Плач - Фицджеральд Хелен

Мисс Эймери сняла перчатки и шляпу и поставила на плиту старомодный чайник, потом отрезала несколько кусочков брауни, еще не снятого с противня, и положила на тарелку.

— Вы как раз вовремя, — сказала она и взяла себе кусочек. — Угощайтесь!

Она вложила кусочек брауни Джоанне в руку.

— Вы пили? Тогда нужно поесть.

Джоанна откусила крошечный кусочек и попыталась его проглотить. Но есть не хотелось, брауни казался неуместным и больно царапал горло.

Полки белого старинного шкафа в углу были заставлены книгами. На бескрайнем кухонном столе тихо играло Smooth Radio или его австралийский аналог.

Судя по виду из окна, сад мисс Эймери был нетипичный для здешних мест: аккуратный газон, извилистая дорожка, вымощенная кирпичом, а по изогнутым краям газона — яркие пестрые цветы.

— У вас очень красивый сад, — сказала Джоанна.

— Да! — согласилась мисс Эймери. — Правда, для растений лето выдалось тяжелое. Боюсь, мой каллистемон его не переживет.

Джоанна взглянула на одну из книг, стоящих в шкафу: «Враждебная громадина» Питера Кэри.

— Вы библиофил, — сказала она.

Мисс Эймери сняла свистящий чайник с плиты и налила кипятка в заварочный чайничек.

— Я ведь работала редактором. У меня глаз на детали, я вижу мелочи, незаметные для других. Полагаю, у каждого есть свой особенный дар.

Подперев голову рукой, Джоанна уставилась на противень с брауни.

— У меня тоже был дар. — Она заплакала, и мисс Эймери подошла к ней, раскинув руки — первое желанное объятие после того, что произошло. Джоанна рыдала на груди у этой незнакомой женщины. Представляла себе, что это мама обнимает ее — мама, которая всегда оказывалась рядом, когда было грустно, и всегда говорила ей, что она замечательная и прекрасно обойдется без мужиков. Она вспомнила мамину мучительную трудную смерть. Джоанна пыталась уделить маме каждую свободную минуту, чтобы отплатить за беззаветную преданность: возила ее в инвалидной коляске в парк, читала вслух книжки, купала, обмывая мягкой губкой.

Ярко-красная розелла с сине-желтыми крыльями влетела в открытое окно, коснулась крылом волос Джоанны, развеяв воспоминание о маме, и приземлилась на край раковины.

Мисс Эймери рассмеялась.

— Смотрите-ка, кто прилетел! Это Гарольд!

Она подошла к раковине и подставила попугаю ладонь — к удивлению Джоанны, попугай немедленно на нее запрыгнул. Мисс Эймери поднесла его к двери в сад, и попугай улетел.

— Вы ведь не боитесь птиц? — спросила она.

— Нет.

Джоанна наблюдала за розеллой: птица облетела вокруг сада и наконец устроилась на лимонном дереве. Конечно, это не могла быть та же самая розелла, которую она видела на следующее утро после смерти Ноя, но мысль такая мелькнула

— Вы, наверное, мало что помните о моем сыне, — сказала она.

— У меня больше нет идеальной задницы — а уж можете мне поверить, она была идеальной! — но что касается вот этого места, — мисс Эймери постучала себя пальцем по лбу, — тут у меня ничего не изменилось. Я помню все.

— Я бы так хотела, чтобы вы мне что-нибудь рассказали. Я прошу вас, что угодно.

Когда мисс Эймери говорила, что хорошо подмечает детали, она не преувеличивала. Она начала с самого начала — с того момента, когда впервые заметила Ноя на руках у Джоанны во время досмотра в аэропорту Глазго.

— Это неправда, что все младенцы выглядят одинаково, — сказала мисс Эймери. — У него было симпатичное личико с острым подбородком, точь-в-точь как у вас. Глаза, правда, отцовские, но в остальном — мамина копия. Даже брови были ваши.

Она внимательно пригляделась к бровям Джоанны.

— Прекрасная форма бровей. Вы их не выщипываете, вам повезло… Я когда-то с этим переборщила. Никогда не делайте этого, не выщипывайте свои! Они начинают сопротивляться… Ной. Когда вы сели в первый самолет, он спал.

Джоанна этого не помнила.

