Забытое королевство - Петр Гуляр

Наконец юноша сдался и пообещал покончить с собой вместе с ней, но при условии, что она оплатит все нужные приготовления сама. Юноша нуждался в хорошем платье и других предметах одежды, необходимых для полного туалета, а также непременно хотел выставить богатое угощение и вино. Возможно, подумал он, девушке не удастся собрать столько денег. Однако, к его немалому огорчению, она без труда выложила нужную сумму — по всей видимости, недостатка в деньгах она не испытывала. Молодой человек попал в ловушку. Они отправились в уединенное место в горах, где наслаждались обществом друг друга, покуда у них не кончилась провизия, и затем, по преданию, приняли яд. Эта легенда и стихи записаны в древнем манускрипте под названием «Книга Камегамики». Первая страница украшена иллюстрацией, на которой изображена дама в винно-красной блузе и синей юбке оттенка петунии. Даже в нарисованном виде взгляд ее больших, темных, блестящих глаз до сих пор поражает своей глубиной и будто бы скрывает в себе какое-то манящее обещание.

С тех самых пор история Камегамики вдохновляла все новых и новых самоубийц. Ее рассказывают в качестве пролога шаманы-томба, когда выполняют обряд харлалу, обязательно используя варган, как и предписывает история, в той части, где юноша и девушка заключают договор о двойном самоубийстве. Поскольку юноши-наси не имели ни копейки собственных денег, обряд юву всегда оплачивали девушки. Именно они закупали новую одежду, еду и вино. Затем влюбленные, взявшись за руки, ускользали в горы, где, наслаждаясь последними минутами жизни, вволю ели, танцевали и любили друг друга.

Даже перед лицом смерти лицзянские девушки выказывали свое превосходство над хилыми мужчинами. Многие мальчики не хотели умирать, однако их сильные духом подруги все равно принуждали их к действию. Мне рассказывали, что однажды некая девушка, угрожая любовнику обнаженным мечом и распугав людей, которые пытались ее остановить, подвела дрожащего от страха мальчика к краю высокой скалы и спокойно столкнула его вниз. Затем она, не теряя присутствия духа, заколола себя мечом.

Не были редкостью и массовые самоубийства — однажды я слышал историю о том, как в лесу у пика Лошадиное седло, рядом с Шангри-Мупо, нашли шесть повесившихся пар. Как-то раз в небольшом озере под Снежным пиком нашли двух несчастных девочек — они стояли в воде, держа друг друга в объятиях. Девочки связали вместе свои лодыжки, привязали к ним камень и спрыгнули в озеро. Когда подростки пропадали из дома более чем на два дня, родители сразу же начинали подозревать наихудшее. Не теряя времени, они бросались на поиски и спустя несколько дней в каком-нибудь отдаленном месте находили тела бедных влюбленных. Родители рыдали, били себя в грудь и начинали приготовления к обряду харлалу. Иногда в момент, когда разъяренные родители пускались на поиски, след еще не успевал остыть. Глядя на то, как они убиваются и горюют, можно было подумать, что, найдя своих детей вовремя и не дав им покончить с собой, они были бы вне себя от радости. В действительности все совсем не так. Если бы влюбленных удалось застичь живыми, их ждало бы всеобщее порицание, и ради спасения чести общины родители либо соседи, возможно, забили бы их насмерть. Принцип чести здесь был суров и непоколебим, как жестокое языческое божество, и имел большее значение, чем родительская любовь. Этот принцип требовал кровавых жертвоприношений в той или иной форме, и никакие иные соображения не могли его поколебать. Влюбленные это прекрасно понимали, а потому принимали все возможные меры предосторожности, чтобы не попасться родне живыми. Если молодой человек, которому девушка поклялась в верности, умирал где-нибудь вдали от Лицзяна, честь обязывала ее последовать за ним в мир иной.

Удивительно, что лю си из Юннина, жившие практически в двух шагах от Лицзяна, никогда не были склонны к самоубийству. Однако следует учесть, что они сохранили обычаи свободной любви и сочетались браком либо жили с теми, кто им нравился. Разбитое сердце всегда можно было излечить, и искать утешения в преждевременной смерти не было нужды. Тибетцы и черные ицзу также заключали браки на основе свободного выбора и взаимной любви, так что и у них эпидемии самоубийств не наблюдалось. В частоте и легкости, с которой в Лицзяне совершались самоубийства, прослеживалось и губительное влияние шаманов-томба. Богатые вознаграждения за обряды харлалу позволяли им жить безбедно, так что они были напрямую заинтересованы в том, чтобы поддерживать высокий уровень самоубийств и потворствовать ему. Они вели среди легковерных людей искусную и коварную пропаганду, внушая, что самоубийство — разумный способ ухода от житейских проблем. Они из кожи вон лезли, расписывая прекрасную жизнь в пространстве между мирами, где обитали души самоубийц, и, вне всякого сомнения, преуспели в проталкивании своих идей. Столетия такой психологической обработки привели к тому, что баланс между жизнью и смертью у наси был весьма хрупок — они готовы были умереть в любую минуту, и для того, чтобы толкнуть человека на последний шаг, иногда достаточно было мелкой ссоры или вспышки гнева.

