Преодоление - Михаил Одинцов

Люба так и не смирилась с потерями. Она всегда хотела продлить гордую отрешенность эскадрильской траурной минуты молчания между вылетами и ненавидела скорый уход горя в прошлое. Считала, что окружающие ее люди, может быть, и не черствые душой, но как-то все же только разумом, а не глубиной своих чувств воспринимают происходящее. Люба знала, что делает недозволенное, но хранила у себя в левом кармане гимнастерки, вместе с комсомольским билетом маленький блокнотик в клеенчатом чехольчике, в который она мелким каллиграфическим почерком вписывала всех погибших, так как боялась, что время может быть безжалостным, а ей хотелось сохранить их имена в памяти навсегда. Думая сейчас об улетевших, представляя их лица, она незаметно для себя начала вспоминать и других, которые уже никогда не прилетят, не воскреснут, но еще существуют в ее памяти. Время было уже не властно над ними: через год, через десять, через сто лет - они все равно останутся молодыми...

Чем бы ни занималась Люба, в ней постоянно боролись две силы: вера в будущее и страх за завтрашний день, за каждый полет Ивана Анисимовича.

Прошло несколько месяцев после аварии По-2, а она по-прежнему не могла успокоиться: вспоминала ее всякий раз, как только смотрела на взлет самолетика связи. Иногда и ночью просыпалась в испуге, с тревожно бьющимся сердцем, увидев во сне не случившееся, а то, что могло быть, что додумывало ее воображение, угнетенное постоянной тревогой за жизнь Ивана Анисимовича.

Зажглись костры. Они оживили ночь, у Любы появилась надежда, что совсем скоро появятся самолеты, что неопределенность кончится и все обойдется.

Она стада прислушиваться к небу, пытаясь уловить шум моторов. Чтобы сосредоточиться на звуках, закрыла глаза, и, задерживая дыхание, стала вслушиваться в ночь.

- Люба, это ты?

Она не услышала, когда к ней подошли, вздрогнула от неожиданности и не узнала голоса, успев только понять, что он - женский.

- Кто это?

- Это я - Катя!

- Теперь узнала. Садись рядом. Волнуешься?

- Конечно. В такую ночь только бревно может быть спокойно.

Девушки уселись рядом и замолчали, думая каждая о своем.

Через какое-то время, незаметно для обеих, чувства их оказались настроенными на одну волну. И это состояние родственного звучания душ каким-то неведомым способом передалось от Кати к Любе, а от Любы - Кате, заставило их придвинуться плотнее друг к другу и ощутить от прикосновения теплоту, расслабляющую нервное напряжение.

- Как хорошо, что ты здесь, - благодарно проговорила Люба. - Одной так страшно было.

- Одному человеку всегда хуже. А женщине, наверное, особенно... Когда я сдала последний экзамен, мама плакала от радости. После выпускного вечера посадила меня перед собой, рассматривала, как будто впервые видела, а потом сказала: "Катенька, ты теперь взрослая, образованнее меня... Погляди кругом - война миллионы жизней поломала. Кем ты будешь и куда тебя доля закинет, не ведаю, но помни: женщина завсегда стремится к семье".

- Счастливая ты, Катя!

- Зыбкое мое счастье, Люба. Трудное... Солдатские жены в тылу с голоду пухнут, работают за себя и за фронтовиков, переживают каждодневно за мужей: в любой почте похоронка оказаться может. А я своими руками Сереже готовлю самолет. И он на моих глазах улетает в бой. Ни он, ни я и никто не знает, вернется ли. В душе-то я всякий раз с ним навсегда прощаюсь... Сережа запускает мотор, а я у крыла стою и стараюсь ничего не упустить, запомнить, какой он в эту минуту. Если бы только с Сохатым летал. Они в паре через огонь и полымя прошли и живые остались.

Катя, тяжело вздохнув, замолчала. А Люба, чувствуя какую-то недосказанность, не решалась нарушить паузу, только пододвинулась плотнее. Катя опять вздохнула и заговорила:

- Ты сама видишь, каково мне. Сегодня один не прилетел, третьего дня двое, завтра может кто-то следующий, а Сережка среди них равный... Чем сегодняшний вылет кончится? По времени должны были уже давно прилететь...

Люба не раз видела Катю, стоящую у крыла, но никогда не пыталась угадать, о чем та в это время думала. Сейчас же Люба почувствовала, что и ее состояние очень похоже на Катино, а мысли тесно переплетались с мыслями подруги. Неожиданно для себя Люба заплакала.

Катерина высвободила из-под накидки руку и, обняв подругу за шею, наклонила ее голову себе на плечо.

- Ну что ты?

- Катя, а я Ваню Сохатого люблю. Так за него боюсь. Просто места не нахожу.

- Я знаю, вернее, догадываюсь об этом, Любушка. А ты не плачь... Он хороший и достоин этого.

Они замолчали.

Катя снова стала думать о Сереже и о себе: о хрупкости их счастья, о том, что в любой день, даже в сегодняшнюю ночь, может случиться непоправимая беда.

Катя вспомнила, что мама до сих пор ничего не знает о ее замужестве, и ей стало неловко. Сначала она хотела послать ей с письмом фотографию, где они сняты вместе с Сережей в день свадьбы, а потом раздумала.

Любовь и свадьба на фронте воспринимались людьми в тылу по-разному: кто-то считал это обычным жизненным явлением, другие же на фронтовую любовь накладывали табу, иронизировали и опошляли ее в меру своей испорченности.

Кате сейчас стало стыдно за свое малодушие - она, дочь, усомнилась в матери, а значит, и подумала плохо. "Надо немедленно написать и фото выслать, - решила она. - Мама меня поймет".

А Люба растворилась в сомнениях. Ей стало легче после своего откровения. Она была наполнена благодарным чувством к Кате, так хорошо ее понявшей, успокоившей. Но тут же, рядом с доброй волной, металась мысль: "Зачем я это сделала? Даже Ваня не знает о моем чувстве к нему. Да и я ничего еще не поняла в Сохатом... А может быть, Ваня идет просто рядом, а потом повернет в другую сторону? Вдруг Катя окажется болтливой как сорока. Если она случайно проговорится, все может пойти прахом. Мне тогда хоть в петлю..."

Раскаты далекого грома, как эхо артиллерийской канонады, по-прежнему нагнетали у подруг тревогу, но ракеты и костры вселяли надежду. Они ждали...

Сосредоточенность на приборном пилотировании как бы высвободила для Сохатого время, и он занялся анализом своих возможностей. Топлива оставалось на сорок минут. Один круг секундной стрелки по циферблату отсчитывал пять километров пути, а до аэродрома посадки - девяносто. "Небогато. Последнему на посадку можно сделать три попытки, если с первого захода не получится..."

- Летчики, я - Сохатый, - он решил не пользоваться позывными, чтобы проще было управлять, - у меня топлива на сорок минут. Общий резерв пятнадцать минут. Если у кого бензина меньше, доложить!

Докладов не последовало, и это успокоило его. Нужно было готовиться к перелету линии фронта.

- Пискунов, через две минуты Висла. Приготовь сигнал: "Я - свой самолет".