Роковой самообман - Габриэль Городецкий

Как и в случае с Болгарией, усилия Советов были направлены на мобилизацию народной поддержки в Белграде; делалось это и по дипломатическим каналам, и через Коминтерн. Лебедеву, советскому послу в Югославии, поручили разоблачить неискренность предложений югославского правительства Советскому Союзу, скрывавших «закулисную» германо-югославскую деятельность{714}. Тито, лидеру Коммунистической партии Югославии, были даны инструкции «взять решительную позицию против капитуляции перед Германией. Поддерживать движение за всенародное сопротивление политике военного вторжения. Требовать дружбу с Советским Союзом»{715}. В Белграде создавалось общественное мнение, что следует нажать на правительство, чтобы оно сделало конкретные предложения. Одновременно Тупанянин, следуя инструкциям из Москвы, допустил утечку информации о предстоящих переговорах с военными. Гаврилович оказывал прямое давление на Цинкар-Марковича, указывая на тяжелые последствия, которые может иметь внутри страны провал переговоров. Он старался соблазнить премьер-министра тем, что если предложения правительства в конце концов будут отвергнуты в Москве, то народ возложит вину за это на русских, а не на свое правительство. Затем он высказывал мнение, что правительство реабилитирует себя, если русские согласятся в принципе, но выставят жесткие условия и затянут переговоры. Но, по-видимому, главной целью его стараний было, дав переговорам ход, проверить ими русских, как лакмусовой бумажкой: насколько явное недовольство советских военных немцами одобряется Кремлем{716}.

Британский Форин Оффис был недалек от истины, подозревая Сталина в «заигрывании с Югославией… чтобы выторговать у Гитлера лучшие условия для себя»{717}. Военные переговоры в Москве прошли под знаком твердой решимости Советов создать военный союз, который восстановит равновесие в отношениях с Германией и вынудит Гитлера сесть за стол переговоров{718}. Тут есть несомненное сходство с мотивами, которыми руководствовался Чемберлен, давая гарантии Польше после оккупации немцами Праги в марте 1939 г. Оба, однако, действовали с осторожностью. Сталин, возможно, подражавший Чемберлену, продолжал подозревать югославов в использовании этих переговоров как козыря в своих переговорах с немцами, а англичан в попытках втянуть Советский Союз в войну. Он прекрасно знал об усилиях, приложенных Иденом во время его продолжительной поездки по Среднему Востоку, чтобы создать оборонительный блок Турции, Греции и Югославии{719}.

Все это лишь усугублялось непрекращающимися попытками Криппса предостеречь русских против германской опасности. Не зная, что принцем Павлом жребий брошен, Криппс старался заручиться помощью Советского Союза. Уже в ходе своих консультаций с Виноградовым в Анкаре он высказывал предположение, будто немцы могут повести наступление на Грецию через Югославию. Он не исключал возможности, что югославская армия, которая была «неплохой», даже окажет помощь Англии. Конечно, он надеялся дать новую жизнь идее Идена относительно Балканского блока. Он предлагал, чтобы Англия приняла участие в тайных военных переговорах, идущих в Москве, каковой факт Виноградов, естественно, не мог признать{720}. Вскоре по возвращении из Турции Криппс узнал от Гавриловича, что переговоры Симича вскрыли «горячее желание» крупных военных деятелей в Москве достичь военного соглашения с Югославией{721}.

Криппс кинулся действовать, как только новости о решении регента присоединиться к Тройственному союзу дошли до посольства во второй половине дня 22 марта. По своему обыкновению, он расписал Вышинскому мрачными красками цели немцев. Вышинский, отнесшийся к известию «очень серьезно», пообещал связаться с правительством. Криппс на этом не остановился, послав Гавриловича к Вышинскому с предложением выпустить коммюнике, которое опровергло бы общее убеждение, будто Советский Союз «уступил Балканы и Югославию в сферу интересов Германии»{722}. Рвение Криппса лишь подстегнуло подозрения Сталина насчет английского заговора. Когда он вернулся вечером в Кремль, надеясь продолжить обсуждение в «дружественной беседе», Вышинский оборвал его, как только он начал подробно излагать, какие препятствия можно создать замыслам немцев на Балканах, если русские будут поощрять Югославию сохранять независимость. Вышинский также улучил момент, чтобы привести целый список якобы враждебных Москве действий англичан{723}. Самого Гавриловича вызвали в Наркомат иностранных дел в полночь, там его встретил Вышинский, «озабоченный и полный сочувствия, но и чего-то боящийся». Вышинский, по-видимому, боялся, что все усилия заставить Советский Союз вмешаться после необратимого решения, принятого Югославией, — западня{724}.

