Человек находит себя - Андрей Черкасов

— Не выйдет! — огрызнулся Нюрка.

— Выйдет, — со спокойной твердостью ответила Таня.

— А я не встану подручным, и все!

— Ну что ж! Упрашивать я не буду, но с фрезера вас снимаю. Образумитесь — видно будет.

— Натурально! Любимчикам первый почет, — съязвил Боков. — Вошли в доверие! У меня таланту нету подлизываться, вот! У меня талант на работу! Пятый разряд у меня еще до вашей фабрики, слыхали? Я на любом станке могу! Не думайте, по самые ноздри этими талантами начинен!

— Перестаньте шуметь и слушайте меня, — попробовала остановить его Таня, но Нюрка расходился все больше и больше, и не потому, что был обижен или не понимал, за что наказание, просто, это была, так сказать, «психическая атака».

— У вас к человеку подходу настоящего нет! — не унимался он. — Вы людей не воспитываете, а малюете по смешному для паники: ты, мол, такой разэтакий, «плюнуть вслед вам каждый рад!» — процитировал он памятные строки из первого номера «Шарошки». — Проплюетесь! А ваш контроль все равно накроется. Поиграют в игрушки и бросят.

— Хватит, Боков! — Таня подошла к двери и, выглянув в цех, попросила одну из девушек сходить за Шадриным.

А Боков все кипятился. Когда вошел Шадрин, Таня сидела за столом, подперев рукой щеку. Нюрка разглагольствовал:

— Все равно без нас ком-му-низь-ма не построите! Шагу без нашего брата, без простого человека, не шагнете, и ко мне обязаны особый подход иметь, принимая во внимание мои душевные склонности!

— Петр Гаврилович, — громко, чтобы боковская трескотня не заглушила ее слов, сказала Таня. — Боков с завтрашнего дня пойдет к вам в подручные, прошу иметь это в виду.

Боков на эти слова не обратил внимания, как будто они вовсе не относились к нему. Он стоял, разухабисто привалившись плечом к конторскому шкафу и закинув ногу за ногу. Шадрин подошел сзади и легонько ткнул его в спину.

— К себе внимания требуешь, а перед мастером стоишь как у пивной стойки! — грозно пробасил он.

— На вытяжку прикажешь? — скривил длинные губы Боков, не меняя позы. — Я простой человек, без интеллигентских замашек, закон и точка!

Эва ты что знаешь, герой! — награждая Нюрку презрительной усмешкой, сказал Шадрин. — Нет уж, Боков, не ври! Знаем мы тебя не первый день. Вовсе ты не простой человек, а пока еще довольно замысловатая дрянь. До тебя в каком месте ни коснись — на руке след останется. — Шадрин положил свою тяжелую длинную руку на плечо Бокова и, стиснув, рванул его, заставив выпрямиться. Боков слегка опешил, но сразу вновь принял независимый вид.

— Долго мы тебя терпим, — продолжал Шадрин, — только ты еще жил маловато, не знаешь, что такое, когда долгое терпение лопается. Это, я тебе доложу, штука — не приведи бог! Ну, а насчет коммунизма ты тут обмолвился, так запомни: мы его без тебя, такого вот, построим и туда на порог не пустим. Не ступишь! Вот тебе и закон, и точка! А насчет подходу особого, что ж, уважим, коли уж больно здорово запросишь. Только смотри, чтобы без обиды после!

— А ты не запугивай, не страшно!

— Да знаю, что не страшно. Чего мне тебя пугать? Дурака зеркалом не запугаешь — глянет и залюбуется. А особый подход, коль потребуется к таким, вроде тебя, один: через строгальный разов десяток без передыху прогнать на полную стружку, чтобы разом лишаи сдернуло, и всё!

— Ну, хватит играть на моих нервах, — попробовал отмахнуться Боков. — Не уговаривай, все равно никто меня к тебе идти не заставит.

— Сам придешь, — успокоил Шадрин. — А вы, Татьяна Григорьевна, нервы с ним не тратьте. Нас-то ведь больше — научим, как по земле ходить. Говорить с ним без толку, слов-то у него больше нашего с вами, только сам он как пустое ведро. Чужие мысли о стенки брякают: звон да гром…

— А ты не слушай, коли грому не любишь, — продолжал язвить Нюрка. — Идти в подручные у меня желания нету, закон и точка!

— Ну вот чего, — строго и таким сочным басом прогудел Шадрин, видимо, теряя терпение, что Нюрка вдруг трусливо съежился. — Рассусоливать с тобой не будем. Желания, говоришь, нету? Ну, ну! А у нас, у рабочего коллектива, — слышишь ты? — у всего цеха, значит, нету никакого желания при работе об дубовые чурбаки ногами запинываться, да притом, заметь, здорово трухлявые! Силой не поволокем, но уж, слово даю от имени всего цеха, завтра к директору отправлюсь и заявлю: нам тебя больше такого не надо! Ни нам, ни мастеру нашему крови больше не портить! Как думаешь, что выйдет?..

