Американский плохиш (ЛП) - Эдди Кливленд

— Как насчёт ужина? Я куплю бутылку хорошего вина, и мы сможем устроить тебе отдых, когда вернёмся домой. Твой сладкий нектар может стать моим десертом, — он прищуривает глаза, и понижает голос.

Он такой сексуальный. Я могла бы потерять все свои ощущение, своё зрение, слух, обоняние, и всё равно не ошибусь в этом. Мысли о его лице, похороненном между моих ног на самом деле достаточно, чтобы отвлечь меня на секунду.

Но этого никогда не будет достаточно, чтобы исправить то, что случилось сегодня на дороге.

— Мак, нам нужно поговорить, — ухмылка сбегает сего лица, и он отказывается смотреть на меня. Вместо этого, он сжимает челюсти, и просто пялится перед собой.

— Лорен, послушай, я знаю, что сегодня все пошло немного по-сумасшедшему, но всё будет нормально. Полиция решила, что в этом случае не стоит выдвигать серьёзные обвинения, так что я не думаю, что нам нужно переливать из пустого в порожнее.

Если бы это был иностранный фильм, в субтитрах под его словами было бы написано только два слова: оставь это.

Часть меня хочет отпустить. Поверить, что это была лишь внештатная ситуация. Что ничего не нужно менять.

Та часть меня — сраная лгунья.

— Нет, Мак. Нам нужно обсудить это, потому что это не может так продолжаться. Ты хоть помнишь, что ты сегодня сделал? Ты помнишь, как выволок отца из его же машины перед его женой и детьми, и попытался уехать? Потому что это сцена, которую, я не думаю, что забуду.

Брови Мака сходятся вместе, будто тёмные тучи накатывают на небо. Я ищу признак воспоминания на его лице. Какой-то маленький знак того, что он на самом деле помнит, но его отсутствующий взгляд простирается вперёд на миллионы миль и говорит мне, что он не помнит.

— Полиция просветила меня по этому поводу, — наконец-то бурчит он.

Его веки выглядят, будто он не спал несколько дней. Ясно, что он не оставил войну в прошлом. Может, он и ушёл живым из Афганистана, но его душа всё равно барахтается в ловушке где-то там, и её, словно военнопленного, мучают до смерти.

— Мак, я… — мой мозг находится в поиске. Я хочу быть с ним нежной. Хочу найти правильные слова, чтобы сказать то, что должна. Хотя я знаю, что он просто почувствует дерьмо, даже если обложить его цветами.

— Я хочу, чтобы тебе помогли. Тебе нужна терапия.

— Нет.

В его голосе нет злости, но его единственное слово бьёт по мне, будто кулак по грудной клетке.

— Мак, пожалуйста, просто послушай.

— Нет, это ты послушай, — он опускает голову и его голос звучит едва ли громче шёпота. — Со мной нет ничего неправильного. Мне не нужен анализ меня от шарлатана и вопросы о том, любил я свою мать или нет. Я — солдат, Лорен. Я был на войне, и видел, как умирают мои люди. У меня есть плохие дни. Так это работает. Мне не нужно ходить к какому-то священнику Кумбая или на сеансы а-ля «обними меня», чтобы узнать это.

— Послушай, не мне судить, ладно? Так что я не собираюсь притворяться, что могу поставить тебе диагноз или что-то в этом роде, но я думаю, у тебя может быть посттравматический стресс, Мак. — Он фыркает, и кривит губы в возражении. — В этом нет ничего позорного! — быстро добавляю я, пытаясь сгладить удар по его эго. — Чёрт, после того, через что ты прошёл, было бы более шокирующе, если бы у тебя не осталось шрамов, которые нужно исцелять. Я просто хочу наилучшего доля тебя и для нашей семьи. Я не могу позволить, чтобы в жизни Криса ты ходил, словно тикающая бомба.

— Не говори мне о бомбах, Лорен. Я достаточно их видел. Ты единственная, кто раздувает из этого проблему. Я не собираюсь отсиживаться на кушетке терапевта просто потому, что у меня был плохой день. Этого не будет. Конец. Грёбаной. Истории. — Он вколачивает свой кулак в другую свою ладонь с каждым отчеканенным словом.

Огромная часть меня хочет просто отпустить и поставить точку в этой истории. Вспоминаю лицо нашего сына, когда он увидел Мака в смятении, и ярость бурлит в моём мозгу. Я не могу поставить точку в этой истории. Крису нужна стабильность, ему нужен отец, а Мак не в том состоянии, что им быть.

— Это не просто плохой день, Мак, и ты это знаешь. Челси рассказала мне о том, что случилось возле фруктового вагончика. Я знаю об этом. Крис сказал мне, что на кладбище с тобой было что-то не так. Мак, ты бросил меня на землю, когда мы были на беговой дорожке. Ты помнишь? Я думала, ты просто пытался валять дурака, но я много об этом думала. Это случилось потому, что раздался скрип тормозов машины, не так ли? Это не просто единичный случай, или один день. Становится хуже, и я не могу позволить этому стать частью нашей жизни.

Я тянусь через машину и кладу свою руку в его. Он пялится на меня, как и его сын, когда ему нужно утешение. Я достучалась до него?

Внезапно он отдёргивает свою руку, словно от укуса змеи. Нет, нет, не достучалась.

— Ты сама сказала, не тебе судить, Лорен. Ты не терапевт. В последний раз, когда я проверял, ты была медсестрой. Так что, что насчёт того, чтобы позволить большим мальчикам делать свою работу, а тебе переживать о своей? — Его глаза блестят от ярости, и лицо обретает алый цвет. — В последний раз говорю, со мной всё нормально. Я не какой-то изящный цветок, поняла? Мне не нужно сидеть и рыдать над и чувствами. И я не собираюсь на сраную терапию! — он выплёвывает последние слова, словно ядовитую отраву.

В машине воцаряется молчание, и накрывает нас, словно волной прилива.

— Хорошо, — я нахожу свой голос и смотрю на руль. — Если ты не хочешь помощи, тебе придётся уйти. Я не могу взять тебя домой, Мак, — слёзы колют глаза, когда я понимаю, что мне нужно сделать.

— О чём ты говоришь? Ты пытаешься шантажировать меня?

— Шантажировать? Нет. Это ультиматум. Ты или получаешь помощь, в которой нуждаешься, или больше не сможешь стать частью нашей жизни. Я не могу постоянно думать о том, когда же ты снова взорвёшься. В этот раз ты вытащил невинного человека из машины. Ты знаешь, как увиденное сегодня расстроило Криса? Что ты сделаешь в следующий раз? Изобьёшь кого-то до смерти? Нет. Ты или получаешь помощь, или уходишь, — мой голос дрожит, но я приняла решение.

Снова молчание. Оно режет мой слух больше, чем мой крик или крик Мака. Я продолжаю пялиться на руль, надеясь, что Мак услышит причину. Что он поставит семью, не говоря уже о его здоровье, выше своего раздутого эго и упрямства.

— Хорошо, — вздыхает он.

О, слава Богу. Я молча молюсь. Спасибо тебе!

Мак тянется к дверной ручке и открывает дверь, выходя из машины прежде, чем я полностью понимаю, что происходит.

— Значит, я уйду.

Он хлопает дверью перед моим лицом, и марширует назад в полицейский участок, пока я, не веря, наблюдаю за ним.