Забытое королевство - Петр Гуляр

В центре двора возвышался холмик из земли и песка, обнесенный деревянным забором. В середину холмика были воткнуты несколько разноцветных треугольных флажков с именами и титулами демонов самоубийства. Их изображения, нарисованные углем на некрашеных деревянных табличках, торчали из песка вокруг флажков. Демонов — ужасных созданий со змеиными туловищами и звероподобными человеческими лицами — было много; у некоторых торчали дыбом волосы, у других на головах были маленькие короны или шапочки. У дверей дома был устроен небольшой алтарь, покрытый шелковой тканью, на котором стояли фотографии покойных, а также подношения в виде фруктов и конфет и подставка для благовоний. На другой стороне двора находилась занавешенная беседка, в которой сидели шаманы, читая вслух отрывки из «Книги Камегамики» и других древних манускриптов. Чтение сопровождалось ударами гонга. Шаманов было семеро; одеты они были в длинные куртки из расшитого шелка со стоячим воротничком, а на головах у них красовались короны из пяти лепестков; обуты они были в китайские сапоги старинного стиля, с очень толстыми подошвами. Окончив чтение, они вышли во двор и, окружив холм с флажками и демонами, начали медленно танцевать под звуки небольшого барабана и колокольчиков-ндзелеров. Подняв одну ногу, они медленно поворачивались на другой и затем делали шаг вперед. Постоянно повторяя эти выверенные, но однообразные движения, они распевали заклинания, призывая демонов самоубийства и требуя, чтобы духи мертвых влюбленных еще раз проявились в родном доме. Заклинания звучали снова и снова, все более настойчиво.

— Приди! Приди! Явись! Приди! — металлическими, гипнотизирующими голосами требовали шаманы.

Семья и гости замерли в полной тишине. На лицах шаманов проступили капли пота, глаза их словно бы подернулись пленкой, взгляд обратился куда-то внутрь. Они явно вошли в состояние частичного транса.

— Явись! Явись! Приди! Приди!

Слова приходились на каждый удар ндзелера или барабана. Так прошло более часа, но монотонные, невыносимые призывы не стихали. Шаманы все так же медленно переступали с ноги на ногу и синхронно вращались. Напряжение возрастало, близился переломный момент. Внезапно шаманы остановились. В полнейшей тишине двор пронизало дуновение ледяного ветра. На короткое мгновение — долю секунды — все мы почувствовали, что влюбленные вернулись и встали рядом со своими подобиями. Я решил было, что такое впечатление возникло только у меня, однако тут обе семьи в едином порыве простерлись наземь перед маленьким алтарем. Вид у гостей был ошеломленный. Никто ничего не увидел, и ощущение рассеялось так же внезапно, как и возникло. Однако ни у кого не было ни малейшего сомнения в том, что духи влюбленных и вправду посетили дом.

Со слезами на глазах хозяева начали расставлять столы, и вскоре был накрыт простой деревенский поминальный стол из восьми блюд, как полагалось согласно обычаю. Отдельный столик с теми же блюдами накрыли для демонов, а на алтаре расставили тарелки для покойных. Полилось вино, люди постепенно пришли в себя и начали болтать и шутить, будто дело было не на поминках. После обеда шаманы зарезали двух черных петухов, положив им в клювы монетки, когда те умирали. Петухи символизировали покойных — после этого жертвоприношения для них наконец распахивались врата в рай предков, а их связь с земным существованием обрывалась. Затем последовал еще один шаманский танец — на этот раз томба были вооружены небольшими деревянными мечами. Этот танец был энергичнее и напоминал воодушевленное фехтование — теперь, после того как демоны были призваны на поминки и приняли угощение и дары, их следовало изгнать из дома в подземный мир, откуда они явились, и заклясть, чтобы они никогда больше не беспокоили родственников влюбленной пары и не подталкивали их к самоубийству.

Однажды утром, около десяти, я сидел дома за столом, как вдруг пришли соседи — они хотели, чтобы я срочно посетил один дом неподалеку от ворот нашей деревни. В доме я обнаружил девушку в бессознательном состоянии. Как выяснилось, рано утром она выпила четыре унции опия-сырца, растворенного в стакане уксуса, и вдобавок проглотила два или три золотых кольца. Я сделал ей инъекции кофеина и апоморфина и приложил все возможные усилия, чтобы вызвать у нее рвоту. Однако колоссальная доза яда уже сделала свое дело — девушка с трудом дышала, щеки ее приобрели лиловый оттенок. Глаза у нее были открыты, однако в сознание она не приходила. Я продолжал делать все, что мог, и к трем часам пополудни она наконец пришла в себя и смогла поговорить с домашними. Она невероятно рассердилась на меня и выбила у меня из рук лекарства.

— Я хочу умереть! — кричала она. — Я должна умереть! Не смейте мне мешать!