Примеры такой бездумной и жестокой алчности можно было найти не только среди томба. Мне вспоминается отвратительный, богомерзкий случай, произошедший в Лицзяне в военные годы. Небольшой группе солдат-гуркхов и нескольким беженцам из Бирмы чудом удалось дойти до Лицзяна, преодолев смертоносные ущелья и горные хребты, лежащие между Салуином и Меконгом. К сожалению, некоторые из них страдали от дизентерии и холеры. Наси, которым до того ни разу не приходилось сталкиваться с подобными эпидемическими заболеваниями, стали умирать сотнями, и плотники-миньцзя едва успевали делать все новые гробы. Когда эпидемия начала отступать и прибыль уменьшилась, плотники заказали роскошные богослужения во всех буддийских храмах Лицзяна, молясь Будде и другим божествам, чтобы те вернули высокий уровень смертности и не позволяли ему падать, дабы их дело процветало и впредь. По этому случаю мне вспомнился похожий рассказ у Толстого, в котором богатый купец, скопивший большой запас зерна, продавал его в голодное время с огромной прибылью. Он поклялся Богу, что построит новый собор с большими колоколами и всем, чем нужно, если Господь продлит голод еще на некоторое время. В ту же ночь все его амбары и склады сгорели.

Обряды харлалу были частью повседневной лицзянской жизни. Посторонних на них не звали, однако многие друзья специально приглашали меня, ибо относились ко мне практически как к члену семьи. Эти обряды всегда глубоко волновали меня — возможно, виной тому была романтическая часть моей натуры, которую приводили в трепет проявления любви до гроба. Особенно хорошо запомнилась мне одна из таких историй.

У девушки из деревни у подножия Лошадиного седла был молодой человек, солдат, сражавшийся в армии под Тайэрчжуаном. Однажды его семья получила телеграмму с известием о том, что он погиб в битве. Услышав от друзей эту новость, девушка горько заплакала, но ничего не сказала. Затем однажды ночью она надела свое лучшее платье, накрасилась, надушилась, и утром родители обнаружили, что она повесилась на притолоке в гостиной. Только после смерти горюющие семьи прощали заблудших влюбленных, и обряд харлалу родственники с обеих сторон обычно устраивали вместе. Именно на такой обряд, проводившийся в доме погибшего солдата, я и был приглашен.

Подойдя к дому, я увидел, что двор чисто выметен и украшен сосновыми ветками. Семья в белых холщовых одеждах поджидала гостей. У входа поставили два искусственных деревца, изготовленных из тонких палок, бамбуковых стеблей, листьев и веток. Увешанные флажками, лентами и талисманами, они выглядели весело, словно рождественские елки. Одно деревце посвящалось юноше, второе — девушке. Деревце юноши, помимо других вещей, украшали миниатюрные предметы мужской одежды — куртки, брюки и так далее, — вырезанные из цветной бумаги. Висели на нем и другие вещицы, которыми он пользовался при жизни и с которыми почти не расставался, — его любимый гребень для волос, трубка, кисет, зеркальце, бритва и прочие мелочи. На деревце девушки висели ее пудреница и помада, гребни и шпильки, простенький несессер, дешевые украшения и флакон духов, а также бумажные изображения предметов женского костюма. Все это выглядело очень трогательно и вызывало щемящую жалость.

В центре двора возвышался холмик из земли и песка, обнесенный деревянным забором. В середину холмика были воткнуты несколько разноцветных треугольных флажков с именами и титулами демонов самоубийства. Их изображения, нарисованные углем на некрашеных деревянных табличках, торчали из песка вокруг флажков. Демонов — ужасных созданий со змеиными туловищами и звероподобными человеческими лицами — было много; у некоторых торчали дыбом волосы, у других на головах были маленькие короны или шапочки. У дверей дома был устроен небольшой алтарь, покрытый шелковой тканью, на котором стояли фотографии покойных, а также подношения в виде фруктов и конфет и подставка для благовоний. На другой стороне двора находилась занавешенная беседка, в которой сидели шаманы, читая вслух отрывки из «Книги Камегамики» и других древних манускриптов. Чтение сопровождалось ударами гонга. Шаманов было семеро; одеты они были в длинные куртки из расшитого шелка со стоячим воротничком, а на головах у них красовались короны из пяти лепестков; обуты они были в китайские сапоги старинного стиля, с очень толстыми подошвами. Окончив чтение, они вышли во двор и, окружив холм с флажками и демонами, начали медленно танцевать под звуки небольшого барабана и колокольчиков-ндзелеров. Подняв одну ногу, они медленно поворачивались на другой и затем делали шаг вперед. Постоянно повторяя эти выверенные, но однообразные движения, они распевали заклинания, призывая демонов самоубийства и требуя, чтобы духи мертвых влюбленных еще раз проявились в родном доме. Заклинания звучали снова и снова, все более настойчиво.