Немецкая дезинформация убедила Сталина в мудрости его политики. В Анкаре фон Папен, германский посол, резко отрицал слухи о намерениях немцев использовать Югославию как плацдарм для захвата Проливов. Он пошел еще дальше и, чтобы успокоить русских, выразил мнение, будто союз с Югославией направлен исключительно на то, чтобы не пустить англичан на Балканы и в Черное море, сказав затем: «Мы выиграем войну, только идя с вами рука об руку»{725}.

Однако 27 марта все карты смешались: генерал Душан Симович, командующий Югославскими военно-воздушными силами, произвел бескровный переворот в Белграде с помощью армии. Принц Павел был свергнут и отправлен в изгнание, а на престол возведен юный король Петр. Внимательным наблюдателям было совершенно ясно, что переворот явился для Москвы сюрпризом. Вряд ли Советский Союз мог «тайно или явно» участвовать в перевороте, которым дирижировал британский Отдел особых операций. Хотя генерал Соломон Мильштейн, заместитель начальника ГРУ, в сопровождении нескольких «нелегалов» был специально послан в Белград, его заданием, если он имел таковое, являлось отслеживание «английских заговоров»{726}.

Несмотря на великолепные источники, Сталин не был посвящен в твердое и бесповоротное решение Гитлера «разгромить Югославию и в военном отношении, и как государство», даже если придется отложить операцию «Барбаросса» на четыре недели. Гитлера, однако, тоже ждал сюрприз, поскольку он думал, что Советский Союз не станет реагировать{727}. Сталину все труднее становилось оставаться безучастным к народной поддержке, завоеванной мятежниками. Югославское правительство находилось в весьма затруднительном положении, пытаясь обуздать массовые демонстрации против пакта. Советский посол не мог скрыть воодушевления, сообщая домой, что «все население Белграда заполонило улицы, размахивая национальными флагами», и никто не мешал ему «открыто выражать свои чувства». Кроме того, массы, по-видимому, возлагали свои надежды на Советский Союз. Союз с Москвой, замечал Лебедев, связывался с ожиданием «отмены позорного пакта со странами Оси и особенно с ненавистной Германией… С раннего утра тысячи людей собрались перед советским посольством, поднимая транспаранты, призывающие к "Альянсу с Советским Союзом!"» Позднее демонстранты двинулись к соседнему германскому посольству, скандируя враждебные лозунги и выбив стекла в здании германского туристического бюро. Число демонстрантов «так выросло, что к вечеру новые толпы уже не могли пробиться к посольству, но продолжали призывать к "Альянсу с Советским Союзом!"»{728}.

Дальнейшие донесения отражали беспощадную критику, которой подверглась прогерманская политика правительства. Проводилась мобилизация армии, когда югославская делегация вернулась из Вены тайно, минуя главный железнодорожный вокзал Белграда. Захваченный мятежным духом Белграда, Лебедев довольно опрометчиво предположил, будто переворот покончил с ростом германского политического присутствия в Югославии; он уже лелеял надежду на крутой перелом политической тенденции не только в Балканских государствах, но и на всем Европейском континенте{729}. Такое впечатление подтверждалось генералом Голиковым, начальником военной разведки. Он тоже подчеркивал просоветский характер демонстраций, идущих под лозунгами типа «За Советский Союз» и «Да здравствуют Сталин и Молотов». По его расчетам, теперь армия должна была отвергнуть секретные статьи соглашения, дававшие германским войскам право свободного прохода на юг страны, и не исключалась возможность выхода Югославии из Оси. Его заключение, что уже мобилизованные 48 дивизий намерены и вполне способны дать отпор германскому вторжению, разумеется, поддерживалось Генеральным штабом{730}.