Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня) - Валентин Костылев

Думая о черничке, царь всей грудью вдыхал бодрый, пахнущий цветением воздух.

Нет! Не пятьдесят лет! Душа рвется к счастью; омытая страстями и горем, она истосковалась о тихом уединенном отдыхе, о любви тайной, независимой... Скрытая от всех любовь и всемогущество царя - доселе не испытанная им радость, доселе не изведанный напиток, кажущийся теперь опьяняюще-прекрасным. Пускай, как юноша, он будет хорониться от всех со своей любовью.

Вот он, царь, следит за этою черничкой Александрой, почему-то ему хорошо запомнились черты ее лица. Она стоит теперь на берегу в задумчивости, отойдя в сторону от остальных своих подруг. Он помнит ее черные, чем-то напоминающие царицу Анастасию большие печальные глаза.

Царь Иван еще ниже склонил голову над перилами, он готов был крикнуть: "Александра!", крикнуть, как простой воин, посадский человек, как мальчишка...

Но губы царя остались тесно сжатыми.

Стоя на берегу, послушница Александра с тоскою думала, что вновь надо идти в монастырь. Вот уже пять месяцев она томится в нем, не в силах привыкнуть к иноческой жизни! Ее тянет прочь от монастырских стен, мрачных, жутких, с их остроконечными бревнами. Вороны и то не садятся на них, летят в сторону.

Весна, солнце, сверкающая ширь разлива реки навевают мысли о жизни на воле, среди простых людей. Александре уже двадцать восемь лет, но, кроме горя, она ничего не видела. И муж и ребенок теперь - только воспоминания. Мужа казнили царевы слуги. Ребенка увезли ее родители в тверскую усадьбу.

Она молода, ее лицо почти детское, - кому же в голову может прийти мысль, что она - мать! Среди монастырских девственниц она кажется самою невинною. Да и, в самом деле, - иногда думается ей, - уж не сон ли все случившееся с ней?!

Вот она стоит, смотрит на проплывающую мимо берега завозню под парусом. На дне завозни сидит женщина с ребенком, на корме стоит бородатый мужик с шестом. И невольно мысли Александры, мысли горячие, беспокойные, летят туда, в тверскую усадьбу к двухлетней дочке. Это все, что осталось ей дорогого на свете.

Строгие, хмурые инокини считают ее "нечистою", они злобно презирают ее за материнство. Не раз обзывали ее "блудницей". Многие сотни поклонов положила она на эпитимье, когда ее силою заточили в монастырь. Но и это не примирило с ней совесть монастырских сестер, старых дев.

Александра горда. Чем больше ее преследуют, унижают, тем замкнутее, молчаливее и отчужденнее от инокинь она становится. А это и еще того более озлобляет их против Александры.

Одна старая монахиня вчера после утрени отвела ее в темный угол храма и наедине сказала:

- Я вижу, - лукавый смущает душу твою. Мне жаль тебя. Успокойся! Бог создал людей для страданий. Чем больше у человека счастливых дней, тем горшая ожидает его жизнь в будущих днях. Человеку, живущему в горестях и печали, - и малое облегчение приносит радость. Думай о худших днях, с молитвою претерпевай тяжесть их, и тогда тебе малое будет радостно. Мирись с неотвратимостью горя. Постоянно жди его!

И теперь, жмурясь от золотистых лучей солнца, слушая звонкий смех черничек, она вспоминает эти слова старой монахини и не верит им... Неужели, и в самом деле, надо ждать только горя?!

Александра не заметила, что она отошла слишком в сторону и что чернички уже кончили полоскать белье и, неся корзины, пошли снова в монастырь. Только что хотела она побежать скорее вдогонку за ними, как ее кто-то окликнул из прибрежнего кустарника.

Она обернулась.

Около нее стояло двое богато одетых юношей. На них была темно-зеленые кафтаны, расшитые серебром, у пояса сабли.

В испуге она замерла на месте.

- Что вам надобно от меня? - спросила она.

- Не пугайся! Тебе приказала идти с нами старица Феодора - твоя игуменья.

Александра недоверчиво попятилась назад.

- Кто вы?! Я боюсь вас! Уйдите!

- Мы государевы люди, - и бояться тебе нас нечего. Не мешкай, пойдем с нами.

Александра, едва переводя дыхание от страха, последовала за неизвестными ей людьми.

Вечером в Вознесенском монастыре поднялась тревога. В свою келью не вернулась с Москвы-реки черничка Александра.

Всех монахинь подняла на ноги игуменья Феодора. Обежали они все кремлевские улицы, площади, дворы, храмы, сады - нигде ее нет. В ее келье догорала лампада перед иконой Марии Египетской. На столе лежала недошитая детская телогрейка.

Ночь.

В опочивальне государыни темно, только лампады перед божницей окружены лучистым сиянием.

Царица Мария лежит под одеялом. Около нее бабка Демьяновна.

- ...И вот привели те молодцы черничку... Ох, господи, срам какой, какая напасть, какой грех!.. - шепчет бабка.

- Да говори же скорее... сказывай дальше, - нетерпеливо перебила ее царица.

- И прямо во дворец, и прямо в комнаты государевы... Ох, господи, да что же это с государем нашим случилося?!

- Полно, Демьяновна, не убивайся... Господь с ним, батюшкой Иваном Васильевичем... Не тужу я. Такой он есть. Неспокойный. Говори, еще что слыхала ли?

