Божественное пламя - Мэри Рено

Он повернулся к двери и пошёл.

- Вернись!... - рявкнул Филипп. Александр оглянулся. - Ты собираешься оставить весь этот мусор у меня на столе? Накидал - убери!

Александр вернулся к столу. Быстро и чётко собрал всё дерево в охапку, прошёл к корзине и бросил. Со стола упало какое-то письмо - поднимать не стал. Кинул на отца убийственный взгляд и вышел.

Женские покои оставались всё такими же, какими были с основания крепости. Как раз отсюда их вызывали при царе Аминте к персидским послам. Он поднимался по узкой лестнице - из прихожей, навстречу, оглядываясь через плечо, выходила девушка, которой он раньше не видел. Пушистые тёмные волосы, чистая бледная кожа, высокая грудь, над ней туго стянуто тонкое красное платье... Верхняя губа чуть выдаётся вперёд... Услышав его шаги, девушка вздрогнула. Взметнулись длинные ресницы; на лице, откровенном как у ребёнка, сначала появилось восхищение, потом - когда заметила это - испуг.

- Мать там?

Он прекрасно понимал, что спрашивать нет нужды; что он просто пользуется случаем, чтобы заговорить с ней.

- Да, господин мой, - робко кивнула девушка.

Он не видел своего злого лица, потому удивился, чего она так напугалась, но пожалел её и улыбнулся. Она изменилась, словно солнцем её осветило.

- Сказать ей, Александр? Сказать, что ты здесь?

- Не надо, она меня ждёт. Ты можешь идти.

Она чуть помедлила, словно раздумывая, не может ли сделать для него что-нибудь. Она наверно постарше, может на год, - подумал он... Девушка повернулась и пошла по лестнице вниз.

Теперь он чуть помедлил, глядя ей вслед. Она казалась хрупкой, словно ласточкино яйцо. И такая же гладкая наверно... А губы не крашеные; розовые, нежные... Смотреть на неё было радостно. Словно сладкий глоток после горечи.

Сквозь окно донёсся мужской хор: репетировали к Дионисиям.

- Так ты всё-таки вспомнил обо мне, - сказала мать, едва они остались вдвоём. - Как быстро ты научился жить без меня!

Она стояла возле окна в мощной каменной стене; косыe лучи освещали изгиб щеки и блестели на тонком платке. Она для него нарядилась, накрасилась, специально причёску сделала... Он это видел. А она видела, что он снова вырос, что лицо стало жёстче, а в голосе исчезли последние мальчишеские нотки... Он вернулся мужчиной - и неверен как все мужчины!... Он знал, что тосковал по ней; и ещё - что друзья делят всё, но только не то прошлое, что было до их встречи. Если бы она заплакала сейчас, пусть хоть это, и позволила бы ему себя утешить, - но нет, она не станет унижаться перед мужчиной!... Если бы он подбежал и прильнул к ней, - но нет, он уже взрослый, он это выстрадал, и никто из смертных не заставит его снова стать ребёнком!... И вот они оба, ослеплённые сознанием своей правоты, ввязались в ссору, как влюблённые ревнивцы; а рёв Эгского водопада стучал им в уши, будто кровь.

- Кем я буду, если не научусь воевать!? И где мне учиться, у кого!? Он мой полководец - так с какой стати его оскорблять без причины!?...

- А-а, у тебя нет причины!... Когда-то тебе хватало моих!

- А что? Что он опять натворил? - Его не было так долго, что казалось, даже Эги изменились, будто обещая какую-то новую жизнь. - В чём дело, мам? Скажи...

- Пустяки. Тебе-то что тревожиться? Иди развлекайся с друзьями, Гефестион поди ждёт...

Наверняка, кого-то выспрашивала, ведь они всегда вели себя достаточно осторожно.

- Их я могу увидеть хоть когда. А всё что я хотел - это приличия соблюсти... И ради тебя тоже, ты ж это знаешь. Но можно подумать - ты ненавидишь меня!

- Просто я рассчитывала на твою любовь - теперь буду знать...

- Но скажи, что он сделал всё-таки?

- Ничего. Для всех кроме меня это мелочь.

- Ну, мама!...

Она увидела складку у него на лбу, глубже стала чем раньше; и между бровями сверху вниз две новых морщинки... А сверху ей на него уже не посмотреть: глаза на одном уровне... Она подошла и прижалась мокрой щекой к его щеке.

- Никогда больше не будь так жесток со мной, ладно?

Сейчас бы перешагнуть - она простила бы ему всё, и всё стало бы как прежде... Но нет. Этого он ей не позволит. Он вырвался и бросился вниз по лестнице, пока она не увидела его слез.

Слезы застили глаза - на повороте он с кем-то столкнулся. Оказалось, та самая девушка, с тёмными волосами.

- Ой!...- Она затрепыхалась, как пойманный голубь. - Прости!... Прости, господин мой!

Он взял её за хрупкие плечи.

- Это я виноват. Я тебя не ушиб?

