Употребитель - Алма Катсу

Я кивнула.

— Да? Что ж, дорогая моя, лучше тебе постараться к этому привыкнуть. Это не головная боль. Это часть дара. Теперь ты связана с Адером.

— Связана с Адером? — повторила я.

— Между вами теперь существует связь, и это ощущение о ней напоминает. — Алехандро заговорщицки наклонился ко мне: — Помнишь, я сказал тебе, что ты изменилась только в одном и что ничего колдовского тут нет? Ну, в общем, малая толика магии все-таки есть. Порой мне кажется, что мы похожи на зверей, понимаешь? Ты и сама уже, наверное, заметила, что все вокруг видится ярче, что ты слышишь тишайшие шорохи и очень резко ощущаешь запахи. Это тоже часть дара: превращение делает нас лучше. Мы становимся совершеннее. Ты услышишь голос издалека и поймешь, кто идет к тебе в гости. Ты учуешь запах сургуча и поймешь, что у человека под одеждой спрятано письмо. Со временем ты перестанешь обращать внимание на эти сверхспособности, а другие будут считать, что ты способна читать чужие мысли, что ты колдунья!

Есть еще одно, о чем тебе следует узнать: ты больше не будешь чувствовать боль. Думаю, это как-то связано с бессмертием. Ты не будешь резко ощущать голод и жажду. О, все это придет со временем, а потом тебе будет очень странно осознавать, что другим так необходимо пить и есть. А ты сможешь голодать неделями и не чувствовать, как сосет под ложечкой, и у тебя не будет никаких голодных обмороков. Ты можешь угодить под копыта ломовой лошади и испытаешь всего лишь неприятное ощущение в том месте, где будут сломаны кости, но боль быстро утихнет, а кости срастутся. Все будет так, словно ты соткана из земли и ветра. Ты сможешь сама себя исцелять.

От его слов мне стало зябко.

— А эта связь с Адером, — продолжал Алехандро, — это покалывание у тебя в голове служит напоминанием о его власти, о том, что только он способен вновь сделать тебя смертной. Только от его рук ты будешь чувствовать боль. Но как бы он ни навредил тебе, это будет временно — если только он не решит иначе. По его воле ты можешь испытать что угодно — боль, увечье, смерть. От его руки и по его воле. Эти слова он произносит в заклинании. Эти слова привязывают тебя к нему.

Я приложила руку к животу. Насчет боли он был прав. Тупая боль в матке у меня полностью прошла.

— Наверняка он тебе об этом говорил. Верь ему: теперь он — твой бог. Ты будешь жить или умрешь по его воле. — Тут взгляд Алехандро немного смягчился. Он словно бы ненадолго поднял забрало. — И еще: тебе следует вести себя с Адером осторожно. Он дал тебе все, о чем только может мечтать смертный, но лишь до тех пор, пока ты будешь его устраивать. Разозлишь его — он без малейших колебаний все у тебя отнимет. Никогда не забывай об этом.

Я вскоре поняла, что, помимо своего желания, стала частью этой странной семьи. А еще я поняла, что ради своего же блага должна найти в этой семье свое место. Моя жизнь бесповоротно изменилась, и я не имела никакого понятия о том, как же мне жить. У Адера, однако, имелся многовековой опыт. Остальные, избранные им, остались при нем — и, видимо, не без причины.

И еще я твердо решила забыть о Джонатане. Я не думала, что мне когда-нибудь суждена встреча с ним, что бы мне ни говорил Алехандро. Моя прежняя жизнь ушла от меня навсегда. Бостон отличался от Сент-Эндрю, как сливки от воды. Я уже не была нищей крестьянской девушкой, боящейся туманного будущего. Я потеряла ребенка — то единственное, что соединяло меня с Джонатаном. Да, мне было лучше все оставить позади.

Вскоре я стала замечать, что жизнь в доме Адера течет совсем не так, как в доме моих родителей в маленьком пуританском городке. Первое: никто из обитателей дома, кроме прислуги, не вставал раньше полудня. Но даже при этом члены свиты Адера и их гости оставались в своих комнатах часов до двух, до трех дня, хотя из-за дверей доносились негромкие голоса, смех или грохот ножек стула, который тащили по полу. Алехандро объяснил мне, что таков европейский образ жизни. Самым главным временем суток были вечера. Они посвящались светской жизни, общению — балы, ужины, карточные игры. Дни были посвящены подготовке к вечерам — уходу за собой, прическам, нарядам. Из Европы Адер и его придворные вывезли слуг, искусных в этих делах. Я считала такой образ жизни упадническим и развратным, но Алехандро заверил меня в том, что я так думаю только потому, что меня воспитали в ошибочном американском пуританском ключе. Он отметил, что именно поэтому пуритане и покинули Европу в поисках нового мира.

