Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня) - Валентин Костылев

А тут еще была получена весть, что бежавший из Москвы за рубеж бывший царский воевода, изменник Афанасий Бельский во главе шведских войск двинулся к Орешку, выдал все слабые места русской пограничной обороны, и своею рукой изменник уничтожает пограничные русские селенья.

Об этом донес государю прискакавший из-под Иван-города сторожевой службы станичный голова Герасим Тимофеев с товарищами.

Царь с тяжелым вздохом, молча выслушал рассказ Герасима, а после его ухода велел позвать к себе Бориса Годунова, Богдана Бельского, Никиту Романова, всех Нагих и прочих именитых бояр.

- Готовтесь! - тихо сказал он. - В моем душевном волнении и страстях, раздирающих разум мой и сердце мое, не в силах я далее оставаться на престоле царском. Страшное наказание господне налагает на меня, окаянного, долг удалиться в уединение монастырское, чтобы замаливать там вечно грехи свои. Но, увы, как я вижу, мой царевич Федор неспособен управлять государством Московским, хил и слабодушен. Боярам надлежит, с божьей помощью, из боярского рода избрать себе государя по душе, достойного государя, коему я мог бы передать державу и царство свое.

Со страхом и изумлением слушали царя бояре. В один голос воскликнули они:

- Что ты, батюшка государь! Господь с тобою! Не оставляй нас! Не хотим иного царя, кроме тебя и твоего сына, царевича Федора.

Никому из бояр и ближних к царю людей не могло прийти и мысли, чтобы решиться избрать из своей среды царя на смену Ивану Васильевичу. Многие из них и не верили царю. Им казалось, что царь нарочно все это говорит, чтобы выведать их тайные мысли, а потом подвергнет их лютой казни.

Иван Васильевич, словно угадывая их мысли, пристально вглядывался в лицо каждого. В глазах его застыла колющая острота, они сузились, стали какими-то чужими, не его.

- Не хотите другого царя? - хрипло, с волнением, спросил он. - Чудно! Так ли это? Правда ли, что не хотите? Не обманываете ли меня? Иль, может быть, боитесь признаться?.. Нет, не бойтесь меня. Где уж мне теперь, окаянному, царствовать?!. Выбирайте себе царя смело. Я не буду гневаться. Выбирайте! Не бойтесь!

Раздались возгласы:

- Не хотим, батюшка государь, не хотим!

- Одного тебя почитаем и любим!

- И как нам слушать оные твои речи?!

- Лучше бы гром поразил нас, нежели внимать таким словам!

- Пощади нас. Что мы без тебя будем, несчастные, делать?! Господи, господи! Да что же это такое?!

- Пожалей Русь, батюшка Иван Васильевич!

Выслушав все эти слезные, душераздирающие восклицания, царь поднялся с кресла и сказал тихо, печальным голосом:

- Добро! Вижу покорность вашу. Однако как мне, сыноубийце, сидеть на престоле?! Тяжело мне! Не под силу бороться с недругами, стар стал...

Опять все бояре заголосили, не давая царю Ивану продолжать речь.

Иван Васильевич слабо улыбнулся, замахав на бояр руками.

- Полно вам шуметь! Уймитесь! Когда не хотите, чтоб покидал я престол, так не обессудьте, коли я удалю от себя все наряды царские и откажусь от праздности и роскоши, отвергну корону и скипетр, облеку и вас всех в одежду скорби и молитвы.

- Что хочешь, делай с нами, батюшка государь, токмо не покидай нас! Молим тебя, пощади!

- Так пойдемте же все к Успенью и отслужим панихиду по несчастному моему сыну, прежде времени преставившемуся перед небесным престолом.

- Все будет по-твоему, великий государь, все будет так, как изволишь ты того желать, - сказал Борис Годунов.

Поднялась суета во дворце. Бояре стали собираться в собор на панихиду, и затем двинулись бесшумною толпою с поникшими головами, следуя позади царя, одетого в монашескую одежду.

На другой день Иван Васильевич послал большие денежные дары патриархам в Константинополь, Антиохию, Александрию, Иерусалим на поминовение души покойного царевича Ивана.

Царь часто ходил и в собор Покрова, к гробнице Василия Блаженного. На него успокоительно действовали воспоминания о том, как в стародавние времена он вместе с царицей Анастасией и малолетними царевичами посещал больного 88-летнего старца Василия Блаженного и как хоронил он его потом, неся сам с боярами гроб праведного старца. Погребение совершал в те поры митрополит Макарий. Василий Блаженный умер тихою, спокойною смертью угодного богу праведника; он был всегда тайным советником царя.

Василий Блаженный особенно полюбил царевича Ивана, предсказывая ему славную жизнь, но однажды вдруг заплакал, посадив себе на колени царевича. Когда царь спросил его, о чем же он плачет, блаженный сказал: "Жалко царевича!" Царь спросил его: "Почему?" Василий Блаженный ответил: "Никому не скажу!" Так и умер, унеся с собою в могилу ту тайну.

