Горизонты внутри нас - Бен Окри

Когда она добежала до дома, шлепанцы съехали с ног и ей пришлось шаркать подошвами по земле. Преследователи отстали, и она остановилась, чтобы перевести дух. В левой руке она по-прежнему держала увядший цветок. Неподвижно застывший вывалившийся из пасти собачонки язык внушал тревогу. Ифейинва не знала, как помочь несчастному животному. Свет у них в комнате не [орел. Она снова стала перебирать в памяти события этого дня. Потом пошла в комнату и включила свет. Угрюмый, но не злой голос велел ей выбросить то, что было у нее в руках и истекало кровью, и выключить свет. На столе стояла наполовину выпитая бутылка пива, глаза мужа были налиты кровью. На заднем дворе не было ни души. На мокрой земле валялись грязные тарелки, ложки, детские горшки, дырявые и грязные ведра. Ифейинва отыскала сухое укромное местечко возле кухни и положила там собачонку, бережно смыв запекшуюся на ее правой передней лапе кровь. Блузка Ифейинвы тоже была в крови, но она этого не замечала.

Такпо велел ей выключить свет. Она стояла, молча глядя на него. Его глаза смотрели мимо нее, рот был полуоткрыт, обнажая зубы в пятнах ореха кола. Молчание было мучительным. В глазах у него затаилась боль открывшегося ему кошмара. Он пытался что-то сказать и без конца качал головой и вздыхал. Она по-прежнему молча глядела на него. Он поднялся, потом сел, потом снова встал. Тяжелой походкой направился к окну, открыл его, потом закрыл. Схватил бутылку, отпил немного из горлышка, поморщился, взявшись за живот.

Она глядела на него, не зная что делать, что сказать. Она подумала, что внешность у него, в сущности, не такая и плохая и что, возможно, он даже старается в чем-то себя преодолеть. Она так мало знает его. Во время свадебной церемонии она едва ли взглянула на него, она стояла, уставившись в одну точку прямо перед собой. Сейчас она впервые увидела в нем человека, терзаемого болью, способного страдать, а не изверга, который постоянно угрожал ей и колотил, когда у него возникала такая прихоть, и который мог сдергивать с нее юбку и трусы, пытаясь уличить в близости с другим мужчиной. Сейчас она при всей холодности испытывала к нему добрые чувства. Ей больше чем когда-либо хотелось убежать к себе в родную деревню. Это решение вызревало у нее давно. Сначала она боялась, что может совершить нечто непоправимое, но потом, когда мучившие ее по ночам кошмары прекратились, решение созрело окончательно.

Такпо снова сел и принялся раскачиваться на стуле, отталкиваясь ногами от пола. Он молчал. Ифейинва присмотрелась и — впервые — увидела, что у него бегут по щекам слезы. Это потрясло ее и больно ранило сердце; у нее было такое чувство, словно она увидела что-то недозволенное. Она отвернулась. Взяла увядший цветок и вертела его в руках. Он высморкался. Его молчание способно было свести с ума, ей хотелось кричать, кричать и кричать, пока он не улыбнется и не поколотит ее снова.

— Что у тебя в руках?

Ифейинва вздрогнула. Увядший цветок выпал у нее из рук и плавно опустился на пол.

— Цветок.

— Кто дал его тебе?

— Он совсем увял.

— Кто дал тебе этот увядший цветок?

Она промолчала.

— Это он дал его тебе?

И она опять промолчала.

— Я тебя спрашиваю. Это он дал тебе цветок?

Она продолжала молчать. Ее лицо ничего не выражало. Он вздохнул и протянул руку, чтобы снять висящее у двери пальто. Ифейинва втянула голову в плечи, опасаясь, что он сейчас ее ударит.

— Я хочу тебя кое-куда свозить. Слышишь?

Она взглянула на него. Его лицо было торжественно-спокойно, резиновый рот приоткрылся, и на лбу у него обозначились складки, похожие на червяков. Он колебался. Подошел к ней, обнял дрожащими руками и поцеловал. Запах из его рта был ей отвратителен, и ее губы не ответили на поцелуй; она съежилась и отвела лицо. Он был слишком толстокож, слишком самодоволен, чтобы почувствовать ее неприязнь. По-прежнему сжимая ее в объятиях, он принялся гладить ее по ягодицам; она мягко, но решительно заметила ему:

— Нас могут увидеть…

Его руки замерли, но в следующий миг он с такой силой сжал ее ягодицы, что она, не смея закричать в голос, лишь слабо простонала; она не закричала и когда он отпустил руки, а лишь беззвучно выдохнула из груди воздух.

— Пошли, — сказал он, направляясь к двери. — Я хочу повезти тебя туда, где ты еще не бывала.

Мысли одна страшнее другой приходили на ум, и она терялась в догадках. Ее воображение рисовало образы мертвецов, простертые на земле неопознанные трупы в глухих местах, и ее обуревал страх. И снова послышался его голос.

