Усы - Эмманюэль Каррер

- Это я! - резко сказал он. - Извини, что разбудил, но мне нужно кое-что выяснить. Ты хорошо помнишь мое лицо? Ты его как следует разглядела за вечер?

- Чего?

- Я спрашиваю, ты что-нибудь заметила?

- Чего-чего?

- Ты разве не заметила, что я больше не ношу усов?

- Что ты там мелешь?

Аньес, державшая отводную трубку, сделала красноречивый жест, означавший: "Вот видишь!", и нетерпеливо сказала:

- Дай мне поговорить!

Он протянул ей аппарат, отмахнувшись от протянутой взамен второй трубки и показывая тем самым, что не придает никакого значения этому, конечно, заранее подстроенному тесту.

- Вероника! - начала Аньес и, выслушав подругу, ответила: - Вот именно это я и хотела спросить. Предположим, я заставила тебя поклясться, что в любой ситуации ты будешь утверждать, будто у него никогда не было усов. Ты меня слышишь?

Она снова сунула ему отводную трубку, и он, кляня себя за уступчивость, прижал ее к уху.

- Так вот, - продолжала Аньес. - Если я действительно тебя подговорила, считай, что все отменяется, забудь мою просьбу и отвечай абсолютно правдиво: ты когда-нибудь видела его с усами, да или нет?

- Нет. Конечно нет. И потом...

Вероника умолкла, и сквозь треск в аппарате до них донеслось приглушенное, как будто трубку закрыли ладонью, перешептывание; потом в разговор вступил Серж:

- Вы там, ребята, развлекаетесь вовсю, а нам спать хочется. Пока!

И он дал отбой. Аньес медленно опустила трубку на рычаг.

- Да уж, мы и вправду развлекаемся, - сказала она. - Ну, ты слышал?

Он растерянно глянул на нее:

- И все-таки ты их подговорила!

- Тогда звони сам - Карине, Полю, Бернару, коллегам из твоего агентства, да кому угодно!

Поднявшись, Аньес взяла с низенького столика телефонную книжку и бросила ему. Он понял, что, открыв ее и начав искать чей-нибудь номер, он признает свое поражение, как это ни дико, ни абсурдно. Нынешний вечер все перевернул с ног на голову, вынудив его доказывать очевидное, но он почувствовал свое бессилие - Аньес обложила его со всех сторон. Он уже боялся телефона, подозревая гигантский, неведомый ему в деталях заговор, где ему уготовили роль жертвы, и заговор отнюдь не безобидный. Он отбросил фантастическое предположение, что Аньес успела обзвонить всех его друзей, чьи номера значились в телефонной книжке, и убедила их под каким-нибудь предлогом клясться и божиться, что он никогда не носил усов, даже если сама потом велит им отказаться от своих слов; однако интуиция нашептывала ему, что, позвонив Карине, Бернару, Жерому, Замире, он услышит все тот же ответ, и лучше всего, презрев сей "божий суд", переместиться с этого минного поля на другое пространство, где он сможет взять инициативу в свои руки и контролировать ситуацию.

- Послушай! - воскликнул он. - У нас же есть где-то целая куча фотографий. Когда мы были на Яве, например.

Встав и порывшись в ящике секретера, он извлек оттуда пачку фотографий, сделанных во время последнего отпуска. На большинстве снимков они были вдвоем.

- Ну что? - спросил он, протянув ей один из них.

Аньес бросила взгляд на фотографию, затем на мужа и вернула ему снимок. Он посмотрел еще раз: да, это он самый, в пестрой летней рубашке, с волосами, облепившими потный лоб, улыбающийся и - усатый.

- Ну так что же? - повторил он.

Аньес, в свою очередь, прикрыла глаза, затем, подняв их, устало ответила:

- Не вижу никаких доказательств.

Он собрался было еще раз накричать, заспорить, но при мысли, что вся эта канитель вернется на круги своя, ощутил полное изнеможение; наверное, самое разумное - остановиться первым, перетерпеть, переждать: может, все и обойдется.

- О'кей, - сказал он, бросив фотографию на ковер.

- Давай спать, - откликнулась Аньес.

Она вынула из медной шкатулочки, стоявшей у изголовья, пачку снотворного, приняла таблетку, дала ему другую вместе со стаканом воды. Они улеглись подальше друг от друга, и он выключил свет. Через несколько минут Аньес нашла его руку под простыней, и он стал гладить ее пальцы, машинально улыбаясь в темноте. Расслабленный и душой и телом, он покорно отдавался действию снотворного и уже не в силах был сердиться на Аньес; конечно, она здорово одурачила его, но это была его жена, и он любил ее именно такой, с сумасшедшинкой, как, например, в тот раз, когда она позвонила приятельнице и заявила: "Слушай, что там у тебя творится?.. Ну как же, дверь... да-да, твоя дверь... неужели ты еще не видела?.. Так вот, у вас внизу весь проем входной двери заложен кирпичом... Да нет, прочно замурован... Клянусь тебе, я звоню из автомата напротив... Правда-правда, настоящая кирпичная стенка!..", и так до тех пор, пока приятельница, и веря и не веря, в панике не помчалась вниз, чтобы затем позвонить Аньес домой и сказать: "Ну ты и надувала!"

- Ну ты и надувала! - тихонько, почти про себя, шепнул он, и оба заснули.