Вскоре она снова провалилась в забытье. Я просидел рядом с ней до полуночи, делая ей уколы кофеина и других укрепляющих веществ. Она еще несколько раз приходила в себя, каждый раз восклицая, как ей хочется умереть. Затем она очень трогательно и с большой любовью попрощалась с сокрушенными родителями, сестрами и братьями. К полуночи ей, казалось, стало намного лучше, и родственники уговорили меня отправиться домой, однако после моего ухода она быстро потеряла сознание и к четырем утра умерла.

Как оказалось, девушка ходила со своими подругами в паломничество к Храму Плодородия на горе неподалеку от Лицзяна. Там девушки повстречали своих друзей-юношей и поужинали вместе с ними едой, которую сами же и приготовили. После возвращения домой тетка этой девушки, женщина дурного нрава и известная сплетница, начала ее попрекать. Она назвала ее «апиздя» (шлюхой) и множеством других слов, которыми так богат насийский язык. Также она намекнула, что племянница наверняка потеряла честь и в положенный срок произведет на свет ребенка. Эти-то незаслуженные упреки на глазах у соседей и довели обычно спокойную девушку до нервного срыва. Она чувствовала себя опозоренной и решила, что единственный способ доказать свою невинность — это покончить с собой. Убитая горем и разъяренная семья бедной девушки отомстила злобной тетке типичным насийским способом — родственники отправились к ней домой и разнесли все на мелкие кусочки.

Когда в доме происходит убийство или умирает в родах женщина, это место автоматически становится чоу (нечистым). После этого туда приглашают шаманов, которые проводят чоу-нав, или очистительный обряд, в ходе которого демонов нечистоты и бедствия призывают в дом, угощают и изгоняют. Обряд этот обходится очень дорого, так как для его исполнения требуется убить черного быка, козу или овцу, а также черную свинью и черного петуха. Проводится он по ночам.

Хэ Шо-вэнь служил у меня в конторе младшим писарем. Это был тихий, плотного телосложения юноша, временами, правда, проявлявший агрессивность. Когда он был еще ребенком, на его отца напали тибетские разбойники, изрезавшие его на тысячу частей. Жил он с вдовой матерью и дядей с отцовской стороны в доме на расстоянии примерно одного ли от нашей деревни, на пути к Ласибе. Мой повар обожал его до такой степени, что официально усыновил и сделал своим наследником. Мальчик стал жертвой одного из описанных мной нелепых брачных договоров, которые были так широко распространены в Лицзяне — ему предписывалось жениться на девушке, с которой он был помолвлен сразу же после рождения. В то время ему было всего несколько месяцев, девушке же — не то пятнадцать, не то шестнадцать лет, так что на момент брака юноше было двадцать два, а девушка превратилась в зрелую тридцативосьмилетнюю женщину, годившуюся ему в матери. Женщина тем не менее оказалась доброй и работящей и неплохо заботилась о муже и свекрови. К несчастью для нее, Хэ Шо-вэнь и его мать ее ненавидели. Как выяснилось, в своем вдовстве мать утешалась обществом мужчины, жившего неподалеку. Невестка прознала об этом и прониклась к ней презрением, так что в доме не прекращались ссоры, нередко кончавшиеся дракой между рассерженными женщинами. Наслушавшись наущений матери, Хэ Шо-вэнь тоже начал бить жену. Развязка наступила, когда мать в слезах донесла сыну, что утром невестка нанесла ей немыслимые оскорбления, которые можно смыть, только поколотив виновницу как следует. Нетрудно представить себе, насколько ужасная и унизительная сцена разразилась, когда муж вместе со свекровью набросились на беззащитную женщину. Они бросили ее, избитую и плачущую, на кухне, и отправились спать, поскольку дело было к ночи.

В полночь бедная женщина, страдая от унижения и дойдя до крайней степени отчаяния, развела в кухне огонь и сожгла свой пукхай (одеяло) и приданое. Затем она переоделась в парадную одежду — костюм замужней женщины из хорошей семьи, — затушевала косметикой распухшее лицо и губы, смастерила удавку и повесилась в гостиной. Никто ничего не услышал, и о происшествии стало известно только утром. Домашние нашли ее полузадохнувшейся, с посиневшим лицом. Она была еще жива, однако вскоре скончалась, так и не придя в сознание. Тут обнаружилась еще горшая новость: женщина была на третьем или четвертом месяце беременности. Ее смерть осквернила весь дом и навлекла на него проклятие. Муж и свекровь поспешно вызвали лам, и после короткой службы гроб отнесли на луг за пределами деревни. Там его поместили на погребальный костер, собравшиеся на лугу ламы провели еще одну короткую службу, и под гробом разожгли огонь. (Тела самоубийц, женщин, умерших в родах, и умерших насильственной смертью наси всегда кремируют. Этот обычай — остаток их древней традиции: похороны у наси появились только после того, как они переняли китайскую культуру.)