Плач - Фицджеральд Хелен

Проговорила что-то наподобие:

— Я ведь умерла?

Над ней склонились две фигуры.

— Вы попали в аварию, — сказала одна.

— Вам очень повезло, — сказала вторая.

— НЕТ! — закричала она, выгнув спину, и выдернула из руки иглу капельницы. Фигуры прижали ее к кровати. Понемногу они обретали лица: женщины — медсестра и врач.

— Это была не авария, — пробормотала Джоанна.

— Бредит, бедняжка, — произнесла пухленькая медсестра, державшая ее за ноги.

— Нет, нет, нет!

Джоанна попыталась высвободиться, но рука врача давила ей на грудь, прижимая к койке.

— Успокойтесь, — произнесла врач. — Это очень страшно, я знаю, но с вами все в порядке. Все хорошо.

Она перестала дергаться. Лекарство понемногу начинало действовать.

Врачиха сняла руку с груди и проверила капельницу.

— Джоанна? — окликнула она. — Джоанна, у вас сломана рука и два ребра. В капельнице — морфин, с ним вам будет легче.

— Послушайте…

— Если понадобится еще, просто нажмите вот на эту кнопочку, — объяснила медсестра.

— Нет, я прошу вас!

Она попыталась сесть, но боль не позволила.

— Пожалуйста, вы должны меня выслушать! — закричала она.

— Может, вызвать кого-нибудь? — спросила медсестра у врача.

Джоанна заставила себя говорить спокойно.

— Нет, не звоните никому. Послушайте. Это не авария. Я сделала это нарочно. Я хотела этого. Я планировала убить нас обоих. Почему я не умерла?!

Она разрыдалась. Она не умерла. И никто не хочет ее слушать.

— Вас спас ремень безопасности, — ласково улыбается врачиха. Не надо, уберите эту улыбку!

— Ремень безопасности?

Она ведь собиралась его отстегнуть. И забыла.

Врачиха сняла палец с морфиновой кнопки и села на край койки — воплощение заботы и тревоги.

— Он жив? Скажите мне! Алистер погиб?

Взяв ее за руку, врачиха убрала прядь, упавшую Джоанне на глаза, — ласковым, любящим движением. Джоанне хотелось ее ударить, но еще больше — получить ответ на свой вопрос.

Через несколько секунд, убедившись, что Джоанна немного успокоилась, врачиха кивнула, сделав сочувственное лицо.

Джоанна сдавила ей руку так, что врачиха скривилась от боли.

— Ладно.

Часть третья

Плач

25

Александра

28 июля

Я очень спешу. Хлоя не захотела сегодня идти в школу, и я договорилась с учителями, а потом мне пришлось дожидаться мамы с папой — они должны были приехать, чтобы побыть с ней. Она расстроена после вчерашнего похода в суд. И как-то растеряна. Не знаю, зачем им понадобилось ее свидетельство. Как будто ей и без того мало огорчений.

Опаздываю, на трамвае уже не успеть.

— Верховный суд, на Элизабет-стрит, — говорю я таксисту.

— Случайно не на суд ли над этой Линдси? — спрашивает таксист через несколько кварталов.

— Мм, да.

Черт, мне совсем не хочется говорить об этом с таксистом.

— Вы с ней знакомы, что ли?

— Нет.

— А что, журналист типа?

— Нет, просто интересуюсь.

Я не стану с ним разговаривать. Пошел к черту.

Он на время замолкает, ему так хочется вытянуть из меня хоть что-нибудь.

— Я знаю одного парня, который работал с Алистером Робертсоном, в какой-то пиар-фирме на Сент-Килда-роуд. Говорит, отличный был мужик.

— Кажется, следующий поворот?

— Ага, точно. А вы слышали, что опять кого-то видели с ребенком?

— А тут — второй налево.

— Да я знаю, знаю. Какого-то чувака засняли у автосервиса с орущим младенцем на руках — где-то рядом с Дарвином. Бабник только так и выпить не дурак. Да там так снято, что и не разберешь, что за тип.

— Спасибо, остановите вот тут, пожалуйста.

— Извиняюсь, конечно, но для меня все младенцы на одно лицо. А если он плачет, это еще не означает, что его похитили, правда? Ему сейчас было бы — сколько, месяцев семь-восемь?

Я протягиваю ему пятьдесят долларов и жду, пока он неторопливо отсчитывает сдачу.