Он проснулся в одиннадцать утра, с тяжелой головой и горечью во рту из-за снотворного. Аньес сунула под будильник записочку: "До вечера. Я тебя люблю". Фотографии по-прежнему валялись на ковре возле кровати; подобрав одну из них, он долго разглядывал ее: Аньес и он, оба в светлых одежках, сидят, тесно прижавшись друг к другу, в коляске велорикши, а сам возница за их спинами скалится всеми своими красными от бетеля зубами. Он попытался вспомнить, кто же это их снимал - скорее всего, какой-нибудь прохожий по его просьбе; всякий раз, отдавая свой аппарат незнакомцу, он втайне опасался, что тот удерет со всех ног, но нет, такое ни разу не случилось. Он растер ладонями лицо, словно одеревеневшее от тяжелого сна. Пальцы задержались на подбородке, ощутили привычное покалывание щетины, боязливо помедлили, прежде чем тронуть верхнюю губу. Наконец он решился на это и не испытал никакого удивления - в самом деле, ведь не привиделось же ему вчерашнее происшествие! - но касаться выбритого места, в отличие от щек, было неприятно. Он снова взглянул на снимок с велорикшей, затем встал и отправился в ванную. Раз уж он проспал, не стоило теперь спешить - он позволит себе роскошь принять ванну вместо обычного утреннего душа.

Пустив воду в ванну, он позвонил в агентство и сообщил, что явится только после обеда, что было не так уж страшно: они теснились в своем офисе как сельди в бочке и потому предпочитали работать вечерами, допоздна. Он едва не спросил Замиру о своих усах, но вовремя удержался: хватит с него этих глупостей!

Он не стал бриться, сидя в воде, а сделал это позже, стоя перед зеркалом и старательно обходя пробивающиеся над верхней губой ростки будущих усов; конечно, их следует отпустить заново. Совершенно ясно, что безусым он себе не нравится.

Еще сидя в ванне, он долго размышлял над вчерашним инцидентом. Он не злился на Аньес всерьез, просто никак не мог уразуметь, отчего она так упорно держится за этот розыгрыш, которому, честно говоря, грош цена в базарный день. Конечно, подобные дурацкие шутки всегда были у нее в ходу, он сам ее в этом упрекал. Взять все ту же выходку с якобы замурованной дверью, которую он считал прямо-таки скандальной. Но и в других случаях Аньес часто удивляла его своей способностью лгать. Разумеется, ей, как и всем людям, приходилось время от времени пускаться на мелкое вранье по обстоятельствам - например, не явившись на званый ужин или не окончив работу в срок, но вместо нормальных, правдоподобных (пускай и не правдивых) объяснений - мол, заболела, или потеряла телефонную книжку, или машина барахлила - она порола какую-нибудь дикую, несусветную чушь. Если кто-нибудь из друзей напрасно прождал целый день ее звонка, она не оправдывалась тем, что забыла об этом, или была занята линия, или телефон вовсе не отвечал, а значит, сломался, - нет, она глядела обманутому прямо в глаза чистым, невинным взором и утверждала, будто звонила и разговаривала с ним лично, хотя тот прекрасно знал, что этого не было; оставалось допустить одно из двух: либо она ошиблась номером и какой-нибудь незнакомец, в силу таинственных причин, выдал себя за другого, либо лукавил сам приятель, в чем Аньес и упрекала собеседника, прозрачно намекая на его неискренность, лишь бы отстоять собственную непогрешимость. Ну зачем, скажите на милость, ей требовалось измышлять такую нелепицу?! Подобная стратегия сбивала с толку окружающих; сама же Аньес после каждого розыгрыша во всеуслышание хвасталась своими подвигами; когда же очередная жертва, пытаясь ее разоблачить, напоминала ей эти признания, ответ был всегда один: да, она часто так шутила, но не в данном случае, о, конечно же нет, это исключено! - и держалась при этом с таким апломбом, что люди волей-неволей отступали, если и не поверив, то смирившись перед ее напором, иначе дискуссия грозила затянуться навечно, ибо Аньес никогда не сдавала позиций. Прошлой зимой им случилось провести уик-энд у Сержа и Вероники в их загородном доме с таким устаревшим отоплением, что комнаты можно было сносно нагреть лишь с помощью радиатора, включая его на половину мощности, не больше, иначе тут же летели пробки. Разумеется, зябкая Аньес врубила свой на полную катушку, и свет тут же погас. Ее это нисколько не огорчило; однако после трех таких инцидентов и, соответственно, трех клятв пожертвовать своим личным комфортом ради общего блага, данных по настоянию Сержа, она как будто смирилась. Гости, собравшиеся на уик-энд, провели в столовой мирный, ничем не омраченный вечер, причем Аньес ушла спать раньше всех. Каждый из присутствующих надеялся провести ночь в теплой комнате, и можно представить всеобщее возмущение, когда выяснилось, что радиаторы бездействуют, а в спальнях царит ледяной холод. Никто не сомневался, чьих рук это дело: усыпив бдительность окружающих, Аньес коварно вывела из строя их радиаторы, нагрев до оранжерейной температуры свою комнату, где и нежилась в тепле, совершенно, казалось бы, не ожидая, что разъяренные жертвы ворвутся к ней требовать отчета. Вопреки всякой очевидности, она стойко отрицала свою вину и даже возмутилась тем, что ее посмели заподозрить в столь черном злодействе. "Ну тогда кто же это сделал, кто?" - в бешенстве кричала Вероника. "Не знаю, но уж точно не я!" - упрямо твердила Аньес и так никогда и не призналась в содеянном. В конце концов все с горя начали смеяться, и она тоже, на сей раз даже не соблаговолив правдоподобно объяснить случившееся например, поломкой котла или проникновением в дом злоумышленника, шутки ради нажимавшего кнопки радиаторов.