Идеальный враг - Михаил Кликин

– Покажи, если можно.

Павел сунул руку в карман, подцепил металлический кругляш пальцами, вынул, протянул Гнутому. Тот принял монету, долго ее рассматривал, тер об одежду, скреб ногтем. Потом он поднял голову, предложил:

– Давай проверим, приносит ли она тебе удачу.

– Как?

Гнутый положил монету на ноготь большого пальца, сильным щелчком подбросил ее к самому потолку. Поймал в ладонь, перевернул, хлопнул о колено:

– Загадай, орел или решка.

– Решка.

Гнутый, для пущего эффекта немного помедлив, поднял руку. Объявил:

– Решка! Удача на твоей стороне, Писатель! – Он вернул монету хозяину. Сказал со смешком: – У тебя тоже неплохой талисман. В чем-то даже лучше моего, ведь его не надо кормить, и он совсем не гадит.

– И места почти не занимает, – добавил Павел.

– Но и мышей не ловит…

Солдаты всегда найдут, о чем поговорить, если им нечем заняться.

Павел и Гнутый еще долго разговаривали о талисманах, о приметах и прочих суевериях – Гнутый вспоминал случаи из жизни, Павел делился прочитанным в книгах. Цеце и Рыжий начали играть в карты, Шайтан сидел рядом с ними, смотрел, слушал, как они рассуждают о везении в игре и в жизни. Зверь отжимался в проходе меж коек, напевая какую-то песню на незнакомом языке. Ухо чистил суконкой офицерскую пряжку на своем ремне и рассказывал Марксу о том, как однажды спас от верной смерти одного полковника, а тот пожаловал ему портупею с коллекционным боевым револьвером, но револьвер вскоре конфисковали, портупея сгорела и осталась от награды только пряжка – последнее напоминание о героическом поступке.

Вечерело. Дождь мягко стучал в окна.

Гул голосов звучал словно прибой – накатывал волнами, то нарастая, то затихая, порой умолкая совсем.

И в какой-то момент, когда в казарме установилась относительная тишина, тихо, но отчетливо прозвучал голос Курта:

– Огонь… – Немец стеклянными глазами смотрел в потолок. – Огонь… Человек горит… Ты…

Они легли спать, подготовившись к утреннему подъему. Расшнуровали ботинки, приготовили защитные костюмы, разложили их на полу, словно сброшенные бронированные шкуры, разобрали оружие из оружейной комнаты, поставили его у изголовья кроватей, хотя поступать так запрещалось. Но ни дежурный, ни сержант Хэллер не сказали ни слова, заметив это нарушение.

В армии много негласных правил. И даже уставы не всегда правы.

Они легли спать, зная, что для кого-то эта ночь может оказаться последней. Но они не думали о смерти, они думали о деньгах, о скорой увольнительной, о предстоящем отпуске. Они вспоминали своих женщин, своих друзей. Сонно улыбались. Зевали. Грезили.

Они легли спать, а где-то сейчас хмурые, невыспавшиеся люди глядели на мерцающие мониторы опухшими красными глазами, сорванными голосами кричали в микрофоны, непослушными пальцами клевали тугие кнопки клавиатур.

Где– то уже звучал вой сирены, и в воздух поднимались звенья бомбардировщиков, на огневые позиции выдвигались самоходные гаубицы, и беспилотные самолеты-разведчики, шныряя под облаками, отыскивали скопления экс-терров, уточняли координаты целей, выбрасывали радиозонды.

Где– то уже с визгом сыпались на землю бомбы, гремела канонада, рвались снаряды.

Операция “Немезида” началась. А они спали.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

22.07.2068

Сейчас еще ночь. Не спится. Не хочется.

За окном дождь и ветер. А в казарме уютно: тепло, тихо, сумрачно – только светятся лампы дежурного освещения.

Все спят. Сопят, причмокивают, похрапывают. Слышно, как в коридоре за дверью осторожно расхаживает дежурный. Зевает.

Проснулся из-за кошмара. Жуткий сон – по-настоящему жуткий, тягостный – даже писать о нем не хочу. Не буду.

Теперь не могу заснуть.

Взял карандаш и блокнот, чтобы поскорей отделаться от неприятною ощущения, оставшеюся после дурного сна.

Подумалось сейчас – вдруг это последняя моя запись? И что написать? Даже не знаю.

Завещание? Эпитафию?

Смешно.

Лучше помолчу.

Попытаюсь все же заснуть. Вдруг приснится что–то хорошее.

Надрывно, словно падающая бомба, взвыла сирена. В казармах вспыхнул и замигал яркий свет. Загудели устройства громкоговорящей связи, запищали коммуникаторы.

– Тревога! – Очнулись вялые дежурные.

