Плач - Фицджеральд Хелен

Она выпила шампанское и налила себе еще.

Алистер опустился на кровать и обхватил голову руками.

— Джоанна, вернись, — воскликнул он. — Куда ты пропала? Я больше так не могу. Вернись, прошу тебя!

Джоанна одним глотком осушила бокал, налила себе еще, снова выпила. Если бы она была такой, как этот урод. У него все в порядке. Ему все нипочем. Сейчас она ему даже завидовала. Надо же — и теперь заставил ее чувствовать себя виноватой. Словно ей мало было всей прочей вины.

— Я хочу напиться.

Он поднял голову, в глазах блеснула надежда.

— Отличная мысль!

Он налил ей еще один бокал — уже третий. Четыре бокала красного в баре, три бокала шампанского здесь. У нее был прекрасный шанс напиться как следует.

— Ты купила себе белье?

Джоанна вынула из сумочки пакет «Рокабилли» и швырнула на кровать.

— О-о… Встань вот тут передо мной.

Когда-то Джоанне нравилось делать так, как он говорит: вставать, раздеваться, трогать себя, нагибаться так, а потом вот так, пока он сидел и с вожделением любовался ее телом.

Джоанна нагнулась снять туфлю, но споткнулась и упала. Ни он, ни она не рассмеялись. Она выпуталась из одежды, сидя на полу, и, с трудом поднявшись, встала перед ним. Она пошатывалась, но стояла более или менее прямо. Окна были открыты. Солнце осветило ее мерцающе-бледную кожу в синяках — от ограды вокруг пруда и от мусорных баков. Она опустила взгляд, чтобы рассмотреть свое тело, и хихикнула, обнаружив, насколько несексуально выглядит. Как жаль, что она не была такой всегда. Тогда не оказалась бы сейчас здесь.

— Ты потрясающе выглядишь, — сказал Алистер, но выражение его лица говорило другое. — Может, закажем еды?

Джоанна снова опустила взгляд и критически оглядела свое худое и бледное тело. Между ляжками зиял просвет, и кожа на них обвисла пустыми складками. Груди сдулись, как воздушные шарики: маленькие, плоские, вялые, никчемные. По пять розовых паучьих лап расползалось от каждого соска. Она провела пальцем вдоль верхней линии волос на лобке, потом по огненным линиям растяжек и светло-коричневой полосе, которая появилась еще во время беременности и шла от лобка до самого пупка. Она поставила одну ногу на стул и посмотрела на себя в зеркало. Трудно сказать, что именно изменилось, но что-то определенно стало не так.

Джоанна встала перед зеркалом и улыбнулась. Ее тело было прекрасно. Его все еще испещряли знаки, гласящие: «Здесь был Ной».

— Может, наденешь свой новый наряд? — спросил Алистер встревоженно — похоже, он побаивался Джоанны. Ей это нравилось.

— Как скажешь, Алистер.

Она захлопнула дверь туалета и села на край ванны. Что же теперь? Продолжать жить вот этой жизнью без надежды на перемены? Как с этим справиться? Когда ушел отец, Джоанна спасалась благодаря книжкам, в которые ушла с головой, и спискам, куда заносила все хорошее в жизни (у нее счастливая, здоровая и красивая мама, у них прекрасный дом, Кирсти всегда рядом, им весело вместе). Когда они с Майком расстались, она увлеклась садоводством и снова стала составлять списки хорошего (красивая мама, интересная работа, Кирсти всегда рядом).

Она и на этот раз сделает то же самое, ради Хлои. Ей придется до конца дней оставаться с Алистером. И будет намного легче, если она перестанет смертельно его ненавидеть. Она стала бриться, поставив ногу на край ванны, и составлять список того, что когда-то так нравилось ей в Алистере и из-за чего она в него даже влюбилась. Так, что же в нем такое было? Мм… Он был успешный. Ей это нравилось, ведь правда? Уверенный в себе, это тоже привлекало. Спортивный, ну, немного, иногда ездил на велосипеде — по крайней мере, когда они только начали встречаться. Правда, в большинстве случаев велопрогулки служили отговорками для жены. Однажды он подхватил Джоанну на руки и закружился с ней по коридору, повторяя: «Я люблю тебя». Он покупал ей восхитительные подарки на дни рождения — как-то подарил поездку в Амстердам, где они бродили вдоль каналов, курили в кофешопе, хихикали, гуляли, занимались любовью, курили, ели огромный индонезийский обед в странно-яркой комнате, курили, занимались любовью, ели жареную картошку с майонезом, занимались любовью. А еще он сочинял прекрасные любовные послания и отправлял ей письма каждый вечер — пусть и электронные. Одно она помнила почти слово в слово.

