Вуали Фредегонды - Жан-Луи Фетжен

Те, кто стоял дальше всех, обратились в бегство. Другие продолжали пятиться, все еще разгоряченные схваткой, и обменивались нерешительными взглядами. Может быть, они все скоро разбегутся... А может быть, решат его убить, вместе со стражниками, а потом бросят их тела в Сену, чтобы никто никогда не узнал, что произошло... Но в этот момент во двор въехала группа всадников, одетых в ливреи королевских слуг, — посланцы его брата Карибера. Они даже не успели удивиться столь большому скоплению народа — в несколько мгновений двор опустел.

Хильперик все еще не мог унять дрожь, когда один из слуг спешился и склонился перед ним.

— Ваше величество, монсеньор Карибер, мой повелитель, приказывает вам срочно прибыть во дворец.

— Что случилось?

— Только что доставили послание из Метца. Монсеньор Зигебер разбит гуннами. Неизвестно, жив ли он.

* * * * *

В течение нескольких неопределенно-смутных мгновений перед самым пробуждением Зигеберу порой казалось, что ничего не произошло. Когда ему удавалось заснуть, на него накатывало забвение, и он больше не чувствовал своего жесткого ложа. Сон всегда был одинаково глубоким, менялись лишь сновидения и то, что он видел вокруг, проснувшись. Прежде всего он начинал чувствовать запахи — кожаного полога шатра, лошадей и навоза, затем — аромат свежескошенной травы, соломы и земли, на которых он лежал. Потом до него доносился глухой шум, словно от многочисленных ударов по земле, заставлявших ее содрогаться. Тогда он открывал глаза, приподнимался и тут же вспоминал все разом: боль в сломанных ребрах, одиночество и унижение в плену у кочевников. Нельзя было сказать, что с ним плохо обращались: его не связывали, регулярно кормили и даже лечили. С тех пор как он пришел в сознание, он никого не видел, кроме слуг, приносивших ему еду и питье, и каких-то жутковатых существ в разноцветных шелковых хламидах и длинных плащах, на которые были нашиты скелеты животных, птичьи крылья или лошадиные гривы — должно быть, это были чародеи-целители.

Со временем, дней через десять или чуть больше, пахучая мазь, которой они натирали его тело, оказала свое действие: теперь он мог дышать более-менее свободно, не ощущая мучительной боли при каждом неверном движении. Накануне он впервые смог выйти из палатки необычно круглой формы, в которой лежал все это время, под безразличными взглядами воинов с раскосыми глазами, одетых в засаленные меховые шкуры, сидящих верхом на невысоких коренастых лошадках. У каждого при седле было копье высотой в два человеческих роста. Их безразличие было унизительнее всего...

Повсюду, сколько хватало глаз, не было видно ничего, кроме палаток и лошадей. Лошадей были десятки и сотни, и большая часть из них свободно носились целыми табунами среди этого города из тканей или звериных шкур. Зигебер понял, что именно от их топота содрогалась земля, и этот глухой рокот мгновенно напомнил ему о недавнем сражении.

В то время как армия франков двигалась по тюрингской равнине, внезапно послышался точно такой же гул, вначале похожий на отдаленные раскаты грома, потом — все более и более сильный, до такой степени, что земля вздыбилась у них под ногами, а стальные чешуйки на кольчугах зазвенели. В этом гуле даже приказы командиров уже невозможно было услышать. А затем на вершине холма внезапно появилась огромная орда, заслонившая горизонт, — не менее двадцати тысяч всадников галопом неслись прямо на них, стоя в стременах и выставив перед собой целый лес копий.

Двадцать тысяч... Это была даже не армия — словно целый народ пришел в движение. Франков было в десять раз меньше, а конных среди них — не больше сотни. Их стрелы, пращи и топоры значили сейчас не больше, чем заросли ежевики на пути у кабана или дождь для орлиного полета. Они были буквально сметены этим огромным полчищем людей и лошадей, нагруженных железом, и не смогли не только сопротивляться, но даже хоть немного замедлить его движение — передние ряды были смяты при первой же атаке.

Зигебер помнил удар, который сбил его на землю, но не помнил, удалось ли ему самому нанести удар. Его кольчуга не была пробита, но от боли в сломанных ребрах он потерял сознание и даже не мог вспомнить, успел ли выхватить меч...