— Выходи! — кричал он. — Я убью тебя…

Она не посмела ослушаться.

На одолженном у приятеля мотоцикле он повез ее по Бадагри-роуд. Он ехал несколько минут, довольно медленно и осторожно. Проехав Алабу, он свернул на дорогу, ведущую к Аджегунле. Он остановился в темном месте неподалеку от армейских бараков и велел ей сойти. Вокруг стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь отрывочным стрекотанием кузнечиков. Было очень темно, в воздухе стоял густой аромат земли и влажной травы и еще — запах смерти. Ифейинва оцепенела. Мысли сковал ужас. В тенях ей мерещились человеческие лица и маски, а раскачивающиеся на ветру пальмы, казалось, просили ночь повременить с жертвоприношением; и маниакальное стрекотание кузнечиков вливалось в ритуальную фугу. Он ловко спрятал мотоцикл в кустах, словно несколько раз мысленно отрепетировал свои действия. Она осталась стоять у дороги и испытала смутную радость, когда увидела приближающуюся запоздалую машину. Но машина увеличила скорость и промчалась мимо. Кто же, будучи в здравом уме, станет останавливаться в подобном месте ради незнакомой девицы. Слишком хорошо был известен этот прием. Ее скорее бы сбили, попытайся она преградить машине дорогу, чем осмелились бы остановиться.

— Иди сюда, ты, образованная дура! — крикнул муж. Его резкий, скрипучий голос полоснул по ней как ножом. Он подошел к ней и толкнул к тропинке среди густого кустарника. Сердце ее билось так отчаянно, что его удары, казалось, были способны расколоть тысячу кокосовых орехов. Ее терзали страшные предчувствия, и душа замирала от каждого шороха. Его лицо во тьме было неразличимо. Только злобно, как у гориллы, сверкали глаза, и без конца открывался и закрывался рот. Когда они вышли к широкой прогалине, он велел ей остановиться. Прогалина напоминала кладбище или заброшенную ферму.

— Боишься?

Она молчала.

— Боишься?

Она молчала.

— Значит, не боишься?

Он достал из кармана финский нож; блеснуло острое лезвие, и она в ужасе отшатнулась.

— Да! Да, я боюсь. Что ты собираешься со мной сделать, скажи!

Он кашлянул, потом коротко рассмеялся. Глаза у него горели. Руки дрожали. Он несколько раз открывал рот, как бы собираясь что-то сказать.

— Ты хочешь убить меня?

Он не ответил.

— Ты хочешь убить меня?

— А что, если я скажу «да»?

Она немного помолчала, потом сказала:

— Тогда чего же ты медлишь?

Руки у него беспомощно дрожали. Он снова и снова открывал рот, но слова не шли у него с языка. По главной дороге, словно спеша куда-то, мчались машины. Кузнечики смолкли на время; пальмовые деревья перестали раскачиваться, и ночь стала еще непрогляднее.

Чем дольше она вглядывалась в его лицо, тем яснее казались его черты. Сначала оно напоминало маску, а потом на нем проступила не поддающаяся четкому определению мука, окутавшая его словно тьма. Но в то же время лицо было жестоким и злым. Налетел ветер. Сначала они лишь поежились от холода, но потом оказались вовлеченными во вселенский беспорядок — ветер срывал с них одежду, пальмовые деревья раскачивались подобно безруким и безногим зомби, листья шелестели и хрустели, кузнечики стрекотали с диким, безумным рвением, будто исполняли религиозный обряд.

— Я собираюсь тебя прикончить. — Он сказал это равнодушным тоном, как мог бы сказать совершенно посторонний человек. Голос его словно доносился откуда-то издалека. — Я для тебя все равно что лягушка. Ты меня не замечаешь. Мое прикосновение вызывает у тебя отвращение. Я делаю для тебя все. Одеваю, кормлю, забочусь о тебе. У тебя есть кров над головой. Я работаю, не жалея сил, только бы ты ни в чем не нуждалась, я забочусь о тебе постоянно, а ты ведешь себя не так, как подобает жене, ты даже до сих пор не забеременела, наверняка что-то делаешь, чтобы не забеременеть; на днях я заглянул в твои вещи и нашел какие-то пилюли. Когда я дотрагиваюсь до тебя, ты шарахаешься как от змеи. Разве я сделал тебе что-нибудь плохое? Все дело в том, что я старый. Но я не так уж и стар. Разве я единственный пожилой человек, женившийся на молоденькой девушке? Твои родственники расхваливали тебя; им нужны были деньги. Подлые они, нищие и глупые люди, вот и мрут один за другим, а ты здесь выкобениваешься всячески, потому что, видите ли, училась в средней школе. Когда я притрагиваюсь к тебе, ты шарахаешься, как от змеи, а что ты сделала сегодня?! Я видел, как ты с рисовальщиком вошла в дом этой проститутки…