Сердце спящего духа - Александр Мадисон

Дождь закончился. Буря ушла. На тёмном ещё небе светило вечернее Солнце. Рене сощурился от непривычно яркого света и поднял руку к глазам. Фигура учителя возвышалась над вершиной холма на фоне заходящего светила. Старик вслушивался. Мальчик понял, что учитель ещё не учуял его.

– Эй! – закричал Рене, – Я здесь! Я сейчас поднимусь!

Старик обернулся на голос.

– Хорошо! Только аккуратнее. Что бы ты ни принёс в Мир, будь осторожен с ним.

Рене запыхался, поднимаясь на вершину, но был безмерно рад.

– Уф! Вот и я! Я нашёл!

– Слышу. Ты уже уничтожил половину моего острова, – рассмеялся старик, – Умоляю тебя, чуть поменьше радости. А то уничтожишь вторую…

Рене стало немного стыдно.

– Извини. Это действительно было здорово.

– Верю. Знаешь, что… у меня есть предложение, – мягко произнёс учитель, – Так как мой дуб всё равно сгорел, а новые очертания моих владений надо снова наносить на карту, давай пройдёмся по острову и посмотрим, каких ещё дров наломал…э-э… наломала эта буря.

Мальчику вдруг стало весело. Он ожидал, что старик выйдет из себя, начнёт кричать или ругаться. Всё-таки разрушения, которые он произвёл хрустальным цвайхандером, были несравнимы ни с какой стихией.

– Только тебе придётся помочь мне, – поднял палец старик, – А то в моём доме теперь такой беспорядок, что я и не знаю, где что лежит.

– Согласен, – рассмеялся Рене и ухватился за палец.

– Тогда для начала обойдём остров. По дороге, пожалуйста, расскажи мне всё, что с тобой произошло. Я просто сгораю от любопытства.

Короткий рассказ поразил старика. Лицо его стало замкнутым, сосредоточенным. Он умолк.

– Эй, это всё! – не удержался Рене.

– Погоди. Я думаю…

Учитель думал долго. Они шли и шли. Старик медленно следовал за Рене, рассеянно слушая его пояснения о разрушениях на острове.

– Пойдём, – произнёс он наконец, когда Рене остановился, – Заберём припасы и зайдём кое-куда. У меня тут есть ещё одна норка. Запасная. Как раз на такой случай. Не люблю я туда возвращаться. Как будто свидание с прошлым. Но становится прохладно. Скоро ночь. Нам нужно обсохнуть и потолковать кое о чём.

Забрав припасы, они поднялись по склону и подошли к большому валуну.

– Убери его, – потребовал старик.

– Как? – вытаращил глаза мальчик, – Он в три раза больше меня.

– Остров тоже был немаленький, – пожал плечами старик, – Привыкай к силе. И всегда помни о том, что носишь за спиной. Я уже слишком стар, чтобы заниматься такими камнями…

За валуном открылась небольшая пещера. Рене заметил в центре неё следы старого костра, вязанку сухого хвороста и несколько крупных булыжников, аккуратно положенных по кругу.

– Там, – старик махнул рукой, – Должен быть кремень. Займись костром. А я закрою дверь.

Мальчику никогда раньше не приходилось высекать искры с помощью кремня и кресала. Но, в конце концов, огонь лизнул хворост и весело защёлкал сухими ветками. Обернувшись, Рене заметил, что старик достал из какого-то старого сундука, стоящего в углу, богато расшитое золотом полотнище. Старик раскатал его и теперь с помощью деревянных клиньев крепил над входом. По краю полотнища шла широкая жёлтая оторочка. А в центре, на красном фоне, красовалась большая, вышитая золотом, богато разукрашенная корона.

– Ого! – вырвалось у Рене. Он вдруг задумался, а кто на самом деле этот слепой отшельник?

– Что “ого”? – проворчал старик, – Подвинься. “Ого” потом будет…

– Какой красивый ковёр…

– Это не ковёр, – фыркнул отшельник, – Это – знамя!

Дорога к себе

Больше всего девочку раздражало то, что она никак не может вспомнить собственное имя. Ну и голод, естественно. Ей, конечно, удавалось перехватить кое-что в лесу: уже созрели ягоды. Вдоль полян и на увалах поспела земляника и малина. В лесных зарослях часто попадались кусты черники. Вот только голод донимал всё сильнее, а ягоды уже набили оскомину и приелись.

Очень хотелось пить, но река осталась далеко позади. Ночами становилось холодно. Не давали покоя комары и мошки. Чесалось и зудело всё тело.

