С.С.С.М. - Марципана Конфитюр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чем чаще твердил себе Краслен о своей невиновности, чем больше старался сохраниться чистым, тем грязнее и преступнее казался сам себе. Не тогда, когда был заперт в каталажке с чернокожими, не тогда, когда попал в плен к гостеприимным Пшикам — по-настоящему несвободным, увязшим, запутавшимся, беззащитным Кирпичников почувствовал себя только здесь, в роли надзирателя, в роли хозяина чужих жизней. Он слишком поздно догадался, что, надев фашистскую форму, испачкался так, что вряд ли когда-то сможет отмыться. Молчаливое наблюдение беззаконий делало Краслена их соучастником. Он был бессилен спасти заключенных — и чувствовал себя вдвойне виноватым. Вступишься за инородца — разоблачишь себя, погибнешь понапрасну, не спасешь ученых, лишишь Вождя бессмертия, позволишь фашистам завладеть страшным оружием — оживином. Не вступишься — подтвердишь, что ты раб. А может ли раб сражаться за свободу ученых, если не имеет своей собственной?
По ночам Краслен думал о том, что не надо было устраиваться в лагерь, лететь в Брюнецию, становиться ангеликанским шпионом… Но это означало бы проститься с надеждой на воскрешение Вождя, знать о преступлении и ничего не предпринять, сдаться, сложить лапки, признать себя недостойным звания красностранца и авангардовца! Любовь к жизни, любовь к правде заставила Краслена пуститься в рискованное предприятие. Она же сделала фашистским надсмотрщиком, трусливым рабом обстоятельств, привыкшим думать: "Не выпорю я, так выпорет другой, какая разница…". Получается, надо стать рабом ради свободы, убийцей ради жизни? Кирпичников много читал о борьбе коммунистов против царского правительства, о скитаниях первого Вождя и его товарищей по тюрьмам. Герои прошедших десятилетий шли ради революции за решетку и на каторгу, но никто из них не облачался в фашистскую форму! Краслен выбрал неправильную дорогу? Или такие времена теперь настали? "Я не спасаю их ради будущего счастья, я не спасаю их, потому что должен спасти ученых. Я жертвую заключенными, — думал Кирпичников, глядя с вышки на страдальцев. — Многие коммунисты жертвовали собой ради свободы, но они делали это сознательно. Могу ли я допустить смерть этих людей? А могу ли я допустить свою смерть? Кому скажут спасибо брюннские солдаты — те же рабочие и крестьяне, — воскрешенные оживином? А те, кому суждено будет погибнуть от их пуль?". Трудный, трудный выбор. Не у кого спросить, некому протянуть руку. И не убежишь. Даже вздохнуть полной грудью — и то тяжело. Не очень-то подышешь там, где запах клопов и немытого тела мешается с вонью горящего мяса, оказавшегося больше неспособным шить шинели и собирать табуретки.
— Тебе плохо, миленький, да-да, я понимаю! — сюсюкала Кунигунда. — Ты не привык к такому! Но не расстраивайся, прошу тебя, не расстраивайся! Все будет хорошо! Ты ведь выдержишь?
— Да.
— Ну, конечно, ты выдержишь! Просто пока не привык. А потом ты привыкнешь! Не думай об этих людях, которые там сидят! Думай лучше о том, что ты заработаешь денег, и мы сможем купить холодильник!
"Достойный фашистки совет!" — сказал себе Кирпичников.
На самом деле всю эту пятидневку он думал о том, как бы напроситься в конвой к тем, кого отправляли для опытов на фирму Арендзее. Это оказалось не так-то просто. Пожеланиями нового надсмотрщика никто не интересовался, а неосторожные действия и слова могли вызвать обоснованное подозрение. Все, что смог Краслен — это узнать, что заключенных отправляют в фармацевтическую фирму через день, партиями в двадцать-тридцать человек. "Не пойму, куда им столько, — поделился с Красленом один из коллег. — Уже седьмую сотню отгоняем. Все свежие, здоровые. Что они там с ними делают вообще?"
Что делают? Краслен представлял, как несчастных расстреливают на месте и требуют от ученых — оживляйте!
Другие надсмотрщики говорили, что раньше Арендзее получала еще больше людей. Что это значит? Шпицрутен разуверился в оживине и урезал Гласскугелю средства? Или ученые уже так близки к цели, что не нуждаются в прежней массе "человеческого материала"? Уже получили оживин?! Апробируют средство, проводят последние тесты перед массовым выпуском? Еще пара дней, неделя-другая — и армия Шпицрутена непобедима?! Нет, нет, нет… Нельзя, чтобы так было… Нельзя трусить, нельзя медлить… В ближайшую же смену уйти с теми, кто отправлен в Арендзее! Но как?..
Краслен тяжко вздохнул, заворочался.
— Расскажи про этот лагерь! — предложила Кунигунда. Очевидно, она думала, что милой болтовней отвлекает мужа от тяжких дум. — Сколько в нем заключенных?
— Три тысячи.
— О-о-о! Целая орава! Ну, а что он производит?
— Шинели, табуретки, сковородки…
— Интересно!
— … Мыло, сало, волосы… корма для животных… кровь, молоко…
— Вы держите коров? — спросила Кунигунда.
— Мы держим инородческих женщин с грудными детьми, — сухо ответил Кирпичников. — В уставе написано, что эти дети не нужны Империи, а маленькие брюнны должны хорошо питаться.
— Фу-у-у! Молоко инородок! Никогда бы не стала давать такое своему ребенку! Это же противно!
— А мылом из них тебе мыться не противно? — съязвил Краслен.
— Ну… — Кунигунда замешкалась. — Мылом — наверное, нет. Ведь свиным же мы моемся.
***
На следующее утро Кирпичников проснулся от восторженного крика жены:
— Курт! Дорогой! Просыпайся! Сегодня особенный день!
Он разлепил глаза и увидел в проеме двери Кунигунду. Несмотря на ранний час, она была при полном параде: босоножки на платформе, цветастое платье с рукавами-фонариками, красная помада, маникюр, "рогатая" прическа с двумя валиками. Кунигундино лицо лучилось счастьем. Кирпичников, естественно, почуял неладное.
— У меня для тебя потрясающая новость! Угадай, что я сегодня узнала?
"Мне конец, — понял Кирпичников. — Мало того, что женила на себе, так еще и отцом теперь сделает! Если раньше была хоть какая-то надежда избавиться от этого брака, то теперь… Прощай, Джессика! Прощайте, все!".
— Ну? — спросила Кунигунда, красуясь перед мужем и как бы говоря: "Смотри, какая я хорошая, красивая, откормленная!". — Какие предположения?
— У тебя день рожденья? — несмело спросил Краслен, все еще цеплявшийся за последнюю надежду.
— Да нет же, глупенький! Гораздо лучше и важнее! Вставай, умывайся, иди слушать радио! Канцлер вещает! Война началась!
"ВОЙНА НАЧАЛАСЬ!"
Война.
Началась война.
Краслен закрыл глаза и мысленно застонал.
— Вставай, не проспи такой день! — верещала жена. — Все только об этом и говорят! Наконец-то мы покажем этим гнусным иностранцам, наконец-то все увидят, на что способна брюннская раса! Старший брат уже на фронте, правда, здорово? Он вернется героем! Гизела сказала, что Бальдур… А Берта… А все… Ну, вставай же!
"Лучше бы она забеременела, — думал