- Слыхала, матушка, слыхала... Будто уж вторые сутки та черничка в государевых покоях живет...

- Молодая ли она? - тихо и спокойно спросила царица.

- Молодая, матушка, молодая, да пригожая, сказывают.

- Коли так, будь что будет... Стар он становится... Слаб он... На меня обижается, да что же я?! С другой, может, лучше ему... Пускай! Господь с ним! Измучилась я с ним, истомилась!.. Страшно с ним!

Сказав это, царица закрыла глаза, откинулась на подушках навзничь.

- Жаль мне его, Демьяновна, - тихо сказала она. - Душа в нем хорошая, только больная... Недужит он. Не осуждаю я его, господь с ним!

И, немного помолчав, приподнялась, улыбнулась:

- Ненадолго это, Демьяновна. И от нее отстанет он. Чудит он. Утомило его царство, да вот и по убиенному царевичу тоскует. А прогонит он и ее. Но не радость мне и от этого.

Демьяновна руками всплеснула:

- Как же так, матушка государыня? Ужли тебе все одно: с ней ли он или с тобой? Спаси, господи, что слышу я! В своем ли ты разуме?!

- Все одно, Демьяновна! Меньше гневаться на меня будет. Боюсь теперь я его! - холодно ответила царица. - Пускай потешится с другой, а я отдохну... Ой, как хочется отдыха! Да и в положении я.

Демьяновна глаза вытаращила в испуге.

- Да бог с тобой! Что ты говоришь, матушка? Не моим бы ушам то слышать! Ахти, господи! Да что же это с тобою?

Дворцовые государевы люди приметили, что царь Иван Васильевич стал в последние дни добрее и веселее. Он даже простил явившегося к нему с повинной атамана разбойной ватаги - казака Ивана Кольцо, пришедшего с грамотой в руках, в которой говорилось, что покаявшиеся разбойники, если они пожелают вернуться к мирному труду, будут прощены царем. Царские пристава давно искали ватагу Ивана Кольцо; за его голову был обещан большой выкуп, но найти его не могли. И вот он сам явился. Рослый, длинноволосый, угловатый, по-орлиному поворачивая голову, он осматривал окружавших его царедворцев исподлобья, недоверчиво. Царедворцы жались друг к другу, боясь подойти к этому неуклюжему великану. Очень много страшных рассказов ходило в Москве про него.

Иван Кольцо знал, что царь Иван самым безжалостным способом истреблял вольных казаков, грабивших купцов, царевых людей на Волге. Их предавали страшным пыткам, рубили им головы и вешали. Много погибло вольницы в царевых застенках. Часть казаков была истреблена царем, другие, со страха быть пойманными, ушли на Север. И там Строгановы, приглашавшие казаков бросить воровскую жизнь, призвали их к себе на службу в Чусовые городки. Яков и Григорий Строгановы уже умерли, остались их дети Максим Яковлевич и Никита Григорьевич, и дядя их - Семен Аникеевич. Вот и Иван Кольцо, приговоренный к смерти заочно, решил оставить разбой и поступить к Строгановым, принеся повинную царю Ивану Васильевичу.

Царь пожелал сам допросить раскаявшегося разбойника.

Случилось это в один из праздничных дней после утрени в царевой Малой палате.

Царь долго с насмешливо-хмурой улыбкой оглядывал с ног до головы Ивана Кольцо.

- Ну! - сказал он усмехнувшись. - Нагулялся?

- Нагулялся, великий государь, будет. Тоска-докука взяла... Знать, так господом человеку положено, чтобы не всю жизнь воровским обычаем жить. Занедужила душа!.. Сил нет! Потянуло к правильной жизни, пикой казацкой государю послужить желаю!

Иван Кольцо стал на колени, сделал земной поклон.

- Помилуй, великий государь! Прими нас на свою службу, чтобы добрыми делами могли мы свою вину искупить... Просим слезно, батюшка государь, прими!

Царь задумался, - про себя тихо молвил: "Куда ж теперь тебя!"

Наступило продолжительное молчание. Бояре стояли неподвижно, опустив взор. Им казалось чудовищным беззаконием появление тати* в государевых покоях.

_______________

* Т а т ь - разбойник.

- Следовало бы, по-божьему, - сказал царь, опершись подбородком на посох, - тебе голову усечь... Однако я дарую тебе и твоим товарищам жизнь. Слушай! Двадцать с пятком лет тому назад посланы были мною два атамана Иван Петров и Бурнаш Ялычев за горы, проведать басурманскую землю к неведомым властителям неведомых земель. Те атаманы с божьей помощью дошли до моря языческого Курейского. Побывали они в улусах Черной Мунгалии. Побывали они в Желтой Мунгалии*. И реку великую Обь видели, и озеро Большое** видели. А хлеб в Мунгальской земле родится всякий, и золото есть, и самоцветы разные, и меха звериные невиданные. Говорили мне Строгановы-гости, будто выше той земли есть и еще земля, обильная всякой снедью. И царь там басурманский - зело алчный и воровской, нападает он на соседнюю вотчину нашу, Великую Пермь, грабит ее, уводит в полон людей христианских. И положили мы войной на того царя идти... Строгановы-гости рать собирают великую из казаков и прочих людей, чтоб потеху над тем воровским царством учинить... Наказываю я тебе идти туда же, вкупе с теми вольными людьми. Постоять ты должен за Русь честью... Бог простит в ту пору твои грехи.