Выйдя из палатки в первый раз, он рассмотрел вблизи этих воинов, одетых в звериные шкуры и странные шапочки конической формы. Большинство из них носили на поясе кривой меч, у некоторых был лук или копье. На ком-то были кожаные доспехи, на других — кольчуги, покрытые стальными чешуйками, и все потрясали длинными копьями, украшенными длинными узкими знаменами, — их они всаживали в противников с такой силой, что, должно быть, выбивали их из седел. Зигебер не мог больше выносить их вида и снова укрылся в палатке. Только позже, немного успокоившись, он вспомнил о стременах. Франкские всадники не использовали их, хотя и знали об их назначении. За миг до того, как нанести удар, гунны приподнимались в стременах, перенося вес тела вперед, и обрушивали копье на противника со всей силой, еще увеличенной быстротой скачки их лошадей.

В это утро Зигебер пробудился от внезапно воцарившейся тишины. Может быть, в первый раз за все время, что длился его плен, земля не содрогалась от топота лошадей. До него донесся свист ветра и резкие хлопки палаточного навеса. Он медленно, с уже привычной после раны осторожностью, приподнялся и начал искать одежду. Но та исчезла. Не было даже штанов, которые он снимал, только ложась спать. Когда он уже собирался подняться, кожаный полог палатки взметнулся вверх и вошел вооруженный воин в сопровождении целой процессии. Четыре человека несли подвешенный на толстых брусьях огромный дымящийся котел удлиненной формы. Один из них приставил к котлу небольшую лесенку, потом все четверо вышли. Зигебер судорожно вздохнул. На память ему тут же пришли ужасные истории о воинах, сваренных заживо в кипящем масле или воде. Но тут в палатку вошли две женщины в пестрых нарядах, лица которых были скрыты под полупрозрачными вуалями. Одна несла блюдо, на котором стояли глиняные горшочки разных размеров, другая — стопку льняных простынь. В этот момент Зигебер встретился глазами с воином и заметил, что тот слегка улыбнулся, прежде чем в свою очередь выйти наружу и опустить за собой полог палатки.

Зигебер смотрел на женщин округлившимися от изумления глазами, чувствуя, как колотится сердце, и даже не протестовал, когда они подошли, чтобы помочь ему подняться. Он лишь попытался удержать на себе меховое покрывало, но их, казалось, нисколько не смущал тот факт, что он был абсолютно голым. Они подвели его к котлу, поддерживая с двух сторон, и сделали знак подняться по лесенке. Котел был до краев наполнен водой. Зигебер, кивнув головой и улыбнувшись, освободил одну руку и осторожно коснулся поверхности воды. Она была горячей, но не обжигающей. Стало быть, гунны не собирались варить его заживо, всего лишь приготовили ванну. Он переступил через край и, застонав от наслаждения, погрузился в воду и закрыл глаза. Он не открыл их даже тогда, когда почувствовал, как руки женщины заскользили по его груди и плечам, намазывая их какой-то приятно пахнущей густой жидкостью. Однако он вздрогнул, ощутив прикосновение к своему бедру. Потом одна из женщин, полностью обнаженная, села в котел напротив него; поверхность воды помутнела от всей той пыли и грязи, которую с него смыли, и он не мог видеть, что делают ее руки под водой, но чувствовал он приятные прикосновения очень хорошо.

День был уже в разгаре, когда Зигебер наконец вышел из палатки в собственной выстиранной одежде и накинув плащ, подбитый волчьим мехом, с вымытыми и расчесанными волосами. Щеки его потемнели от отросшей щетины, которую ему не хотелось сбривать. На лице сияла довольная улыбка, исчезнувшая, однако, в тот момент, когда он заметил в сотне шагов от себя знакомую фигуру. Когда человек повернулся, у Зигебера уже не оставалось сомнений — он узнал черты лица и густую рыжую шевелюру, похожую на осенний лес, а также плащ франкского покроя.

— Зигульф?

В этот момент обе женщины вышли из палатки и удалились семенящими шажками, перешептываясь и хихикая.

— Я вижу, ваше величество, что с вами здесь хорошо обращаются.

Улыбка на лице его стражника таяла, по мере того как Зигебер приближался. Постепенно становилось заметно, что король бледен, под глазами у него залегли глубокие тени, а движется он с явным трудом, неверной походкой. Зигульф подосадовал на себя, что улыбался.

— Что ты здесь делаешь? — прошептал Зигебер, приблизившись.

Все, что произошло после того, как он получил удар копьем, стерлось из его памяти, и из предшествующих эпизодов сражения он тоже помнил не слишком много, несмотря на попытки в подробностях восстановить каждую сцену. Но он помнил, что Зигульф вообще не участвовал в той злополучной битве.

— Меня прислала королева, — отвечал тот. — Дама Брунхильда вступила в переговоры с Байаном, как только узнала о вашем пленении. Она просила меня быть рядом с вами.