На третье утро зарядил дождик. Мелкий, противный. Девочка встретила его с облегчением: комаров стало меньше. Нога перестала болеть совсем. А вот рука ещё слушалась плохо…

Идти приходилось по ночам. Кошки очень спешили. Но это была странная спешка. Днём, особенно если выглядывало солнышко, кошек мгновенно валило с ног. Они становились вялыми, ленивыми. Вместо того чтобы двигаться вперёд, искали удобное местечко и сразу же распластывались на земле. Большую часть суток кошки спали. Девочке ничего не оставалось, как весь день сидеть рядом и отгонять комаров. Вечером кошки ненадолго исчезали и возвращались, сыто урча. Вернувшись, ложились и долго вылизывались. Сначала себя, потом друг дружку. Если девочка не выдерживала и, уморённая, засыпала, доля кошачьей ласки доставалась и ей. И только поздним вечером кошки как по команде вскакивали и, нетерпеливо мяукая, гнали её сонную, ничего не соображающую, вперёд.

Дорога была пустой. Точнее, дороги не было совсем. То ли кошки нарочно сторонились людского жилья, то ли люди не жили здесь вовсе, но за пять дней пути они не встретили ни одного человека. На шестое утро вышли на палёную пустошь, поросшую мелкими розовыми цветами вперемешку с какими-то метёлками. Девочка откуда-то знала название этих цветов – кошачьи лапки. Это название её развеселило. Обгоревшие стволы деревьев лежали на пути и сильно затрудняли движение. Кошачьи лапки покрыли землю густым ковром и скрыли пепел пожарища.

Перевалив через пустошь, начали пологий спуск вниз. Внизу, в зарослях малины, в молодом осиннике, протекал быстрый ручей. Плеск воды уже изредка долетал до слуха, приносимый порывами ветра. Трава стала гуще и выше. Чтобы не потерять направления, кошки были вынуждены передвигаться высокими изматывающими прыжками.

Едва допрыгав до осинника, кошки завалились набок, всем своим видом давая понять, что сегодняшний переход закончен. Девочка спустилась к ручью и зачерпнула воду ладонью. Вволю напившись, она медленно побрела по течению.

Ручей был неглубоким, приблизительно по колено. И нешироким, шага четыре, не больше. Вода была кристально чистой и удивительно прозрачной. У берега, на мелководье, грелась стайка мелких рыбёшек, – мальков-сеголеток. А чуть поодаль, на стремнине, девочка заметила крупного речного рака.

Что-то заставило её остановиться. Рак. Что-то ещё. Что-то важное… давнее… забытое. Запах. Девочка вдруг подумала, что запахи дневных цветов иные. А этот… словно что-то неведомое, скрытое в густом осиннике, сообщало о себе. Изысканный аромат чего-то таинственного, будоражащего, далёкого. Тонкий, на самой грани обоняния. Точно глубокое чистое чувство, что безответно обитает в самых глубинах сознания. Спит, до поры – до времени. Девочка оглянулась.

Он возвышался над травой, источая благоухание. Удивительное соцветие чистых белых цветов. На высоком голом колосе, растущем из двух бледно-зелёных листочков со светлой каймой, раскинутых накрест. Орхидея лиственных лесов. Царица ночи. Последняя надежда…

Ирмуна…

Одна… Девочка-подросток вспомнила всё. И заплакала.

Сила воинов

– Она вошла, и я понял, что пропал. Я влюбился с первого взгляда. Как мальчишка.

– Она была красива? – поинтересовался Рене.

– О, она была божественна. Более того, она была умна. “Я буду лекарем, – объявила она моей матери, – Если Ваш сын выучит меня, как обещал”. Это был точно рассчитанный удар. Я ведь действительно обещал выучить на лекаря первого, кто изъявит желание. Если бы моя мать отказала ей, то я нарушил бы слово. А слово чести для меня всегда было свято. И я начал обучение.

Сначала я очень стеснялся её. Я немел. Я глупел в её присутствии. Я трепетал. Она стала моей повелительницей, моей королевой. Всё моё естество противилось, когда я указывал ей, что нужно делать. Но она оказалась очень способной ученицей. Она всё схватывала на лету. Она умела трудиться, умела добиваться своего.

И добилась. Вскоре я отметил, что наши умения приблизительно сравнялись. Я должен был прекратить обучение. Но я не мог. Всё во мне противилось предстоящей разлуке. И тогда она предложила мне изучать искусство лекаря дальше, вместе с ней. Я согласился. Я не заметил подвоха.

Вскоре мы создали новое лекарство. Наше первое общее снадобье. Вот только это снадобье не было предназначено для больного человека.

– А для кого же? – оторопел Рене.

– Предназначалось это лекарство в первую очередь для человека здорового.

– Зачем здоровому человеку лекарство? – удивился Рене.

– Вот-вот! Не нужно лекарство здоровому человеку. Только я тогда ещё был глуп. Не понимал этого. Да и снадобье казалось мне чрезвычайно полезным. Ну что плохого, если человек станет чуточку сильнее, чуточку лучше? Например, умнее…