Осколки зеркала моей взрослой жизни - Леонид Оливсон

Моей бабушке

Дорогая, милая бабуся!Ты всегда в моем воображении.Я к тебе приду, к тебе вернусь я:Будем вместе скоро без движения.

Жизнь твоя была всегда нелегкой:Было много горя, мучила нужда.Шла по жизни твердой ты походкой,Ведь тогда была еще ты молода.

Ты потеряла лучших двух мужей,Сын старший был николаевский солдат,Одна растила троих ты малышей…В стране безликой вился безумный чад.

Я так молюсь тебе и днем и ночью,Чтоб продолжался наш отцовский род:Я один из всех живой воочию,Может сын мой будет новый Лот.

Вспоминаю я твои колени:Когда меня кто-то дома прижимал,Уткнувшись в них,я от руки твоей и тени,ласкаемый тобой, я засыпал.

Почему же, когда мы были дети,Не ценили мы вполне той ласки?Нету бабушек милее на свете!Как всегда любил я твои сказки…

Знакомый с детства переулок (памяти Любочки Калинской)

Знакомый с детства переулок,Как веха юношеских лет.В душе моей тот закоулок,Где так теплом я был согрет.

Года бегут так безвозвратно.Но память мне не стерла дом,Куда пешком я аккуратноХодил с надеждой вечерком.

Она была роднею мне,Но тешил я себя мыслишкой,Что ей скажу наедине –Какой счастливый я братишка.

Чернов олосою голубкойТогда она казалась мне:Была на вид такою хрупкой…Сжималось сердце в тишине.

А, выйдя замуж, изменилась:Ушел из дома звуков шум.В моем сознаньи воцарилось –Муж был ее властитель дум.

Когда порою мы встречались,Она играла часто на рояле,И все мы дружно отключались:Ее глаза на нем сияли.

Не долгим было ее счастье:Муж на работе подорвал здоровье.Была любовь и вдруг несчастье…Теперь обоих их стоит надгробье.

В семействе было Любовей две:Мы «маленькой» ее любовно звали.Храню я память о божестве,На ее фото я порою пялюсь.

Теперь племянницы семействоТам по соседству где-то обитает,Поддерживая дух еврейства,Мою былую память воскрешая.

Мариночка

Известьем, что мертва, – убит.Переживу ли я ее потерю?Я на погосте среди ракитСтою и плачу, и глазам не верю.

Приехал я издалека,В надежде долгой тут ее увидеть.Теперь в душе лежит тоска.Не мог я этого никак предвидеть.

Я повторяю вслух сто раз: Марина…И вспоминаю образ твой.Наш абажур на Бронной – тот, старинный…Ты шутишь за столом со мной.

Г лаза свои большие опуская,Вдруг выдашь сразу несколько идей,Открыв их, продолжаешь, не мигая…Чаруешь видом ты своих кудрей.

О, эта незабвенная улыбка!И блеск зубов, как белый мрамор.И стан твой рюмкой: такой тонкий, гибкий…Мне не хватает тут метафор.

И я сижу, и слушаю блаженный –Какой была ты эрудит.А стол наш с яствами вдоль широченный,И продолжаешь ты шутить.

Гулять ходили вместе мы не часто.Зато как смело строила свои ты планы.Как я желал побыть с тобой напрасно:Имела встречи ты, наверное… романы.

И, наконец, я потерял тебя из виду.Ты жизнь устроила свою.В тебе я видел удивительную диву!Хоть ты родня мне, не таю.

И я жену искал тебе подобной,Всегда я видел в ней одну тебя.Была ты мне звездою путеводной…Как не хватает твоего огня.

Марина! Солнышко мое, родная!Как я хочу тебе одной сейчас поведать,Как вся моя душа скорбит, страдает…Как безразличны мне все радости и беды.

Лед на пруду растаял 1910 г. (М.Ц. посвящаю)

Каток растаял – видно время.И незаметно потеплело.Как солнце припекает темя, –Свободу от одежд ждет тело.