Любимая,

нас ничто не разлучит. Мы вместе навсегда.

Вчера вечером по пути на вокзал я увидел тебя, ты была с друзьями в «Ханджо». Я наблюдал за тобой через окно. Ты осознаешь, с какой силой притягиваешь к себе людей? Все хотели поговорить с тобой, хотели стоять к тебе поближе. И не потому, что ты была самой красивой из присутствующих (хотя так оно и есть), не потому, что ты была самой умной из присутствующих (хотя так оно и есть), но потому что ты была самой интересной. Я могу слушать тебя день напролет. И я намерен заниматься этим всю оставшуюся жизнь. Давай встретимся сегодня вечером, Джоанна. Мне нужно обнять тебя и как можно дольше не отпускать.

Нас ничто не разлучит.

Твой навсегда,

Алистер

От этого письма у нее кружилась голова. Она упивалась им снова и снова. Всю дорогу до работы слова Алистера плавали у нее перед глазами, обволакивали блаженным дурманом, и она безудержно улыбалась. Вернувшись домой с работы, она распечатала письмо и, ложась спать, прижала его к груди. Она была убеждена: Алистер — это лучшее, что произошло в ее жизни. Алистер — самый прекрасный человек на земле. Он любит ее. Он считает ее интересной.

Если даже в тот момент он этого не чувствовал, то, возможно, когда-нибудь еще почувствует. А она смогла бы жить с человеком, который питает к ней такие чувства, даже если сейчас, оглядываясь назад, она находит несколько странным то, что он «заметил» ее ночью в баре. Гони от себя эту мысль, Джоанна. Он не следил за тобой. Он возвращался с деловой встречи и просто случайно увидел тебя в окне.

И гони от себя воспоминание о письме, найденном на чердаке, которое он много лет назад он получил от Александры. «Ал, это самое длинное лето в моей жизни! Когда ты появишься на Спенсер-стрит? Ты меня легко узнаешь — я буду без трусов. С любовью, Лекс (самая интересная из всех присутствующих!) ххх».

Ну и что, что он использовал те же слова, обращаясь к Александре? Джоанна сама говорила похожие фразы Майку и Алистеру и каждый раз произносила их искренне: ты — мой лучший друг, мы — родственные души, я люблю тебя, и все в таком духе. Ну и к тому же Лекс и Джоанна могли и в самом деле быть самыми интересными из тех присутствующих, о которых он говорил в обоих случаях. Не такой уж и звездеж.

А, черт, она порезалась.

Джоанна положила на кровоточащий порез клочок туалетной бумаги — так всегда делал Алистер, если случалось порезать лицо бритвой. Затем достала из сумки костюм Бессмертной Любовницы и надела юбку. Юбка была велика и соскальзывала — пришлось слегка раздвинуть ноги, чтобы ее удержать. Несколько минут спустя Джоанна открыла дверь ванной и ухватилась за косяк, чтобы не упасть.

Он смотрел телевизор и ел бутерброды, которые лежали перед ним на подносе, — их принесли, пока Джоанна была в ванной.

— А вот и ты! — взгляд вверх, вниз, опять вверх. Не возбужден, нет. — Оно… Слегка великовато, да? Какой это размер? На-ка, съешь бутерброд.

Джоанна, сидя на кровати, вяло жевала бутерброд с пастромой и думала: интересно, с Александрой все вот так же произошло? Еще вчера она была его королевой, пила шампанское и каталась на старинном поезде, идеальная, прекрасная, принадлежащая ему одному и вознесенная высоко-высоко на пьедестал. И вдруг — бабах! — рухнула с этой высоты в пропасть.

Если с Александрой все произошло именно так, то почему с Джоанной все должно было получиться по-другому?

— Чем ты занимался, пока ждал меня сегодня? — спросила она.

— Ничем.

— То есть с десяти утра до двух часов дня ты ничего не делал?

— Нет, ну я выпил кофе, почитал газету. А что?