Божественное пламя - Мэри Рено

Он встал с кресла и начал поворачиваться к выходу, но не отрывал затравленного взгляда от жаровни, где прутья корзины раскалились докрасна.

- Если мне когда-нибудь попадутся те люди, что терзали твоего друга, клянусь, я им отомщу, будь они хоть персы хоть греки, - сказал Александр.

Аристотель, не оглядываясь, прошёл к тёмной лестнице и поднялся наверх; скрылся из виду.

Вошёл дворецкий; сказал, что ужин подан. Громко обсуждая неожиданные новости, молодёжь пошла в столовую, не дожидаясь принца: в Мьезе условностей не придерживались. Александр с Гефестионом задержались. Стояли и смотрели друг на друга.

- Так значит, он заключил договор, - сказал Гефестион.

- Ну да, с отцом. Хотел бы я знать, что он чувствует сейчас.

- По крайней мере, он знает, что его друг умер, сохранив верность философии.

- Да. Наверно он и сам в это верил. Но человек, умирая, хранит верность гордости своей.

- По-моему, Великий Царь хоть как убил бы Гермея, чтобы города его захватить.

- Или потому, что сомневался в нём. Иначе - зачем бы его пытали?... Они догадывались, что он что-то знает. - Теперь Александр смотрел в огонь; сполохи пламени золотили глаза и играли на волосах. - Если я когда-нибудь доберусь до Ментора, я его распну.

Гефестион содрогнулся, представив себе как это прекрасное яркое лицо будет бесстрастно наблюдать чьи-то мучения.

- Иди-ка ты лучше ужинать, - сказал он. - Ведь без тебя начинать нельзя, а все есть хотят.

Повар знал, как ест молодёжь в такую погоду, потому каждому полагалось по целой утке. Разрезали и раздали первые куски, воздух наполнился сытным ароматом... Александр поднялся с застольного ложа, которое делил с Гефестионом, и подхватил своё блюдо:

- Вы все ешьте, не ждите. Я к Аристотелю поднимусь. - Потом повернулся к Гефестиону: - Ему ж надо поесть на ночь. Заболеет, если будет поститься на таком холоде, да ещё с этим горем на сердце. Ты им скажи, чтобы мне чего-нибудь оставили, всё равно чего.

Когда он вернулся, посуду уже вытирали хлебом.

- Немножко съел. Я так и думал, что не устоит; уж очень запах аппетитный. Наверно он теперь и ещё... Послушай, здесь что-то слишком много. Стой, ты ж мне своё отдаёшь!... - Потом добавил: - Он едва с ума не сошёл, бедняга. Я это сразу понял, когда он о природе варваров заговорил. Можешь себе представить, что у великого Кира рабская натура - только потому, что он родился в Персии!

Бледное солнце поднимается раньше и набирает силу... Тяжёлые снега с рёвом слетают с крутых горных склонов, скашивая громадные сосны, словно траву... По ущельям, грохоча валунами, пенятся бешеные потоки... Пастухи едва не по пояс проваливаются в мокрый снег, отыскивая ранних ягнят... Александр отложил в сторону свой меховой плащ, чтобы не привыкать к нему так уж слишком. Все парни, спавшие по двое, разошлись по своим кроватям; так что Гефестиона он тоже в сторону отложил, хоть и не без некоторого сожаления. А Гефестион потихоньку подменил подушки, чтобы взять с собой хотя бы запах его волос.

Царь Филипп вернулся из Фракии. Низложил там Керсоблепта, оставил гарнизоны в его крепостях, а в долине Гебра поселил колонистов из Македонии. На земли в той грубой, дикой стране претендовали только те, кто в других местах никому не был нужен, - или наоборот, слишком был нужен, - так что армейские остряки шутили: новый город надо было б назвать не Филиппополь, а Мерзавград. Однако, база там нужна - город основан не зря: он ещё своё послужит. Царь, довольный своей зимней работой, вернулся в Эги, праздновать Дионисии.

В Мьезе остались только рабы. А вся школа, вместе с учителем, упаковала свои пожитки и двинулась по дороге, ведущей в Эги вдоль подножия горного отрога. В иных местах приходилось опускаться к равнине, чтобы перебраться через вздувшиеся речки. Задолго до того, как увидели Эги, на лесной тропе, почувствовали как дрожит под ногами земля от далёкого ещё водопада.

Старый, суровый замок был полон огней, ярких тканей и аромата восковой мастики. Театр готовили к представлениям. Полулунная терраса, где стоят Эги, сама похожа на громадную сцену, с амфитеатром из горных склонов, заросших лесом. А о зрителях можно только догадываться, когда ветреными весенними ночами они заглушают даже шум воды своими криками ярости, страха, одиночества или любви.