— А Линдси-то эта совсем, что ли, поехавшая?

— Спасибо, — говорю я и влетаю в здание суда.

Я встаю в очередь за кофе в местном буфете. У блондинки передо мной — отчетливый шотландский акцент. Когда она оборачивается, я узнаю Кирсти — видела ее в «Фейсбуке», когда следила там за Джоанной. Лучшая подруга Джоанны выглядит неважно, усталая и подавленная — вовсе не такая красотка, как на фотографиях, которые она выкладывала у себя на страничке. Кирсти улыбается мне. Думаю, она меня узнала. Она говорит «простите» и возвращается в зал суда с картонным стаканчиком капучино с обезжиренным молоком. Когда я улыбаюсь ей в ответ, вид у меня, наверное, немного смущенный. Позже она узнает почему, ведь сегодня и меня вызовут для дачи свидетельских показаний. Хлоя была намного спокойнее, чем я, когда шла в суд. Наверное, потому, что она знала, что хотела сказать, а я — понятия не имею.

Вчера Фил был моим осведомителем в суде. Вечером он сообщил мне, что говорили мисс Эймери, миссис Уилсон и водитель грузовика; рассказал, какой уверенный вид был у Хлои, когда ее показания транслировали в зал суда по видеосвязи. После обеда для дачи показаний пригласили стюардессу. Она описала Джоанну как совершеннейшего монстра и, бросая на нее злые взгляды, рассказала, что происходило в самолете: Джоанна сорвалась с катушек, когда ей сказали, что ее орущий ребенок мешает другим пассажирам, — стала бегать по салону, и бросалась на людей, размахивая ребенком, точно пустым мешком, и наезжала на Алистера.

Я узнаю стюардессу по описанию Фила (аккуратное рыжее каре, седина у корней волос). Она шепчется с подругой, пока я иду по проходу к трибуне, и гордится собой после вчерашних пятнадцати минут славы. Как жаль, что я попросила Фила не приходить сегодня. Мне его очень не хватает.

— Мисс Линдси приезжала к вам в то утро, когда произошла авария? — начинает ее адвокат.

Я смотрю прямо на него, чтобы не видеть никого другого — особенно Джоанну, чей взгляд я чувствую на себе. У адвоката такое лицо, что хочется подойти и вмазать ему как следует: молодой, одетый с иголочки, определенно выпускник частной школы.

— Да, приезжала.

— Зачем?

— По ее словам, хотела убедиться, что у Хлои все хорошо и что со мной она в безопасности.

— Она сказала, зачем ей это понадобилось?

— Она сказала, что не хочет, чтобы Алистер забирал у меня Хлою. Сказала, что поможет мне.

— Как бы вы описали ее поведение в то утро?

— Она выглядела абсолютно нормальной.

Я говорю это не для того, чтобы задеть Джоанну. Нечаянно глянув на нее, я вижу, что она мне улыбается. Встретившись со мной взглядом, она едва заметно кивает. Молодого адвоката зовут Мэтью Маркс, он подходит к своему столу и роется в бумагах, делая вид, будто что-то ищет.

— Прошу прощения, миссис Робертсон, я не понял — у вас диплом психиатра?

— Мисс Донохью, — поправляю я его.

Он поднимает глаза на судью, и тот отвечает именно так, как Марксу и хотелось бы:

— Замечание опротестовано. Мисс Донохью не обладает соответствующей медицинской квалификацией, чтобы судить о психическом состоянии подсудимой.

Я говорила о вменяемости Джоанны не для того, чтобы помочь стороне обвинения истребовать для нее наказание посуровее. Я сказала то, что сказала, потому что это правда.

— Так как же она вела себя в то утро, когда приехала к вам? — спрашивает защитник.

— Она прекрасно формулировала свои мысли. Говорила здравые вещи.

Джоанна улыбается — так же широко, как и обвинитель. Это сбивает с толку. Если бы защитник спросил, что я думаю о состоянии Джоанны сейчас, я бы сказала, что она определенно не в себе. Но в то утро с ней все было в порядке.

— Итак, Джоанна Линдси приехала к вам в десять часов утра и сказала, что не хочет, чтобы ее муж забрал у вас Хлою, и что она попытается вам помочь. Она говорила что-нибудь о своих отношениях с Алистером Робертсоном?