Нюрка угрюмо молчал. Невесть куда пропала охота болтать и, как говорили про него, «брать на пушку». Он знал, как уважают Шадрина в цехе, знал, что если тот, старый коммунист, в самом деле пойдет с таким делом к директору, которого, кстати, Боков основательно побаивался, дело наверняка обернется плохо.

Оставшуюся часть смены он работал нехотя, а когда Колька с Мишкой стали расспрашивать о разговоре в цеховой конторке, сперва отмалчивался. Приятели продолжали наседать. Нюрка выключил станок, отряхнул руки и, поймав Зуева за длинный нос, помотал его голову из стороны в сторону и проговорил:

— Вот согну тебе шпиндель на сторону, тогда будешь спрашивать, икра баклажанная!

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Алексей забрал у Гречаника свой первоначальный проект полуавтоматической линии. Теперь, когда переключатель действовал безотказно, настала пора приниматься за другое, еще более интересное дело. Совершенствуя автомат, Алексей внес в него еще несколько изменений. Попутно возникли новые мысли. Нужно было еще раз, как говорил главный добровольный консультант Алексея Горн, «упереться мозгами» в проект. Гречаник это намерение одобрил. Возвращая проект, он пообещал, как только у Алексея все будет готово, рассмотреть предложение на техсовете, а там и начать осуществление идеи, которая, по его словам, очень хорошо «вписывалась» в план перестройки технологического процесса. Создание этой, пусть даже небольшой, полуавтоматической линии освободило бы место, занятое сейчас станками, которые после окажутся ненужными при изготовлении стульев.

Проект, собственно, не был еще проектом в полном смысле этого слова. Было в нем несколько общих и довольно кустарно выполненных самим Алексеем чертежей, с десяток разрезов отдельных узлов и довольно пространное, хоть и не во всем технически ясное, описание самой линии. Алексею очень хотелось, чтобы и чертежи, и схемы, и описания, и расчеты в проекте походили на те, какие доводилось ему видеть в больших папках технического отдела. Однако самому такая задача была не по силам, а просить кого-то Алексей не любил.

«Ладно, — решил он, — хоть бы дотолкать это дело головой, чтобы всем понятно было. До остального не дорос пока».

В размышлениях над изменением деталей проекта он просидел больше недели. Когда сложилось главное, пошел к Горну.

Александр Иванович был дома; он только что вернулся с фабрики; навстречу Алексею вышел голым до пояса и с полотенцем через плечо.

— А-а, юноша! — Он почему-то всегда обращался к Алексею так, несмотря на то, что «юноше» перевалило уже за третий десяток. — Как раз вовремя! К пирогу поспел. Ну проходите, проходите. Я сей же час!.. А это, собственно, у вас что? — немного нагнулся он, разглядывая папку в руках Алексея, и вдруг пропел разочарованно — Э… э… э… Я думал вы с охотничьим инвентарем, а это… — Александр Иванович махнул рукой. — Когда же мы с вами на косачей-то соберемся, а?

— Соберемся, Александр Иванович, сползаем в выходной пораньше.

— Ну, ну… Так вы это… идите в комнаты. Я пополощусь после трудового дня.

Горн толкнул дверь. Навстречу Алексею, радостно покручивая обрубком хвоста и подскакивая от радости, вылетел коротконогий и вислоухий спаниель, носивший совсем не охотничью кличку Писарь. К Александру Ивановичу он попал уже взрослым, и попытка переименовать его в Джека не привела ни к чему: собака откликалась только на свое прежнее имя. Путаясь у Алексея в ногах, Писарь тоже пошел в комнату и улегся у его ног.

Горн вернулся, энергично растирая полотенцем мокрые волосы и грудь. Потом, звонко пошлепав себя ладонью по мясистому животу, предупредил:

— Только вначале, юноша, «культурное» развлечение. Идет?.. До пирога никаких научно-технических разговоров. Давайте к столу! Он натянул на себя желтую майку, взял со стола папку Алексея и бросил ее на диван: — «Не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье!» — продекламировал он с пафосом и добродушно рассмеялся.

Как ни отговаривался Алексей, за стол его Горн все-таки усадил. Пока жена Горна, невысокая худенькая женщина, с еще молодым, несмотря на солидный возраст, лицом, разливала по тарелкам суп и резала пирог, Александр Иванович рассказывал Алексею о своих двух «сынах», недавно приславших ему письма из Москвы. Они были близнецами и оба учились в университете.