Теперь самое время рассказать о еще одной странности окружения Адера: похоже, никто из них не имел никакой цели в жизни. Ни о деле, ни о деньгах при мне никто никогда не говорил. Никто не упоминал ни о своей родине, ни о прежней жизни (Алехандро как-то раз сказал мне: «Пусть мертвые покоятся с миром»). Не приходило никаких писем; приносили только визитные карточки от представителей высшего бостонского общества, мечтающих познакомиться с загадочным европейским аристократом. На подносе в прихожей всегда лежала горка приглашений на вечеринки, в салоны, на чай.

Единственным, что интересовало Адера и его свиту, единственным, к чему здесь относились хоть сколь-нибудь серьезно, единственным занятием, наполнявшим их дни, был секс. У каждого члена свиты был друг или подружка для любовных игр — на ночь или на неделю. Это мог быть представитель высшего света, встреченный на званом вечере, а мог — простой лакей. По дому разгуливали толпы женщин. Это были и откровенные проститутки, и дочери из самых блестящих домов Бостона. Никто из придворных Адера никогда не спал один. Правда, мной ни Алехандро, ни Донателло совсем не интересовались. Когда я спросила у Алеха, находит ли он меня привлекательной, он рассмеялся и велел мне не говорить глупостей.

Семейство Адера предавалось поиску удовольствий — да, вот так все было просто. Все, что меня теперь окружало, противоречило тому миру, в котором я выросла, а я росла среди работавших на износ шведов и шотландцев, живших в суровых, негостеприимных краях. Со временем образ жизни Адера и его приближенных стал вызывать у меня отвращение, но поначалу у меня закружилась голова от той роскоши, которой я себе и представить не могла. В Сент-Эндрю все носили домотканую одежду, а мебель в домах стояла грубая, сработанная из сосны. Теперь я жила в окружении прекрасных, утонченных вещей и бессчетных искушений. Я ела и пила такое, о чем прежде не слыхивала, я носила платья и пеньюары, сшитые дорогим портным из великолепных европейских тканей. Я научилась танцевать и играть в карты, мне давали читать романы, в которых описывались удивительные страны.

Адер обожал вечеринки. Он все еще был сенсацией в Бостоне, поэтому мы почти каждый вечер куда-то отправлялись. Он всюду водил с собой свиту и позволял Алехандро, Донателло и Тильде очаровывать бостонцев европейской утонченностью, роскошными нарядами, вывезенными из Парижа, Вены и Лондона, и рассказами о декадентских причудах европейской аристократии.

Но более всего посетителей бостонских великосветских салонов поражала Узра — в те вечера, когда Адер заставлял ее идти с нами. Она выходила из дома, с головы до ног завернувшись в паранджу из бордовой ткани. Как только мы входили в дом, где нас ждали, паранджа падала на пол, и Узра представала в одном из своих нарядов — в тугом лифе из тонкого шелка и многослойной газовой юбке. Ее глаза были густо подведены тушью. Ее оголенную талию, лодыжки и запястья украшали металлические кольца. Шелка, в которые она была одета, были невероятно красивы, но она была почти обнажена в сравнении с другими женщинами, одетыми в платья с кринолинами, чулки и корсеты. Передвигаясь, Узра издавала негромкий звон. Она ходила, опустив глаза, зная, что на нее пялятся, как на зверя в зоопарке. Женщины изумленно и возмущенно прикрывали ладошками губы, а мужчины… воздух пропитывался ароматом их желания. Адер потом насмехался над теми предложениями, которые он получал от бостонцев. Мужчины предлагали баснословные деньги хотя бы за один час с его одалиской. «Будь у них такая возможность, они бы попрощались со своими душами», — говорил Адер, когда мы возвращались домой, садились за кухонный стол рядом с еще не остывшим очагом и распивали бутылку вина.

— Ты могла бы делать то же самое, — сказал он мне как-то раз, когда мы поднимались по лестнице к своим спальням. Его голос звучал ласково, нежно, бархатно. — Мужское желание — могучая сила. Сильного мужчину оно может превратить в ничто. Когда мужчина видит женщину, приводящую его в восторг, он готов отдать за нее все на свете. Запомни это, Ланор: все на свете.

— Отдать все на свете за меня? Ты с ума сошел. Никто из мужчин никогда не стремился к моему обществу, — проворчала я, вспоминая, что Джонатан никогда не мог полностью посвятить себя мне. Мной до такой степени владела жалость к себе, что я была к нему несправедлива, но я все еще была в обиде на моего неверного возлюбленного. Я не избавилась от этой боли.