Царь и царица были уже здесь. Едва шагнув через порог, Александр успел прочесть знаки, в которых стал экспертом за много лет, - и пришёл к выводу, что родители друг с другом разговаривают, по крайней мере на людях. Но вряд ли их можно будет застать вместе. Он впервые отсутствовал так долго. К кому идти здороваться сначала?

Надо начать с царя. Так предписывает обычай; нарушить его - это же прямое оскорбление... И совершенно незаслуженное вдобавок. Во Фракии отец пошёл на некоторые неудобства, чтобы приличия соблюсти, в его честь. И ни одной женщины там не было; и ни разу он не позволил себе даже взгляда лишнего на самого красивого из своих телохранителей, который мнил себя выше всех остальных. А после боя - похвалил по заслугам; пообещал, что даст ему отряд, когда он в следующий раз пойдёт в дело... После этого его обидеть совсем нехорошо... А кроме того Александру и хотелось его увидеть; у него наверно есть что порассказать.

Рабочий кабинет царя располагался в древней башне, - с неё когда-то началась эта крепость, - и занимал весь верхний этаж. Возле массивной деревянной лестницы, которую чинили уже сотни лет, до сих пор висело тяжёлое кольцо. У прежних царей здесь сидела на цепи сторожевая собака; громадной молосской породы, выше человека если на задние лапы встанет. Царь Архелай повесил над очагом вытяжной зонт для дыма, но почти ничего больше в Эгах не поменял. Он слишком любил свой дворец в Пелле, чтобы тратить время на старую крепость. Секретари и писари Филиппа сидели в приёмной под лестницей. Александр послал одного из них доложить, а потом уже начал подниматься наверх. Отец встал из-за письменного стола, пошёл навстречу; взял за плечи... Никогда ещё им не было так легко поздороваться друг с другом. Из Александра посыпались вопросы. Как взяли Кипселы?... Ведь его отослали обратно в школу, когда армия ещё осаду вела...

- Вы со стороны реки ворвались, или возле скалы брешь пробили, в той глухой стене?

У Филиппа был наготове выговор, за то что по пути домой, не спросясь, заехал в гости к Ламбару, в дикое горное гнездо. Но теперь это забылось.

- Я пробовал подкопаться со стороны реки, но там песок с водой оказался. Так что построил осадную башню, чтобы им было на что смотреть, пока рыли под северо-восточной стеной.

- А где башня была?

- На том склоне, где...

Филипп поискал свою дощечку с записями, нашёл, и стал показывать на пальцах, как что было.

- Погоди! - Александр подбежал к дровяной корзине возле очага и вернулся с охапкой растопки. - Смотри. Вот река... - Положил на стол сосновую лучину. - Вот северная башня... - Поставил полено на торец.

Филипп потянулся за другим и положил возле башни стену. Они увлеченно начали выстраивать деревяшки.

- Нет, это слишком далеко, ворота вот здесь.

- Погоди, отец. Твоя осадная башня?... Ага, здесь, понял. А подкоп вот здесь?

- Теперь лестницы. Дай-ка мне те лучинки... Вот здесь был отряд Клейта. Пармений...

- Погоди, мы же баллисты забыли. Александр нырнул в корзину за шишками, Филипп начал их расставлять.

- Так что Клейт был прикрыт отчасти. А я...

Тишина обрушилась, словно удар меча. Александр стоял спиной к двери, но ему достаточно было увидеть отцовское лицо. Легче было броситься в башню в Дориске, чем теперь обернуться, - потому он повернулся сразу.

Мать была в пурпурной мантии, отороченной белым и золотым. Волосы стянуты золотой повязкой и накрыты платком из виссонного шёлка; рыжие волосы просвечивали, как пламя сквозь дым. На Филиппа она даже не глянула: горящие глаза искали не врага, а предателя.

- Когда вы тут наиграетесь, Александр, я буду у себя. Можешь не торопиться. Я ждала полгода - что могут значить ещё несколько часов?

Она жёстко повернулась и вышла. Александр стоял, не двигаясь. Филипп истолковал это так, как ему хотелось; с улыбкой поднял брови и вернулся к своему сражению.

- Извини, отец, мне лучше пойти к ней.

Филипп был хорошим дипломатом, но долгие годы вражды и сиюминутное раздражение отняли у него чутьё на тот момент, когда великодушие могло окупиться с лихвой.

- Я полагаю, ты можешь побыть здесь, пока я доскажу до конца!...

Лицо Александра изменилось. Теперь это был солдат, ждущий приказа. Да, отец?...

На переговорах с врагом Филипп никогда не проявил бы такого безрассудства. А теперь показал на стул и скомандовал:

- Сядь!

Это было испытанием, вызовом, - и непоправимой ошибкой.

- Извини, отец, я должен идти, мать ждёт. До свидания.

Он повернулся к двери и пошёл.

- Вернись!... - рявкнул Филипп. Александр оглянулся. - Ты собираешься оставить весь этот мусор у меня на столе? Накидал - убери!