— Когда я шла по проходу к своему месту, вы держали его, просто на него смотрели — и улыбались. Мне стало немного грустно, когда я вас увидела. У меня никогда не было детей. И я никогда не была настолько влюблена.

— А я была? — Джоанна снова заплакала.

— Да! Вы-то уж точно были. Влюбленная женщина и счастливая мать.

Джоанна почувствовала, как изменился ее плач, как тело постепенно успокаивается и расслабляется.

— Когда он проснулся, вы его покормили. Я со своего сиденья слышала, как он зачмокал. Он просто залпом молоко заглатывал!

Она изобразила звук: «Чмок-чмок-чмок!»

— Такой громкий малыш, я даже удивилась! Когда он наелся, вы положили его в люльку, прикрепленную к стене, и пели ему, пока проверяли его подгузник.

— Я пела? Что же я пела?

— «Ведь ты прекрасен…»

— «Готова на все для тебя»[6], - закончила за нее Джоанна.

— Он проспал минут десять, а потом снова проснулся. Должна признаться, после этого он действительно много плакал. Вы чего только не перепробовали. Мне страшно жаль, что я не смогла вам тогда ничем помочь. Все время думаю об этом, до сих пор мучаюсь.

— Я прямо отчаялась.

— Вас можно понять. Он плакал часами. Вы были совершенно измотаны. Я бы на вашем месте уже открыла люк аварийного выхода и вышвырнула его за борт. Нет-нет, конечно, я не всерьез, простите меня. Но этот звук, плач, у любого — и у женщин в особенности — вызывает желание сделать что угодно, лишь бы поскорее его прекратить. На мужчин он так не действует. Для них плач ребенка — это что-то вроде плохой музыки, которая играет у соседей. Этот вот ваш мужчина, например, не очень-то старался вам помочь.

— Правда?

— Когда малыш снова заплакал уже перед посадкой в Мельбурне, он не выдержал и десяти минут — тут же полез за новой дозой лекарства.

На то, чтобы осмыслить эти несколько слов, понадобилась не одна секунда. Все, что мисс Эймери говорила до сих пор, было таким утешительным, что Джоанна оказалась совершенно не готова услышать теперь то, отчего ее мир перевернется.

— Он — полез за новой дозой?

— А что такого? Все дети в этом самолете были накачаны успокоительными сиропами.

— Алистер дал ему лекарство, пока я спала?

— Типичный мужчина — как только понадобилась помощь, он тут же о ней попросил.

— Попросил о помощи?

— Он попросил, чтобы я подержала Ноя, пока он будет давать ему лекарство.

— Он его попробовал, вы не помните?

— Ной?

— Нет, Алистер. Алистер попробовал лекарство, прежде чем дать его Ною?

— Он достал чемоданчик с багажной полки, вынул оттуда пузырек, налил лекарство в ложку и запихнул ложку в рот Ною, пока я держала его на руках.

— И не попробовал лекарство?

— А что?

— Скажите!

— Нет, не попробовал.

— Вы уверены?

— Алистер был в серой футболке с тонкой красной бейкой по вороту и рукавам, голубых джинсах «Дизель», белых спортивных носках и кроссовках «Найк Эйр». Плешь у него примерно четыре сантиметра в диаметре, и он очень беспокоился, как бы ее не увидели, но полагал, что никто не заметит, если он будет то и дело ерошить оставшиеся волосы. Телефон на протяжении всего полета лежал у него в левом кармане. С каждой едой он выпивал по бутылочке красного вина, даже за завтраком. Справа на шее у него небольшое родимое пятно в форме звездочки. Я отметила, что он не попробовал лекарство, прежде чем дать его ребенку, потому что видела, что вы-то его пробовали. Джоанна, что с вами? Джоанна? Джоанна, давайте-ка, обопритесь на меня. Так, я вас держу. Все в порядке. Все в порядке, Джоанна…

Радио все еще работало.

«В деле о пропавшем Ное Робертсоне появилась новая информация. Напомним, что около четырех недель назад двухмесячный ребенок пропал из машины, взятой напрокат его родителями. Размер награды, объявленной за возвращение ребенка и собранной благодаря пожертвованиям, вырос до семисот пятидесяти тысяч долларов. Полиция уверяет, что делает все возможное для опознания мужчины, зафиксированного камерой видеонаблюдения в Бангкоке два дня назад…»