Одновременно во всех казармах взвились в воздух откинутые одеяла, заскрипели, заскрежетали металлические кровати, сбрасывая с себя людей.

Было пять часов утра. Обычное время для учебных тревог.

Но эта тревога не была учебной.

– Взво-о-од! – Сержант Хэллер, как всегда, был уже одет. – Три минуты на сборы, полное облачение, построение перед казармой!

Стук пяток о пол, лязг оружия, разноязычная привычная ругань.

Павел спал в хэбэ, чтобы не тратить лишнее время на одевание. Он, не придя еще в себя, свалился с кровати точно в свои ботинки, вслепую затянул шнуровку, завязал крепко. Налепил на ноги суставы наколенников, отработанными движениями закрепил их. Натянул высокие чулки, в два счета пристегнул их к наколенникам. Вскинул на плечи бронированный корсет, похожий на древнюю кирасу, но несравненно более легкий и прочный, надел его, словно свитер, через голову. Подбородком утопил широкую кнопку на ошейнике – зашипела пневматика, и корсет плотно, но мягко обхватил тело. К плечам корсета Павел пристегнул жесткие щитки, дернул изо всех сил, проверяя, крепко ли они сидят, не оторвутся ли, случись за что зацепиться. Натянул беспалые перчатки, армированные бронепластиковыми волокнами, раскатал их по руке до локтевого сгиба. Поверх надел массивный браслет коммуникатора, застегнул его, нахлобучил шлем. Уже убегая, подхватил винтовку и упакованный в пластик сухпай. Вместе со своим отделением, со всем взводом – ни раньше, ни позже – выкатился на улицу. Подумал радостно – успел! Не сплоховал!

Капралы уже докладывали сержанту:

– Первое отделение – отсутствующих нет!

– Второе отделение – все на месте!

Некко замешкался, пересчитывая по головам своих подчиненных.

– У нас все! – крикнул, обращаясь к сержанту, Зверь. Откуда-то выскочил лейтенант Уотерхилл, неузнаваемый в костюме “Оса”. Прокричал:

– Двадцать минут до вылета! Все на месте?

– Да, сэр! – козырнул сержант Хэллер.

– Тогда за мной! Бегом! Марш!

– Марш! – рявкнул сержант, дублируя команду взводного.

И они побежали. Стуча окованными подошвами, громыхая оружием. Не разговаривая, дыша ровно, глядя только вперед.

Мимо столовой. Мимо библиотеки. Мимо штаба. Мимо бара и бани. Мимо ангаров и складов.

К посадочной площадке, где уже готовился к взлету огромный “Пеликан”.

Корабль складывался, словно титаническая головоломка. Поднимались трапы, закрывались трюмы, втягивались внутрь грыжи грузовых отсеков – гремел, скрежетал, лязгал металл. Под дюзами грохочущих двигателей горел бетон. Вибрирующие турбины с воем гнали обжигающе горячий воздух.

Три человека с высоты следили за взлетом корабля. По толстому стеклу струилась вода, и огни разметки расплывались, превращаясь в яркие праздничные кляксы.

– Дождь, – задумчиво сказал полковник.

– Да, сэр, – с готовностью откликнулся его подтянутый заместитель – начальник отдела информации.

– Две минуты до старта! – объявил главный инженер, посмотрев на мониторы. Он не принимал участия в запуске корабля, он, как и все в этой вознесенной над Форпостом комнате, похожей на аквариум, был простым зрителем.

Они уже сделали все, что полагалось. Теперь им оставалось лишь наблюдать.

– Я должен быть с ними, – сказал полковник.

– Нет, сэр, – покачал головой брехун. – Это невозможно, вы знаете.

– Там мои люди.

– Это наши люди, сэр.

– Ваши? – Хмурый полковник повернул голову, глянул в лицо своего заместителя.

– Да, сэр. Наши.

Полковник отвел тяжелый взгляд. Повторил негромко:

– Я должен быть с ними.

– Мы будем с ними, – заверил брехун. – Мы примем участие в управлении операцией. Связь с оперативными штабами уже установлена, Центр только что говорил со мной. Все необходимые данные получены. Мы увидим все. Мы будем с ними.

Полковник снова посмотрел на заместителя. Покачал головой. Спросил:

– Ты знаешь, Уинслоу, что солдаты тебя не любят?

– Да, сэр. Но я нормально к этому отношусь. Таковы издержки моей работы.

– А знаешь почему? – Полковник словно не слышал брехуна.

– Люди не любят, когда их поучают и воспитывают, сэр. Они не любят, когда им указывают. Не любят, когда…

– Они терпеть тебя не могут, потому что ты никогда не врешь. И никогда не говоришь правду. Ты скользкий, словно угорь, и многоязычен, как политик. Твоя голова полна дерьма, но дерьмо это пахнет духами. Я понятно выражаюсь, Уинслоу?