действиями. Я увидела моментальные снимки собачьего интеллекта, проявляющегося в случаях, когда животные общаются друг с другом и пытаются — с людьми, а также тогда, когда собаки интерпретируют действия людей и своих сородичей.

Я перестала смотреть на Пумперникель, да и вообще на собак, прежними глазами. Я отнюдь не собиралась отказываться от радостей общения с ней, но научный взгляд дал мне возможность по-новому оценить то, что она делает. Я получила возможность увидеть жизнь такой, какой ее видит собака.

С тех пор я изучала собак, играющих с другими собаками и с людьми, и невольно стала участником масштабных перемен в исследовании собак. Процесс еще не завершился, но теперь эта сфера знаний стала заметно шире, чем двадцать лет назад. Если раньше число исследований, посвященных этологии и когнитивным способностям собак, было ничтожным, то теперь по этим темам проводятся конференции, а ученые в США и других странах изучают собак и публикуют результаты в журналах. Эти люди, как и я, поняли, что изучение собак может быть прекрасным вкладом в науку. Собаки прожили бок о бок с людьми тысячи, может быть, сотни тысяч лет. В результате искусственного отбора у них развились способности, свойственные человеку, в том числе внимание к окружающим.