Повести, рассказы - Самуил Вульфович Гордон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Цаля через некоторое время перешел мостик, откуда уже виднелся заезжий дом, ему нечего было опасаться, что его заметят. Свет тусклых огоньков в окнах падал не дальше крылечек. Но он все же пошел закоулками и неожиданно забрел на улочку, где находился клуб.
Еще издалека он услышал шум. Теперь понятно, почему ему никто не повстречался по дороге. Должно быть, в клубе лекция. Но ведь сегодня не канун субботы и не канун воскресенья. И теперь, когда из местечка уехало так много людей, вряд ли может собраться столько народу, сколько бывало на его лекциях. Почему же там так шумно? Он не помнит, чтобы на какой-нибудь из его лекций клуб был так переполнен, как сейчас, — стоят даже под окнами. Народ, видно, так захвачен происходящим в зале, что его, Цалю, и не заметили. Даже Файтл-балагула, стоявший у входа, кажется, не увидел его.
На низкой сцене, у длинного стола, застланного красной скатертью, сидел Липа и без устали звонил в колокольчик. Возле Липы стоял молодой человек в очках. Он отвечал на вопросы, сыпавшиеся со всех сторон. Липа придвинул большую лампу-молнию к себе поближе и смотрит теперь прямо в сторону Цали. Он, очевидно, заметил его. Чего доброго, Липа, не спросившись, даст ему слово. Но что он, Цаля, может сказать? Он покуда сам еще не разобрался, зачем нужно оставлять местечко и ехать бог знает куда. За деньги, израсходованные на такое путешествие, можно было бы здесь же, на месте, построить завод и обеспечить всех работой. Непонятно также, зачем это нужно всем становиться земледельцами, почему не рабочими? Иоэл вот уже второй год на Херсонщине, а все скучает по родным местам.
Стоя так, опершись о стенку в переполненном зале, Цаля вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он повернул голову и заметил у дверей белокурую девушку с мальчишеской стрижкой. Словно боясь, что она может внезапно исчезнуть, он ринулся к ней, чуть не крикнув во весь голос: «Фрума!»
Они вышли во двор.
— Вы приехали вместе с ним? — спросила его растерявшаяся от неожиданной встречи Фрума.
— С кем?
— Ну, вот с этим вербовщиком.
Неужели Фрума, дальняя Динина родственница, тоже подсказывает ему, как и Ханця, чем он должен объяснить свое внезапное появление в местечке? Или она и вправду не догадывается, что привело его теперь сюда из далекого Ленинграда?
— А я подумала, что вы тоже вербовщик, — повторила Фрума, отойдя подальше от раскрытых окон. — Вы давно приехали?
— Только что с подводы.
— Значит, еще никого не видели. — Цале показалось, что Фрума обрадовалась. — И долго пробудете у нас?
— Сам не знаю. Если попадется подвода до станции, может, уеду еще сегодня. — Он осторожно взял ее под руку. — Вы кого-нибудь ждете? Нет? Тогда давайте прогуляемся. В Ленинграде теперь глубокая осень, а у вас еще лето в разгаре.
Фрума понимала, что он звал ее прогуляться не для того, чтобы она ходила молча. Как только они вышли из клуба, она почувствовала, что ему нужно спросить о чем-то очень для него важном, но он не знает, как и с чего начать, и ее не удивило, что начал Цаля с вопроса, не собирается ли и она уехать.
— Пока нет, — ответила Фрума, — но, наверно, мы тоже уедем.
— И вы не будете скучать по местечку?
Она посмотрела на него своими светлыми близорукими глазами:
— Как можно не скучать по дому? Буду, конечно. Но дома делать нечего.
— А раньше?
— Когда раньше?
— Ну, когда я здесь был. Позапрошлым летом у вас, мне кажется, тоже не было ни заводов, ни фабрик, однако никто не уезжал. Все сидели на месте.
— Вам это только казалось. Тогда тоже уезжали. Но, конечно, не столько народу. За два года у нас многое изменилось. Всюду за эти два года многое изменилось. Вы узнаете этот дом? Теперь здесь живет Липа.
— Я знаю.
— Вы уже видели его?
Почему Фрума так испугалась, почему с такой странной тревогой спросила, не видел ли он Липу? Он был рад, что может ей ответить:
— Нет, мне сказал подводчик.
— Файтл?
Каждая звездочка на той полоске неба, что висела над улочкой, была ему так же хорошо знакома, как вот эти ступеньки у заднего крылечка Дининого дома, как этот домишко, что напротив, с привалившимся к нему полуразрушенным сарайчиком, как одноэтажный кирпичный домик местного фотографа под холмом и церковь с позолоченным куполом на холме.
У заколоченных кузниц по ту сторону мостика их встретил смешанный запах ночного осеннего леса и лениво текущей зеленоватой речушки.
— Как быстро летит время, — сказал Цаля, притрагиваясь рукой к каждому шоссейному столбику, — кажется, только вчера мы гуляли тут втроем, и вот прошло уже почти два года.
— Неужели уже два года? — переспросила Фрума, и, как бы доверяя ему тайну, которую, кроме нее, никто здесь не знает, она тихо, чтобы можно было тут же отказаться от сказанного, проговорила: — Она недавно была здесь.
— Знаю.
Фрума остановилась.
— Мне рассказывал балагула. Она приезжала, говорил он, навестить могилу отца.
— Что еще рассказал вам Файтл?
— Он рассказывал о ее муже.
— Здесь она была одна. Мы с ней гуляли весь вечер... — И тихо, все еще колеблясь, сказать или нет: — Она спрашивала о вас, были ли вы здесь.
Цаля крепче прижал к себе Фрумину руку и замедлил шаг, часто останавливаясь, словно дорога шла в гору.
— Откуда она взяла, что вы должны здесь быть? —