И плавают в пруду лишь льдинки.На глади вод играют блики.Как хороши весной блондинки!Весной любви бывают пики.

Она являлась, как снежинка,На белой глади катка пруда,Как будто легкая пушинкаСкользила плавно по толще льда.

Ловили каждое движенье,В ней было что-то от царицы…Смотрели мы ее свершеньяНа льду кружащей баловницы.

Душа не льдина – тепла хочет:Она ж растаяла как дымка…Где этот белый ангелочек?Где эта белая снежинка?

Любимый Чехов

Как быт России им был изученИ философия его народа.Жизнь эту тонко он всю озвучилВ деталях: от восхода до захода…

Какой был мир его в то время мрачен…Читать его всегда сажусь к столу.«Как много для простых людей он значил», –Себя на этой мысли я ловлю.

Умел он двумя-тремя мазкамиКартину жизни описать блестяще,Со всеми гнусными замашками –И это было правдой настоящей.

Как тонко плел он нить своих рассказов,Как кружевница пряла кружева.Показывая все без выкрутасов,Весь ужас быта неуклюжего.

И сколько б не читал, а мне все мало:Какая пропасть у него идей!Меня всегда все это занимало,Смешило, умиляло средь ночей.

В моем стенном шкафу на средней полкеСияет светлой он голубизной.Лежит всегда для будущих потомков,Пленяя мудрой старой новизной.

Мой дядя дорогой

Да, было то моим большим желаниемС тех пор как, дядя, помню я тебя:Продлить твое в миру существованиеЗа то, что ты не забывал меня.

Приехал с фронта ты инвалидом.Имел тогда семью из трех детей с женой.Ты, по натуре, был деловитым,Желал увидеть, как живет племянник твой.

Хотел меня в своей семье усыновить,Но тетя по отцу меня не отпустила:О брате с мыслями она хотела жить…Но вспоминать об этом тяжко и уныло.

Затем семью, ты, помню, поменял:Не по своей мужской – чужой охоте.Ведь встретил скоро Танечку из гетто,И полюбил ее и в жены взял.

Вы стали образцовою семьей,В любви родили двух красивых деток.Теперь живешь ты с дочерью родной.Ты понимаешь – как прекрасно это?

Ходить не надо вечером домой,Не надо думать о еде мирской:Татьяна крутится вокруг тебя, любя –Она, как женщина, забыла про себя.

Не забывай, что человеку старостьВ семье приносит нам не только радость.И всякое в любой семье явлениеИмеет два различных направления:

Пусть от семьи идет тепло и уважение,С другой, как правило, болячек хоровод.Что делать – вот такой у старости заход:Так вспоминай хорошее и прегрешения.

Жена и дочь, и зять с тобою рядом,И внуков юных – полная ватага.Так наслаждайся, милый, и живиТы с Таней – с вечера и до зари.

И каждый новый день проси у Бога,Чтоб продолжалась эта льгота долго.Ты не спеши в тот невозвратный мир:Ведь ты для нас давно большой кумир.

Имеешь время ты для многих дум,Не будь ворчлив, сердит, порой угрюм:Тогда еще ты долго в мире проживешь,И нас, родню – на свадьбу к внукам позовешь.

И нас ты тоже одухотворяй,И от ошибок в жизни вразумляй.

Невидимые миру слезы

Отчего горячие слезинки,Словно волны по твоим щекам,Катятся на добрые морщинки –Недоступные му жским тычкам?

Кто тебя, родимая, обидел?Расскажи, не бойся – разберусь.Неужели есть такая гнида!Кто, какой скажи мне словоблуд?

Я тебе рождением обязан,Вечно буду у тебя долгу.Кто язык дурной свой распоясал –За твои я слезы все взыщу.

Мамочка, кто этот злопыхатель?Никому не сделала ты зла.Кто твои седины испохабил –Покарай его навек, земля!