Обо всем этом со слезами думал царь Иван, стоя на коленях перед гробницею блаженного, прося его "помолиться в вышнем царстве за него, несчастного сыноубийцу, царя Ивана".

Станичник Герасим Тимофеев с большим трудом нашел вновь отстроенный после сожжения татарами посадов Москвы дом Андрея Чохова. Обросший густой бородою, широкоплечий, обтянутый кольчугой, с широким мечом на боку, он сначала испугал своим появлением Охиму. Она подумала: не случилось ли чего с Андреем, не о том ли весть привез этот человек? Она не узнала своего старого друга, с которым некогда, в сообществе с Андреем, совершила путь от Нижнего Новгорода до Москвы. Да и то сказать, - двадцать четыре года прошло с того времени да пятнадцать со времени Земского собора, когда Герасим последний раз побывал в Москве. Сильно изменился он, лицо его покрылось морщинами, в волосах виднелась седина.

- Нелегко, матушка, служить на окраине, нелегко и голову сберечь там, - во всяко время готовься к тому. Ба! - сказал он, спохватившись. - А вы новый дом выстроили? Да и Андрея что-то не вижу?

- Милый мой, батюшка Герасим, да что тут было в Москве-то, и сказать тебе не могу! Татары напали на Москву, тому лет десять... Дома и хижины поджег хан в десяти концах... Страх наступил великий... Дым всё небо застилал... Поднялся ветер. Веришь ли, огненное море вместо Москвы-то получилось! А шум, вой, грохот поднялся, будто миру конец. Все побежали в леса. А татары бегущих побивали стрелами. Всё у нас погорело. Вот мы новую избу и поставили. Все теперь у нас вновь отстраиваются, не мы одни.

- М-да, горе великое! Слышали и мы о том... Сказывали нам, что и Кремль разрушили... Слава богу, того не случилось.

- Кремль крымский хан не тронул, побоялся!

- Где Андрей-то? Не вижу я.

- Э-эх, милый, уж и не спрашивай!

Она тяжело вздохнула.

- Угнали его на Ледовое море. Острог* там ставят. Пушки повезли туда. Государь приказал.

_______________

* О с т р о г - крепость.

Герасим добродушно рассмеялся:

- Что ж ты! Смешная! По Ледовому морю чужеземцы повадились плавать. Государь знает, что делает. Радуйся! Государь Андрюху полюбил, коли везде его посылает. У него так: кого полюбит, тому и дела большие дает.

- А мне какая радость от того? Николи его дома не видишь. Будто я вдова, а не мужняя жена.

- Послушайте меня, порубежника. Вот когда ездишь по дороге вражеской, тоска берет, а как перейдешь через рубеж на Русскую землю, так тебе и дом. Считай и Андрейку дома. Бабы - все вы такие! Скучливые! Гляди, и моя Параша тоскует там... Вместе со мной ходила драться с нехристями свейскими разбойниками. Бедовая! Билась один на один. А как мне уезжать, баба бабой стала, в рев пустилась. Так уж вас бог создал, видать. Глаза на мокром месте.

- Что? Аль и там война? - спросила Охима.

- Того и гляди, Нарва падет и едва ли устоит Иван-город. Силу большую собрал свейский воевода Делагард. Хитро воюет, напористо. Жаль мне наших приморских земель. Как мы их берегли! Да всё нипочем пошло. А уж как кораблики-то наши весело бегали! Любо-дорого смотреть.

Охима засуетилась, поставила на стол кувшин с брагой, рыбу, коренья разные, стала угощать гостя.

- А в Москве как вы тут живете? - спросил Герасим, наливая себе браги.

- Живем, сам знаешь, как... Истомились все. Колокола не умолкают... О царевиче Иване панихиды всё служат. Грех с царем приключился, вот все и молятся.

- Что ж делать! - грустно произнес Герасим. - Скорбит народ.

- А чего ради сына порешил, - того никто не знает. На посадах болтают всяко...

Охима шепотом рассказала Герасиму, что она слышала о смерти царевича Ивана.

Герасим вздыхал, покачивал удивленно головою, слушая Охиму. Потом вздохнул:

- Не узнал я его, государя. Постарел! Да и слушал он меня неохотно, устал, видать. А говорил я - про изменника!.. В былые времена не так бы он слушал об измене. А еще есть ли новое у вас? Што ж ты не пьешь? Наливай, Охимушка.

Охима послушно наполнила брагой две чаши.

- Болтают еще, будто поп какой-то латынский приехал... Веру переменить соблазняет царя.

- А царь как?

- Будто бы и царь того же сторонник.

- Так ли это? Не врут ли? - нахмурился Герасим. - Не может того быть.

- Не ведаю. Бабы вой подняли у колодца, когда им о том сказали монахи.