Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

Она смутилась.

— Что у него с ногой?

— Оторвало осколком.

— Он тоже был летчиком?

— Нет, механиком. Однажды немцы бомбили аэродром. Осколком фугаски ранило Ибрагима. Мы долго его искали и спустя несколько часов нашли в воронке полуживого.

— Много крови потерял?

— Да. Срочное переливание ему сделали прямо на летном поле.

— Кровь ему дали вы?

— Да.

— Алексей Иванович как-то рассказывал мне об этом.

Фрид добродушно улыбнулся:

— Мы с Ибрагимом теперь братья по крови.

Вскоре пришел и Ибрагим с подносом, уставленным тарелками, судками, с шашлыком и бутылкой белого сухого вина. Нора приняла поднос и поставила к себе на колени. Ибрагим протиснулся на заднее сиденье.

— Ну поехали, — сказал он, беря поднос с Нориных колен.

Фрид не спросил, куда ехать, он, как видно, это уже хорошо знал. Он вывел машину из-под раскидистого тутовника и оказался у развилки дорог, поехал по левой, через несколько минут машина свернула в рощу и, петляя между деревьями, как челнок сквозь нити, проехала с километр и остановилась у родника, бившего из-под огромного, в несколько обхватов, бука, с толстых корней которого земля давно уже была смыта, и они напоминали огромных питонов, пьющих воду.

Ибрагим вышел из машины, взял бутылку с вином и сунул под холодную родниковую струю. Нора стала помогать ему: салфетку расстелила было прямо на траве, но Ибрагим удержал ее за руку:

— Нет, Нора-джан, не так, сейчас мы все устроим в наилучшем виде. — Он прошел к багажнику, достал алюминиевый раскладной дорожный столик, два стула и поставил их впритык к раскрытой дверце машины, рядом с Фридом. — Вот теперь можешь накрывать.

Нора расстелила салфетку, поставила на столик хлеб, зелень, тарелки, стаканы. Работала она неумело и без охоты, как бы через силу заставляя себя. Время от времени она бросала на Фрида короткие, тревожно-недоуменные взгляды, как человек, проснувшийся в незнакомой комнате, в которую неизвестно как попал, и рассматривающий незнакомую обстановку, еще не разобравшись, во сне ли он или наяву.

«Ты ищешь логики в моих или своих поступках. Не ищи, ее нет. Мы оба душой признали классическую формулу самооправдания; что мне ваша логика — у меня своя логика! Моя — в моем страхе перед одиночеством. А твоя?.. Не знаю, да и не хочу знать… С меня довольно и того, что я знаю».

Нора перегнулась через столик.

— Вы хотите что-то сказать, Фрид Степанович?

— Нет, не хочу.

«Моя боль — это моя боль, твоя — это твоя. Здесь и проходит четкая граница между двумя людьми, какими бы достоинствами и добродетелями они ни были отмечены. Слова есть слова, чувство есть чувство — это тоже граница, но уже в самом человеке. Блажен, кто верует в их тождество, а я — нет. Вот в чем наша с тобой беда».

— О чем вы сейчас думаете, Фрид Степанович? — спросила Нора.

— Как бы поскорее поесть, — Фрид улыбнулся.

— Ведь неправда же.

— А тебе нужна правда, Нора?

— Нет, я ее знаю без вас.

— Вот и чудесно.

— Я сейчас заплачу.

— Только не это, — рассмеялся Фрид. — Женские слезы имеют одно преотвратное свойство, они лишают мужчину способности нормально думать. Лучше улыбнись.

В это время подошел Ибрагим, неся откупоренную бутылку. Он разлил вино по стаканам, поднял свой:

— За то, чтобы больше не было войны и чтобы мы все долго жили.

Нора чокнулась с Ибрагимом, затем с Фридом, пить, однако, отказалась, лишь пригубила и поставила стакан на стол. Ибрагим одобрительно поглядел на нее: он не любил пьющих женщин.

Через час они вернулись к ресторанчику. Улучив минутку, когда Нора прошла в буфет, чтобы выпить лимонаду, Ибрагим пригнулся к Фриду и шепнул ему на ухо:

— Славная девушка, пират, но… не для тебя.

— Что так?

— Не потянет… Не обижайся.

— Ладно. — Фрид усмехнулся и прощально помахал ему рукой.

Нора вышла из ресторана и села рядом с ним.

Всю дорогу они ехали молча. Фрид провел машину по узким извилистым улицам.

— Это, конечно, глупо, но я до сих пор не знаю, где ты живешь.

Нора назвала свой адрес таким тоном, словно разговаривала с незнакомым таксистом, даже добавила: «Будьте добры, поторапливайтесь…» Это была детская месть. Фрид улыбнулся и сказал:

— Слушаюсь, гражданочка, мигом докачу.

Через несколько минут Нора попросила остановить машину. Вышла, постояла в нерешительности.

— Я живу вот здесь, — показала она.

— Теперь буду знать.

Снова молчание.

— Вы сейчас домой, Фрид Степанович?

— Нет, хочу съездить к Алеше Коробову, третий день не появляется у меня, посмотрю, что там с ним.

— Передайте ему привет от меня, До свидания, Фрид Степанович.

— До свидания, Нора.

Разворачивая машину на улице, он видел, как Нора, зябко съежившись, хотя было тепло, вошла в подъезд. Она ни разу не обернулась в его сторону. Кольнула обида, но тут же ее вытеснила насмешка над самим собой: «Ты же сам этого хотел, вот и радуйся…»

…От Коробова он вернулся в двенадцатом часу ночи, у ворот просигналил. Дед Акоб открыл обе створы. Фрид проехал через весь двор в раскрытые двери гаража. У стенки уже стояли его костыли. Фрид взял их под мышки и, мучительно морщась от невыносимой боли, вошел в комнату