Ну, не надо больше – вытри слезы.Получила ты дурной звонок.Будут, мама, где-то счастья росы.Чтоб дурной язык его отсох.

Он создавал словарь живого слова…

Среди известных нам бренных Пушкинских теней:Его родных, знакомых, приятелей, друзей,Тесно покоящихся у стен монастырей, –С годами вырос прекрасных личностей музей.

Их интересы были порою столь близки,И каждый делал еще что-то в своей нише…Хоть им мешали самодержавия тиски:Но голос их и их деянья – были слышны.

До года ссылки Пушкина их судьбы схожи:Владимир в Петербурге, в корпусе кадетском,А Пушкин со стихами бродит в Царскосельском;(Отец внушал Володе быть военным с детства),Ну, а Володя весь стихами бредит тоже.

Володя опыт уж имел литературный:Писал он на Главкома, не пожалев чернил,Всю жизнь свою в делах – не позволял халтуры.Он, как и Александр, мимо зла не проходил.

Они заочно друг о друге точно знали,Ведь круг друзей у них был общий и широкий.Знал Даль о Пушкинских дуэлях с подлецами,И о цыганской жизни у них были строки.

Любил великий Пушкин не только сам творить,Друзей всегда своих подталкивал к тому же.Любезно слушать мог их, и с ними говорить:Они его смешили до упаду тоже.

А к Далю же имел он интерес особый.Он труженика-собирателя видел в нем.Он в каждом слове видел языка основы:В несметном русском том, – говоре его живом.

Знакомство их могло бы состояться раньше,Лишь через восемь месяцев сие случилось.А имя Пушкина у Даля в флердоранже,И мысль о первой встрече с ним ему так льстила.

Принес тогда ему свою он книгу сказок…А Пушкин знал: он врач и человек бывалый –Их Пушкин полистав, не был от них в экстазе.О сборе словаря был разговор немалый.

– Ваша затея трудная, но и прекрасна:Воззрились Вы на небывалое в России!Так много в этих самых поисках соблазна…Сокровищ русских слов Вы будете мессией!

Вторая встреча: всего их было только три, –Была вся в словопрениях о Пугачеве.Здесь Даль помог ему реально, как поводырь:Служил он в Оренбурге, везде имел там вес.

Там Даль находит кладезь говора сословий,Знакомит Пушкина с нужными ему людьми;Знакомство стало ближе их из-за условий,И крепость Белогорская выплыла из тьмы.

Здесь Пушкин Далю сам предлагал: – Пиши роман!А у меня, – смеялся, – уж три их начаты…Он едет в Болдино, счастливый, писать тома,И вскоре о поездке рождаются труды.

Что Пушкин написал – известно всем халупам.Посланье против Сеньковского[3] напишет Даль:– Читать журнал, в котором он редактор, – глупо:Кто пишет что-то ради денег – нам просто жаль.[4]

И это из посланья Пушкину от Даля.Последняя дуэль. Лежит он в тени чилиг…Тогда ведущие писатели страдали,Лишь из архива это посланье извлекли.

И третья встреча их пред смертью поражает!..Ведь Даль не зван был, хоть Пушкин раненый лежит,Он был на «Вы» с ним – руку подает, встречает…Теперь на «Ты» с ним – ласков, и перстенек дарит.И Даль, как лекарь, вместе смерть его встречает.

Ему Наталья Гончарова в знак участьяСюртук вручает новый, простреленный в паху.Как до дуэли лишь сиял он в нем от счастья,И бубня, что в нем еще я много напишу.

Две крови европейские в нем бушевали,Мог изъясняться он на многих языках,Стал православным, ведь крестился же в финале…Покоится он на Ваганьковском в лопухах.

Писатель он, рассказчик, и раешный поэт.[5]Неутомим был в поисках живого слова.Его прямой, и тонкий, высокий силуэт…Всю свою жизнь ни в чем не знал он останова.

Так кто же это?