Зачем нам враги - Юлия Остапенко

— Я хотела проверить твою верность, — вдруг сказала Рослин совсем другим тоном. — Хотела посмотреть, будешь ли ты... с этой женщиной... так же... — Она снова запнулась. Натан пристально смотрел на нее. — Я хотела узнать, может ли женщина лишить тебя разума. Теперь вижу, что нет.

— Вы странная, миледи, — проговорил Натан. Рослин вздернула подбородок, сухо усмехнулась.

— У меня была служанка. Она предала меня ради мужчины. Я убила этого мужчину. Но моя служанка все равно осталась предательницей. Она стала моим врагом. Я хотела знать, не станешь ли моим врагом и ты.

— Вы... так вы за этим едете в Тарнас?

Глупо было думать, что эта маленькая девочка преследует предательницу, чтобы отомстить... но с этой маленькой девочкой никакая мысль не была бы слишком невероятной.

Рослин помолчала, будто обдумывая ответ. Потом сказала:

— Нет. Не за этим. Она... сама себя накажет.

Натан молча кивнул, сам не зная зачем. Внутри у него похолодело.

Все же эта девочка была не такой, как Глориндель. Она была хуже. И, кажется, гораздо хуже.

— Мы теперь не сможем плыть тем кораблем, — помолчав, сказала Рослин. — Разве что ты убьешь и хозяина этой дряни тоже. Но если он уже на борту, это будет сложно сделать, не привлекая внимания. Это плохо. Придется ехать сушей.

Она подняла на него спокойный, ясный взгляд и добавила:

— Но ничего. Я больше не тороплюсь.

Умная девочка, отстраненно подумал Натан... умная, и красивая, и очень злая.

У него было странное ощущение, словно это не его мысль.

Эллен проснулась со слабым вскриком, мокрая от холодного пота. И в первый миг не поняла, где находится, — только чувствовала ноющую боль во всем теле и колотящееся в горле сердце, еще не отличавшее сон от яви.

— Ну и ну, — насмешливо сказал Глориндель. — Крепкие же у тебя нервишки, милая, если научилась спать в седле. Не поделишься наукой?

Эллен удивленно тряхнула головой. Она задремала всего на несколько мгновений, но уже одно это было странно. Ей не так часто приходилось путешествовать верхом, и наездницей она всегда была никудышной, чем в детстве расстраивала отца, а позже, уже при дворе, заслужила немало насмешек...

— Я горничная, — сказала она, — а не амазонка.

— Да уж вижу. Это тебе и помешало стать кем-то большим, чем служанка княжны, верно? Еще и личиком не вышла. Представляю, до чего ты должна быть обозлена.

Он был не только груб и нагл — еще и чудовищно бесцеремонен. Порой Эллен казалось, что этот эльф говорит абсолютно все, что приходит ему в голову, — она сомневалась, что там зарождались сколько-нибудь содержательные мысли, но зато издевкам не было конца. И, похоже, он делал это вовсе не из желания ее унизить. Просто не мог иначе. Не умел. Для него это было так же естественно, как дышать.

Эллен не понимала, почему его никто до сих пор не убил. И его высокое происхождение не казалось достаточной причиной.

— Согласна? — словно обрадовался он, приняв ее молчание как признание его правоты. — Обозлена, ведь так?

— Так, — сказала Эллен. — Но не поэтому. А вы, милорд, напрасно меряете всех по себе.

Он усмехнулся и нахмурился одновременно — еще одна его характерная черта.

— Думаешь, напрасно? — помолчав, проговорил он. — Тем не менее я очень редко ошибаюсь.

Эллен вздохнула, попыталась сесть поудобнее. Проклятая кобыла... нет, кобыла, конечно, ни в чем не виновата. И она вполне хороша — лорд Глориндель по-прежнему поражал своей щедростью. Только вот на ней Эллен как будто еще больше чувствовала свою неуклюжесть. А может, это пристальный взгляд эльфа так на нее действовал. С той минуты, как они покинули Врельере, он почти все время смотрел на нее.

— Так почему?

— Что — почему?

— Почему ты обозлена?

Он скучал. Это было видно совершенно ясно. А Эллен чувствовала себя немного виноватой за то, что лишила его развлечения в порту. Ну да ничего, через какое-то время им должен встретиться трактир или деревня, где господин эльф сможет утолить голод своей плоти с женщиной, от которой Эллен не будет улавливать этого душного ощущения неведомой опасности...

Ты только послушай себя, Эллен. Послушай, послушай. Добросовестная дуэнья и заботливая мать...

Что-то свистнуло за ее спиной — Эллен не успела обернуться, когда ее кобыла, хрипло заржав, взмахнула передними копытами и рванулась с места. Эллен судорожно вцепилась в ее гриву, отчаянно стискивая бока лошади коленями. К счастью, кобыла пробежала совсем немного, потом сбавила темп, отфыркиваясь и тряся мордой. Эллен ни жива ни мертва обернулась через плечо. Эльф гарцевал чуть в стороне, поигрывая хлыстом, и ясно, широко, счастливо улыбался, словно ему только что сделали подарок, о котором он мечтал всю жизнь.

— Будешь дрыхнуть в седле — в следующий раз твою спину огрею, — дружелюбно пообещал он. — И впредь отвечай на мои вопросы, как только я их задаю.

Эллен молча ждала, пока он приблизится. Со стороны он был еще красивее, чем вблизи. Великолепная осанка, величественно вскинутая голова, золотистые волосы, легко трепетавшие на ветру, рукоять хлыста в поразительно изящных пальцах... Все придворные дамы перегрызутся насмерть за него. Вернее, перегрызлись бы, если бы ему суждено было вернуться в Калардин.

Эллен вздрогнула от последней мысли. Нет... она не то хотела подумать. Он, конечно, вернется туда, но князем ему не стать.

И все же она подумала то, что подумала, — этого не изменить, и пока что не важно, что это означает.

«Он просто проводит меня в Тарнас. К моему Расселу. А я... просто провожу его. Не знаю, к кому, мне все равно, я... »

Она очнулась, только когда ладонь эльфа легла ей на щеку. Это был очень мягкий жест, почти нежный. На его руке была перчатка, от нее густо пахло кожей.

— Ты меня поняла? — ласково спросил Глориндель.

И Эллен только теперь увидела, что жест, которым он сжимает хлыст, уже не изящный, а жесткий — в нем было напряжение гадюки, сжавшейся перед прыжком. Эллен дернулась, будто он уже ударил ее.

Она хотела сказать: «Да, но боюсь, милорд, вы по-прежнему меня не понимаете», уже начиная осознавать бессмысленность шантажа — он все равно будет делать только то, что хочет. Но потом вдруг вспомнила, какой, яростно сквернословя, волок ее по пристани за волосы... повинуясь тому, что она приказала. Подчинившись ей.

Эллен взглянула в его сузившиеся глаза и сказала:

— Да, милорд, я все поняла. Простите, не могли бы вы повторить ваш вопрос?

Вот так с ним надо. Вот так! Он мгновенно просветлел и убрал руку. Хлыст вернулся за пояс, улыбка стала беззаботной. Он просто не любил, когда ему перечили вслух и явно. И когда над ним смеялись. А чувствовать это он хорошо умел.