- Нет-нет, что ты...

Какой-то миг они постояли так; она опустила пушистые ресницы и пошла наверх. Он потрогал глаза, проверяя, заметно ли что-нибудь... Нет, незаметно, глаза почти сухие.

Гефестион, искавший повсюду, набрёл на него через час в древней маленькой комнатушке, выходившией к водопаду. Теперь, во время половодья грохот от него был здесь такой, что буквально оглушал; казалось, даже пол дрожит. В ящиках и на полках вдоль стен хранились заплесневевшие отчёты, протоколы, акты, договоры; и длинные родословные, до героев и богов. Было и несколько случайных книг; быть может Архелай оставил.

Александр сидел, скрючившись, в оконной нише, похожий на зверя в норе. На подоконнике рядом лежало несколько свитков,

- Что ты тут делаешь? - спросил Гефестион.

- Читаю.

- Я не слепой. Но что случилось? - Он подошёл поближе, чтобы разглядеть лицо, и увидел злобную настороженность, как у раненой собаки: попробуешь погладить - укусит. - Кто-то сказал, что ты пошёл наверх, сюда. Я никогда раньше этой комнаты не видел...

- Это архив.

- Что читаешь?

- Ксенофонта, об охоте. Он говорит, клыки у кабана такие горячие, что опаляют собакам шерсть.

- Я никогда не слыхал такого.

- А это и не верно. Я проверял. - Он поднял свиток к глазам.

- Здесь скоро темно станет.

- Тогда пойду вниз.

- Хочешь, я останусь?

- Я хочу просто почитать.

Гефестион пришёл сказать ему, что их поселили по древнему обычаю: принц будет спать в маленькой внутренней комнате, а его гвардейцы снаружи, в общей спальне, как это заведено с незапамятных времён. Ясно было, что если этот порядок как-то изменить - царица тотчас заметит. Печально стонал водопад, печально удлинялись тени... Грустно было Гефестиону.

А в Эгах царила праздничная суета, как обычно перед Дионисиями; но теперь ещё усугубленная присутствием царя, который почти всегда бывал на войне. Женщины бегали из дома в дом, мужчины репетировали фаллические пляски... На мулах везли вино, с виноградников и из дворцовых погребов в Пелле... Покои царицы превратились в жужжащий таинственный улей. Александру туда входа не было. Не из-за опалы; просто потому что теперь он уже мужчина. А Клеопатра была там, хоть ещё и не женщина. Она наверно почти все таинства уже знает... Но в горы её всё равно не возьмут: мала ещё.

Накануне праздника он проснулся рано. За окном светилась заря, просыпались первые птицы... Здесь шум воды был послабее; слышно было мычанье коров, звавших своих доярок, и топор дровосека. Он поднялся, оделся... Подумал было разбудить Гефестиона, но потом посмотрел на узкую потайную лестницу и решил, что пойдёт один. Лестницу встроили в стену, чтобы можно было провести к принцу женщину, тайком. Эта лестница, наверно, много могла бы порассказать, - думал он, бесшумно сходя по ступеням. Повернул ключ в массивном замке и вышел.

Парка в Эгах не было, только старый фруктовый сад у наружной стены. На голых чёрных деревьях распускались первые почки, скоро из них цветы вырвутся... Густая роса покрыла высокую траву, сверкала хрустальными бусинками в паутине на ветвях... Розово пылали вершины гор, ещё покрытые снегом... В холодном воздухе пахло весной: где-то цвели фиалки.

Он нашёл их по запаху, в буйных зарослях травы. В детстве он собирал их для матери. Надо и сейчас собрать букет - отнести когда её причёсывать будут... Хорошо, что он один вышел: даже при Гефестионе постеснялся бы.

Руки уже были заняты ворохом холодных мокрых цветов, когда он заметил какое-то движение. Через сад что-то скользило, плавно и бесшумно. Это оказалась девушка, в толстом коричневом плаще поверх светлой прозрачной рубашки. Он узнал её сразу, пошёл навстречу... И подумал, что она - как почка на сливе: светла внутри и окутана тёмным. Когда вышел из-за деревьев, она отскочила в сторону и побелела - белей своей рубашки стала. До чего ж пуглива!...

- Чего ты испугалась? Не съем я тебя, просто поздороваться подошёл...

- С добрым утром, господин мой.

- Как тебя зовут?

- Горго, господин мой.

До чего ж она скромная. Смотрит в землю и дрожит, до сих пор. Что бы ей сказать? Что вообще говорят девушкам?... Он знал это только со слов своих товарищей и солдат.

- Подойди ко мне, Горго. Если улыбнёшься - цветов подарю...

Она чуть заметно улыбнулась, не поднимая ресниц. Улыбка была мимолётная, таинственная, словно дриада - нимфа лесная -промелькнула меж деревьев своих... 0н чуть было не начал делить цветы пополам, чтобы матери тоже осталось, - потом сообразил, как глупо это будет выглядеть.